"Фанни и Александр"
У "Фанни и Александр" два крестных отца. Один из них — Гофман. В конце 70-х годов в мюнхенской Опере предполагалось поставить "Сказки Гофмана". Я начал фантазировать, представляя себе настоящего Гофмана, больного, чуть ли не умирающего, в винном погребке Лютера. И записал тогда: "Постоянное присутствие смерти. Баркарола, смертная услада. Эпизод в Венеции воняет гнилью, грубой похотью и тяжелыми духами. В сцене с Антонией мать страшна, как фурия. Комната населена бесплотными тенями, танцующими с разинутой пастью. Зеркало в зеркальной арии маленькое и сверкает, как смертоносный клинок".
У Гофмана есть новелла, в которой рассказывается о необыкновенной волшебной комнате. Именно такую волшебную комнату и предстояло воплотить на сцене. В ней и должна была под звуки сидящего на заднем плане оркестра разыгрываться драма.
В моей памяти раз за разом всплывала одна и та же иллюстрация — к "Щелкунчику" Гофмана. На ней изображены двое детей, которые в сочельник, присев на корточки, ждут в темноте, когда зажжется елка и распахнутся двери залы. Это исходная точка сцены рождественского праздника, начальных кадров "Фанни и Александр".
Второй крестный отец, конечно же, Диккенс: епископ и его дом. Еврей в своей фантастической лавке. Дети — жертвы. Контраст между черно-белым замкнутым миром и цветущей жизнью за стенами.
Все, можно сказать, началось осенью 1978 года. Я жил в Мюнхене, пребывая в препоганейшем настроении. Процесс о налогах все еще продолжался, и я не знал, чем он кончится. И вот 27 сентября я записываю в рабочем дневнике: Мой страх и действительность, его вызывающая, становятся просто несоизмеримыми. Но, во всяком случае, мне кажется, я знаю, какой следующий фильм хочу сделать. Он будет отличаться от всего, чем я занимался раньше. Антону 11 лет, Марии — 12. Они — мои наблюдательные посты по отношению к той действительности, которую мне хочется изобразить. Время — начало первой мировой войны. Место — провинциальный городок, необыкновенно тихий и ухоженный, с университетом и театром. Опасность далеко. Жизнь вполне мирная. Мать Марии и Антона — директор театра, отец их умер, и она, взяв дело в свои руки, правит театром толково и дельно. Они живут на тихой улочке. Во дворе обитает еврей Исаак — он держит магазин игрушек, хотя там есть и другие интересные и завлекательные вещи. По воскресеньям к ним частенько наведывается старая дама, она была когда-то миссионером в Китае. Она показывает театр теней. Есть и дядюшка-дурачок, он безобидный и позволяет себе всякие вольности. Дом зажиточный и невероятно буржуазный. Бабушка — почти мифическая фигура — живет этажом ниже. Она беспредельно богата, за плечами у нее бурная жизнь — она была княжеской любовницей и выдающейся актрисой. Теперь она покинула сцену, но иногда все же выступает. Как бы то ни было — это исключительно женский мир, включающий кухарку, работающую здесь сто лет, и миниатюрную няньку, и веселую, веснушчатую хромую девушку, вкусно пахнущую потом.
Театр для детей — и место игр, и прибежище. Иногда им дают маленькие роли в каком-нибудь спектакле, и это жутко увлекательно. Спят они в одной комнате, и у них полно занятий: кукольный театр, кинематограф, игрушечный поезд, кукольный шкаф. Они неразлучны. Мария — заводила, Антон немного робкий. Методы воспитания решительные, не исключающие порядочного наказания даже за мелкие проступки. Колокола Домского собора отмеряют время, небольшие часы замка возвещают наступление утра и вечера. По воскресеньям полагается непременно ходить в церковь. Настоятель — желанный гость даже в Театре. Не исключено, что у Матери какие-то отношения с настоятелем. Но наверняка сказать трудно.
И вот Мать решает выйти замуж за настоятеля. Ей придется оставить театр, она будет женой и матерью, живот уже заметно округлился. Марии настоятель не нравится, Антону тоже. Мать передает театр своим актерам, горько плача, прощается с родными и переезжает вместе с детьми в пасторскую усадьбу. Мария и Антон в ярости. Мать становится прекрасной пасторской женой. Она безукоризненно исполняет свою роль, рожает детей, устраивает праздничные кофепития. Звонят церковные колокола. Мария и Антон вынашивают планы мести. Им теперь не разрешено спать в одной комнате, а веселую Май, которая забеременела, увольняют и заменяют сестрой настоятеля — драконом в юбке.
