украшать оный ажурной каменной резьбой, в которой преобладает другая выражающая величие форма – круг, как в венецианской, флорентийской и пизанской готике. Но если вы расчлените ваш прямоугольник или изломите и направите вовне линии в верхней его части, он утратит свою целостность и из законченной формы превратится в несовершенную, неуместную и безобразнейшую из всех мыслимых. Посмотрите на любую картину природы и попытайтесь найти в ней хоть одну форму, столь ненатуральную и выпадающую из целого, как сей нелепый слезник. Вы не сможете, ибо он поистине чудовищен. Он являет собой все черты безобразного, ибо имеет грубо изломанную линию контура, никак не связанную со всеми прочими; он не гармонирует ни с общей архитектурой здания, ни с декором последнего; он кажется небрежно прилепленным к стене и радует взор единственно потому, что при виде него возникает такое впечатление, будто он вот-вот отвалится.
Я мог бы продолжать и дальше, но это утомительное дело; и мне кажется, я уже перечислил те противоестественные виды орнаментальных элементов, которые представляют наибольшую опасность для современной архитектуры, являясь узаконенными и общепринятыми. Дикие порождения индивидуальной фантазии столь же бесчисленны, сколь презренны; они не терпят критики, да и недостойны оной; но вышеперечисленные элементы узаконены: некоторые – традицией античного искусства и все до единого – крупными авторитетами. Они принижают величественнейшие и отравляют чистейшие стили и настолько укоренились в современной практике, что я выступаю здесь с обличительной речью скорее для собственного удовлетворения, нежели с надеждой сколько-либо серьезно восстановить против них общественное мнение.
XV. До сих пор я говорил о том, что не является архитектурным украшением. Что же является таковым, можно без труда определить на основании того же критерия. Архитектурный декор должен состоять из тщательно продуманных сочетаний элементов, повторяющих или напоминающих широко распространенные в природе сочетания форм; причем наилучшим орнаментом, разумеется, является такой, который представляет природные творения высшего порядка. Изображения цветов красивее изображений камней, а изображения животных красивее изображений цветов; человеческая же фигура превосходит красотой очертаний все прочие формы, существующие в животном мире. Но все они объединены в одном великолепнейшем произведении декоративного искусства: скала, источник, плавно текущая река с усыпанным галькой дном, облака в поднебесье, трава на лугах, фруктовое дерево с отягощенными плодами ветвями, ползучая тварь, птица, дикий зверь, человек и ангел представлены во всем совершенстве своих форм на бронзовом рельефе Гиберти.
Поскольку, таким образом, любая подражательная форма является орнаментальной, я попрошу читателя принять к сведению несколько общих соображений, которые целесообразно предложить вниманию при обсуждении столь неисчерпаемой темы и которые удобства ради можно изложить в виде ответов на три следующих вопроса: где именно архитектурный декор уместен? Какая трактовка элементов декора является архитектурной? И как правильно использовать цвет в подражательной архитектурной форме?
XVI. Итак, где же место архитектурному декору? Сначала подумайте о том, что отличительные особенности растительных организмов, поддающиеся воплощению в архитектуре, немногочисленны и абстрактны. Большинство восхитительных свойств, которые Природа постоянно являет нам в своих творениях, человек не в силах сообщить своим имитациям. Он не может сделать свою траву зеленой, прохладной и пригодной служить удобным ложем, в каковом качестве человек главным образом и использует настоящую траву; а равно не может сделать свои цветы нежными на ощупь, насыщенными сочными красками и чудесными ароматами, каковые свойства являются главными достоинствами настоящих цветов, вызывающими у нас восхищение. Человек в силах воспроизвести в точности единственно очертания форм, какие он может увидеть в природе лишь при самом внимательном и вдумчивом исследовании: он должен лечь грудью на траву и тщательно рассмотреть, досконально изучить все затейливые переплетения стеблей и листьев, дабы обнаружить формы, пригодные для использования в архитектуре. То есть в то время, как Природа неизменно пленяет наш взор, и в то время, как образы ее творений постоянно сопутствуют нам в наших мыслях, наших трудах и нашей жизни, заимствованные у нее архитектором формы являют лишь то, что мы в состоянии постичь прямым умственным усилием, и требуют от нас подобного умственного усилия всякий раз, когда мы желаем понять и почувствовать их красоту. Они выражают впечатление от некоего обнаруженного в природе объекта; они являются рукотворным результатом исследования и материальным воплощением мысли.
XVII. Теперь давайте на минуту представим, какое действие окажет на нас многократное повторение некой прекрасной мысли в случае, когда наш мозг не в состоянии воспринять оную. Предположим, мы чрезвычайно заняты, всецело поглощены важным делом, а наш товарищ снова и снова повторяет нам день напролет какие-нибудь свои любимые поэтические строки. Они не только вскоре страшно надоедят и осточертеют нам, но к концу дня станут настолько привычными нашему слуху, что потеряют для нас всякий смысл, и впредь нам неизменно потребуется совершать известное усилие, чтобы снова его понять. Между тем музыкальность строк не будет способствовать делу, и они раз и навсегда в значительной мере утратят для нас свое очарование. То же касается и любой другой формы выражения ясной мысли. Если вы навязчиво предлагаете последнюю вниманию, когда ум человека занят другим, она перестает воздействовать на чувства и в результате навсегда теряет свою четкость и внятность. Тем более, если подобная восхитительная мысль насильственно предлагается вниманию, когда ум болезненно возбужден или встревожен, или в неких прискорбных обстоятельствах, впоследствии она неизменно будет вызывать неприятные ассоциации.
XVIII. Примените все вышесказанное к воплощениям мысли, воспринимаемым зрением. Помните, что над слухом вы властны в большей мере, нежели над зрением. «Не видеть глаз никак не может». Зрительный нерв обладает большей чувствительностью против слухового, и наш взгляд зачастую поневоле исследует формы, когда слух отдыхает. И если вы явите зрению восхитительные формы в окружении неудачно расположенных предметов низменного свойства, когда оно не в силах призвать на помощь ум, вам не удастся ни порадовать взор, ни возвысить низменные предметы. Вы просто утомите и пресытите зрение видом прекрасной формы и навсегда заразите саму форму низменностью предмета, к коему насильственно ее присоединили. Отныне от нее вам будет мало пользы, ибо вы уничтожили или осквернили ее, ибо она утратила всю свою свежесть и чистоту. Вам придется пропустить ее через горнило мысли, дабы очистить ее, и согреть любовью, дабы она ожила.
XIX. Следовательно, общее правило, исключительно важное в наше
