Пятое. В.Ф. Райан утверждает: «Идея сглаза входит в более широкий круг понятий вредоносной магии в целом и чаще всего обозначается словом «порча»[211]. Не исключено, обладатель дурного глаза является ведьмой или колдуном, а его взгляд – одним из инструментов профессионального вредительства наряду с ритуальными проклятиями и заговорами, «насыланием по ветру», использованием магических предметов (веревок, кукол, игл…), личных вещей, ядовитых растений, следов (отпечатка ноги), обрезков ногтей и пр. Не исключено, но дьявольские козни, – а без бесовщины черная магия не обходится – предмет специального разговора с предрешенным исходом. Более загадочен и интересен сглаз как «непредумышленное колдовство» без явного призыва нечистой силы, участие которой, по сути, исчерпывает объяснение причин возможных пагубных последствий человеческих контактов.
Шестое. Наиболее распространенный, «классический», вариант сглаза как раз и предполагает непосредственный визуальный и речевой контакт, приведший к негативным изменениям в жизни одного из собеседников без целенаправленных усилий другого причинить ему вред. Как же трактуется «поражающий потенциал» случайного взгляда? В древности, по словам Э.У. Баджа, «у многих народов было распространено мнение, что «маленький человечек в глазу», т. е. видимая в зрачке глаза фигура, может выйти из него, вселиться в другую особу и причинить вред любому другому человеку или вещи»[212]. Греческие и римские авторы, в частности Плиний Старший и Плутарх, полагали: голос, запах, дыхание, взоры обладателей завистливого ока излучают вредные эманации, заражающие воздух, через глаза, нос, рот и уши проникающие в жертву и наносящие ей ущерб. Сходное мнение высказывал и Гелиодор в любовном романе «Эфиопика». Объясняя причины внезапного недуга молодой красавицы, представшей перед толпой, как о чем-то само собой разумеющемся, он говорит о воздухе, насыщенном горечью зависти алчущих глаз и поразившем тело девушки. Любовь, добавляет Гелиодор, также взглядом воспламеняет душу, а потому подобна заразному сглазу. Согласно Плинию, феномен сглаза был настолько известен в Риме, что наказание за него было предусмотрено уже в изданных в 451 и 450 гг. до н. э. Законах XII таблиц, которые заключали в себе государственное, частное и сакральное права.
Трактовка сглаза как передающегося по воздуху болезнетворного излучения сохранилась в Европе на долгие столетия. И причиной тому послужил не только испуг безграмотных обывателей, но и попытки ученых понять природу зрения, опираясь на идеи древних мудрецов. Серьезный анализ эволюции теорий зрительного восприятия, естественно, не входит в наши планы, читатель. Но основной предмет средневековых дискуссий о механике зрения сформулировать просто: мы нечто видим либо потому, что оно излучает что-то, воспринимаемое глазом, либо потому, что сам глаз испускает «лучи», достигающие этого «нечто». Английский философ и естествоиспытатель, монах-францисканец Роджер Бэкон (1214–1292) объединил обе трактовки. Ему слово: «Ничто не может быть видимо, кроме как благодаря species (этот латинский термин русские переводчики оставили без перевода, поскольку «вид», «образ», «изображение» сочли не соответствующими мысли Бэкона. – А. Д.), исходящему от видимой вещи. Но среди мудрецов всегда существовало сомнение, распространяются ли от глаза вплоть до наблюдаемого объекта species, или зрительная сила, или зрительные лучи. Аристотель решает этот вопрос своим авторитетом… утверждая, что зрение есть не что иное, как распространение зрительной силы от глаза до видимой вещи. А если мы хотим подтвердить это с помощью высказываний святых, мы должны сказать, что и они согласны в этом с Аристотелем, и прежде всего Августин. Ибо он говорит, что «…зрительный species исходит от глаза и распространяется в воздухе вплоть до вещи. Поэтому как неодушевленная вещь производит свой неодушевленный species, так и одушевленная вещь производит species, который некоторым образом обладает способностью души»[213]. «Species вещей мира не предназначены по природе для того, чтобы самим по себе тотчас осуществлять полное действие на зрение вследствие благородства последнего. Поэтому необходимо, чтобы им (т. е. species чувственно воспринимаемых вещей) оказал помощь и содействие species глаза, который распространяется по фигуре зрительной пирамиды… и таким образом предуготавливает поступление species самой видимой вещи…»[214].