Я с помощью прутика обнаружил воду. И когда начал бурить, из скважины забил настоящий гейзер. Продолжение той же записи: Играя, я могу победить страх, разрядить напряжение и восторжествовать над разрушением. Наконец-то мне захотелось отобразить радость, которая, несмотря ни на что, живет во мне, и которой я так редко и так осторожно даю волю в своей работе. Показать энергию, жизнеспособность, доброту. Да, было бы не так уж и глупо — для разнообразия.
С самого начала видно, что я приземлился в мире моего детства. Тут и университетский городок, и бабушкин дом со старой кухаркой, тут и живший во дворе еврей, и школа. Я приехал и пускаюсь бродить по окрестностям. Детство, конечно же, всегда было моим придворным поставщиком, но раньше мне и в голову не приходило разузнать, откуда идут поставки.
10 ноября появляется вот это: Часто думаю об Ингрид Бергман. Хочется написать для нее что-нибудь, не требующее больших усилий, и я вижу летнюю веранду в пелене дождя. Она одна, поджидает детей и внуков. День клонится к вечеру. Все действие фильма происходит на этой веранде. Фильм идет столько, сколько идет дождь. Дух захватывает от окружающей красоты, окутанной этим ласковым непрекращающимся дождем. Она начинает говорить по телефону. Семейство на море — пикник. Она говорит со своим давним другом, он намного старше ее. Разговор глубоко доверительный. Она пишет письмо. Находит какую-то вещицу. Вспоминает театральный спектакль — свой великий выход. Смотрится в оконное стекло — смутно видит себя молодой. Она осталась дома, потому что подвернула ногу — и правда, чуть-чуть подвернула ногу, но главное — так приятно побыть одной. В конце фильма она видит возвращающееся домой семейство, дождь еще не перестал, но теперь просто тихо капает. Тональность — непременно мажорная. Летняя веранда — все в нежной зелени приглушенного света. Здесь не должно быть острых углов, все мягко, как ласковый дождь. Приходит соседская девчушка, спрашивает, где дети. Она принесла землянику и получает гостинец. Девчушка вся вымокла, от нее вкусно пахнет. Милая, добрая, безыскусная, непостижимая жизнь. При взгляде на руки девчушки у нее появляются необычные мысли, никогда раньше не приходившие ей в голову. На диване мурлычет кошка, тикают часы, запах лета. Стоя в дверях веранды, она окидывает взглядом растущий на склоне дуб, причал, залив. Все знакомо и привычно и в то же время ново и неведомо. Удивительная тоска, рождающаяся из этого внезапного одиночества. Это похоже на другой, вполне самостоятельный фильм, но материал пригодится для "Фанни и Александр".
Решение показать светлую жизнь присутствует изначально, и принято оно в тот момент, когда жизнь представлялась мне поистине невыносимой. Так же было с "Улыбкой летней ночи", возникшей из тяжелых сомнений. Я думаю, это связано с тем, что, когда душа в опасности, созидательные силы спешат на помощь. Порой результат бывает удачным — как с "Улыбкой летней ночи", "Фанни и Александр" и "Персоной". Иногда — как со "Змеиным яйцом" — кончается крахом. Вчерне "Фанни и Александр" появился осенью 1978 года, в самое мрачное для меня время. Но писался сценарий весной 1979 года — обстановка тогда уже разрядилась. С успехом прошла премьера "Осенней сонаты", дело о налогах рассыпалось в прах. Я внезапно обрел свободу. Мне кажется, фильм "Фанни и Александр" оказался в прямом выигрыше от испытанного мной облегчения — когда знаешь, что владеешь тем, чем владеешь.
Гармония — отнюдь не чуждое, непривычное для меня ощущение. Тихая, спокойная повседневная творческая жизнь, без необходимости отражать сыплющиеся с разных сторон удары, жизнь, делающая окружающую меня действительность обозримой, дающая возможность быть добрым и не заставляющая выставлять множество требований, вечно следить за временем, — вот оптимальные для меня условия. Состояние, напоминающее неприхотливое растительное существование моего детства.
12 апреля 1979 года мы приехали на Форе. "Это словно вернуться домой. Все прочее лишь сон и нереальность". Несколько дней спустя я начал писать "Фанни и Александр".
/Среда, 18 апреля:/ Не очень-то много я знаю об этом фильме. Тем не менее, он влечет меня больше, чем какой-либо другой. Он полон загадочности и требует размышлений, но самое главное, конечно же, есть желание.
/23 апреля/ я отмечаю: "Сегодня написал первые шесть страниц "Фанни и Александр". Сплошное удовольствие. На очереди — Театр, Квартира и Бабушка".
/Среда, 2 мая:/ Черт побери, нельзя спешить. У меня же все лето впереди, больше четырех месяцев. Но и отрываться от письменного стола слишком часто не следует. Да нет, гуляй, пожалуйста! Пусть сцены насыщаются, уплотняются, сколько им вздумается. Пусть появляются сами по себе. Тогда-то они проявят себя с наилучшей стороны!
