Глава восьмая ВЫХОДНЫЕ И КАНИКУЛЫ
О, эти весенние, летние и осенние парижские субботы, когда, кажется, все не уехавшие на дачи жители столицы высыпали на улицы 6-го округа. Бурлят улицы Бюси, Сен, Боз-Ар. В картинных галереях толкутся перед полотнами и скульптурами коллекционеры. Кто-то одет с иголочки, а кто-то чуть лучше клошара, но здесь не стоит доверять внешнему виду, царству богемы чужды мелкобуржуазные клише. Вот хозяин упаковывает дорогущую африканскую статуэтку для взъерошенного типа с длинными седыми патлами — настоящий папа Карло в засаленных на коленях брюках и помятой клетчатой рубашке. Хозяин, получивший из его рук чек на сумму с четырьмя нулями, возбужден, щеки разгорелись, покупка обмывается парой бокалов бордо.
В витринах маленьких магазинчиков поблескивают серебряные безделушки. Они как камушки на берегу моря. Те красивы, пока не высохли, а эти лишь в бирюзово-гранатово-нефритовом многоцветье своих собратьев, под ярким освещением… В бутиках изможденные манекены в манерных позах демонстрируют последние достижения моды. В книжных лавках заманчиво золотятся названия на корешках старинных фолиантов, а на лотках, выставленных у входа, лежат толстенные альбомы живописи.
В эту субботу мы идем на прогулку с моей испанской подругой Долорес, приехавшей в Париж тридцать лет назад изучать историю искусства и, как многие, оставшейся навсегда. Проходим по дивной улочке Торговый двор Сент-Андре (la Cour du Commerce Saint-André). Между домами, за толстым стеклом, белеет сохранившийся кусок стены Филиппа Августа, которая окружала город шесть веков назад. Потом глазеем на выставленные в витрине самого старого в Париже ресторана «Прокоп» портреты его завсегдатаев: Вольтера, Руссо, Дидро. «Прокопом» он назван в честь своего создателя, жившего в XVII веке итальянца Франческо Прокопио деи Кольтелли. Двадцатилетним пареньком он приехал во Францию, начал с предприимчивыми армянскими дельцами продавать на ярмарках пахучий напиток со странным названием «кофе». Торговля шла бойко, чашечка «ликера Востока» стоила два с половиной су. Прокопио разбогател и в 1684 году открыл первое парижское кафе, ныне превращенное в ресторан. Здесь бывали Дантон, Марат, Мюссе, Бомарше, Жорж Санд, Теофиль Готье, Бальзак, Анатоль Франс и Верлен…
Пытаемся зайти в соседний дворик Роан, чтобы полюбоваться на дом Дианы де Пуатье, но вот досада, дворик теперь закрыт, на зеленых воротах вывешена табличка «частное владение», видно, жильцы соседних старинных домов устали от паломников. Выходим на пешеходную в воскресные дни улицу Бюси и поспешно, чтобы никто не опередил, — все столики, кроме двух, уже заняты, — устраиваемся на террасе одного из многочисленных здешних кафе. Разноголосица болтливых клиентов сливается в одно деловитое жужжание летнего улья. Как испуганные пингвины, снуют официанты с эспрессо, бокалами вина и пива и высокими кубками с разноцветным мороженым на подносах. Сурово басит за стойкой патрон. Аппарат для варки кофе выплевывает в очередную чашечку порцию горько-ароматного питья, тонко позвякивают ложечки. Даже самому одинокому созданию в такой веселой толчее не будет грустно. За последним свободным столиком рядом с нами устраивается пожилая пара. Со свойственной испанцам открытостью Долорес моментально заводит разговор с похожим на похудевшего Деда Мороза голубоглазым стариком в очках и с окладистой седой бородой. «Вы работаете или уже на пенсии? Чем занимались? Живете в Париже?» Старик еле успевает отвечать. Они с женой вышли на пенсию, уехали в Прованс, в Париже сохранили «pied a terre», наведываются каждые два месяца — ностальгия.
— Я очень любил мою работу, всю жизнь трудился графиком в издательствах, — делится «Дед Мороз», — но по-настоящему стал счастливым, выйдя на пенсию. Ощущение свободы наполняет меня радостью каждое утро, как только открываю глаза. Сколько же еще можно узнать!
— Ходили сегодня на мессу папы римского? — продолжает Долорес допрос.
— Нет, — виновато улыбается старик, — я атеист.
— Я тоже! — лучезарно улыбается Долорес.
— Я учился в частной католической школе, — будто оправдываясь, добавляет «Дед Мороз».
— И я! — чуть не кричит от радости Долорес.
— Вы были там очень несчастны? — интересуюсь я у старика.
— Вовсе нет. Просто в определенный момент сделал выбор и, поверьте, чувствую себя значительно лучше моих верующих друзей. У них время от времени возникают мучительные сомнения, а мне все ясно.