Коль скоро взгляд воздействует на видимое, стоит ли удивляться, что это воздействие может оказаться негативным? «Нет», – отвечает Р. Бэкон в трактате «О тайных деяниях искусства и природы и о ничтожности магии». Василиск убивает одним взглядом в силу своей вредоносной сущности. «Если женщина во время месячных посмотрит в зеркало, то заразит его, и в зеркале появятся пятна крови»[215]. «В Скифии есть женщины, имеющие два зрачка в одном глазу, которые могут, находясь в гневе, убить человека одним взглядом (отсюда слова Овидия «вредит двойной зрачок»)»[216]. Словом, если душа смотрящего «повреждена значительными и многочисленными грехами», он «умножает зло», ибо «естественная сила в членах тела подчиняется помышлениям и желаниям души»[217]. Сходной со взглядом мощью обладает звучащее слово: «Благодаря произведению и произнесению слов могут осуществляться некие значительные природные действия при соответствующем желании и намерении действовать. Поэтому правильно говорится, что живое слово обладает большой силой»[218]. Причем сила эта, настаивает Р. Бэкон, обусловлена не содержанием слов, а внутренним настроем говорящего. Сглаз как таковой автора не интересовал, но предложенная им «естественнонаучная» трактовка стала общепринятой в средневековых размышлениях на эту тему.
В качестве примера приведу небольшой фрагмент более позднего средневекового бестселлера «Молот ведьм» – вышедшей в 1487 г. и многажды переизданной книги инквизиторов Генриха Крамера и Якоба Шпренгера[219]. Папа Иннокентий VIII назвал авторов «возлюбленными сынами нашими», книга была снабжена благословением императора Максимилиана I. Папы Александр VI, Лев X и Андриан VI неоднократно указывали правильность основных положений «Молота ведьм». Даже гениальный Альбрехт Дюрер изъявил готовность проиллюстрировать трактат. Чем вызван столь восторженный прием? Крупный специалист по Средневековью С.Г. Лозинский, написавший обстоятельнейшее, без малого сто страниц, предисловие к первому русскому изданию трактата, аргументированно отмечает: успех книги не может быть объяснен ни литературными дарованиями, ни ученостью авторов. Ни тот, ни другой автор не блещет писательским талантом и не обладает смелостью мысли. Они чувствуют себя в безопасности лишь в окружении многочисленных цитат из разных богословских авторитетных книг. Поэтому, парадоксально заключает С.Г. Лозинский, «именно в бесцветности, безличии, серости и в типичности, а не индивидуальности этой книги лежал источник ее успеха. Будучи доступна самому невзыскательному читателю, не наталкиваясь ни на какие возражения с его стороны, воспринимаемая так же естественно, как погода или природа, книга эта стала общим достоянием»[220].
Прочел «Молот ведьм» и полностью согласен с мнением рецензента. Зачем же тогда обращаться к этому трактату, толкующему в том числе и о чародействе с использованием дурного глаза? Да именно тем, читатель, и интересно это толкование, что отражает не оригинальное, а «среднестатистическое», как нынче говорят, понимание природы сглаза нашими европейскими предшественниками. Понимание, которое разделялось и инквизиторами, и университетскими профессорами, и простолюдинами. Каково же оно? «Может случиться, что мужчина или женщина, бросив взгляд на тело мальчика, производят в нем некоторые изменения с помощью дурного глаза, воображения или чувственной страсти. Чувственная страсть соединена с известным изменением тела. Глаза же легко воспринимают впечатления. Поэтому часто случается, что внутреннее дурное возбуждение дает им дурной отпечаток. Сила воображения легко отражается в глазах вследствие их чувствительности и близости центра воображении от органов чувств. Если глаза полны вредительских свойств, то может случиться, что они придают окружающему воздуху дурные качества. По воздуху они достигают до глаз мальчика, на которого смотрят, и достигают через них до внутренних его органов. В результате он лишается возможности переваривать пищу, телесно развиваться и расти. Опыт позволяет в этом воочию убедиться. Мы видим, что страдающий болезнью глаз человек может временами навести порчу на того, кто на него посмотрит… При этом воображение того, кто полагает, что может заразиться, имеет тут большое значение»[221].