К паре подлетает один из «пингвинов». Пока старик решает со своей тихой женой, какое заказать пиво, Долорес закуривает:
— Я стала атеисткой в моем испанском пансионате, у монашек. Однажды вечером устроила в спальне с подружками подушечный бой. Пришла надзирательница, вывела меня, как заводилу, в коридор, криво обрезала большущими ножницами длинные волосы и вытолкала в пижаме на школьный двор. Была зима, я долго топталась на ветру, пока она меня не впустила, а утром, на мессе, которую раньше с нетерпением ждала, стояла будто истукан, пустая и холодная. С тех пор я перестала верить. Завидую всем верующим, но ничего не могу с собой поделать.
…Мимо нас течет человеческое море, люди проходят совсем рядом — протяни руку и дотронешься. На противоположном тротуаре останавливается низенький оливковолицый гитарист в кроссовках. Смущенно улыбается, трогает струны и начинает наигрывать что-то печальное. «Дед Мороз» делает большой глоток янтарного пива и вздыхает:
— Старый приятель. Он знает три мелодии. Только три. Играет их тут каждые выходные последние двадцать лет и никакого прогресса! Нельзя же быть таким ленивцем.
— А я здесь выросла, — невпопад подключается к разговору жена «Деда Мороза», дама в очках с сильной диоптрией, — видите витрину оптики у меня за спиной? Это был магазин моих родителей. Правда, они продавали книги.
Будто решив проверить, что оптика — не плод ее галлюцинации, она быстро оборачивается, бросает на витрину тревожный взгляд и, вздохнув, снова замолкает. Мы кидаем монету в крохотный кошелечек, робко протянутый нам отыгравшим три мелодии гитаристом, угощаем сигаретой подошедшую к нам абсолютно пьяную девушку с отечным лицом (пачка сигарет стоит шесть евро, курение молодым не по карману), допиваем терпкое вино, оставшееся в бокалах. Пора уходить.
— Благословляю вас на работу и новые начинания. Идите с миром. Да будет с вами Господь. Аминь! — с притворной важностью объявляет старик, имитируя напутствия католического священника прихожанам на воскресной мессе.
— Благодарю вас, отец мой, — подыгрывает ему Долорес.
Мы вливаемся в человеческое море, которое мягко несет нас по брусчатке к резному входу ближайшей станции метро.
— Чудесный суасантуитар (так во Франции называют принявших участие в событиях 1968 года. — О. С.), — замечает Долорес. — Я ведь тоже тогда была «революционеркой» и боролась с социальной несправедливостью — давала пинка красивым машинам. А теперь голосую с мужем за правых и отдала дочь в католическую школу. Диалектика.
Париж будет шуметь до самой ночи: все рестораны заполнены, в знаменитом двухэтажном кафе-мороженом Хааген-Дааз на Елисейских Полях на ступеньках широкой мраморной лестницы, ведущей на второй этаж, толпа сластен, ждущих возможности усесться в мягкие кресла и заказать сверхкалорийный шедевр из мороженого, взбитых сливок, жидкого шоколада и хрустящих вафель. Все остальные кафе на Елисейских Полях — «Фукетс», «Довиль», «Мадригал», «Ле Пари» тоже забиты до отказа. Хозяйка здания, в котором находится «Фукетс», в течение нескольких десятилетий судилась с арендаторами — плата была низка. Измученная годами нервотрепок и внушительных адвокатских счетов пожилая дама процесс, наконец, выиграла. Суд приговорил ответчиков выплатить ей 70 миллионов евро. На какие только финансовые жертвы не пойдет арендатор, чтобы сохранить «золотое» место на этой необыкновенной улице!
Из дневника Юлиана Семенова: «Елисейские поля очень интересно смотрятся после часа дня: начинается некий парад, взаимное зрелище. Сидят за стеклами люди и смотрят на толпу, которая течет по одной из самых красивых улиц мира. И проходящие люди так же внимательно разглядывают тех, кто сидит за толстыми стеклами старых прелестных елисейских кафе».
Парижская молодежь в выходные оккупирует здешние кинотеатры и залы на Монпарнасе, половина публики — юноши и девушки от 12 до 2 5 лет. Каждую неделю в столице показывают более трехсот фильмов, новинки выходят по средам, и любой уважающий себя киноман к воскресенью должен их посмотреть. Публика постарше предпочитает театры, здесь тоже колоссальный выбор — не менее 250 пьес еженедельно. Государственные театры финансируются Министерством культуры, самый известный и почетный государственный театр «Комеди Франсез» единственный во Франции может похвастаться постоянной труппой, в остальных артисты собираются на период постановки. Частные театры надеются на свои силы, а их на всё не хватает. Придя на «Дядю Ваню» в театр «Буфф дю Нор» на бульваре де ля Шапель в 10-м округе, я ужаснулась: красивое старинное здание 1870 года не ремонтировалось, наверное, с момента постройки. Потолки черные, чудные лепные балконы потеряли позолоту и того гляди обвалятся, стены серые, оббитые. А ведь один из руководителей театра — Питер Брук, спектакли превосходны, артисты высокопрофессиональны…
