Печи были из сырой глины, разве что на своды и «чело» употреблялся покупной кирпич.
С печью соседствовал дощатый голбец, по ступенькам его забирались на лежанку-голбец. Он ограждал ход под пол. Таким образом, печь, обогревавшая избу, поддерживала в подполье температуру, приемлемую для хранения овощей, яиц, молока. К голбцу примыкали полати, настил от печи до противоположной стены, своеобразные антресоли, чье назначение вряд ли нуждается в объяснениях.
Центральное место избы, конечно, печь, «домашнее солнышко». Занедужилось, она поправит. А сны-то какие снились, спалось-то сладко, когда, набегавшись на воле, угреешься на ее теплой спине!
Долго жилье отапливалось по-черному, дымоход заменял проруб в стене — волоковое окно. Духота, копоть, грязь…
Не странно разве, что за курную горницу веками цеплялись мужики?
Наверное, стоит пояснить, чем изба черная превосходила белую. Для обогрева черной уходило меньше дров, она постоянно дезинфицировалась. Строению, не знавшему сырости, жуков-древоточцев, прокапчиваемому дегтярным чадом, сносу не было. Вдоль лавок по стенам шел воронец, довольно широкая полка. Дым ею отсекался, ниже воронца дерево сохраняло первозданный цвет. Наконец, избы мыли, включая стены, потолок, — северянок не учи чистоте.
Курные хоромы в заповеднике деревянного зодчества Малые Карелы, что под Архангельском, внутри смотрятся вполне пристойно, ничего, что им за полтораста лет. А уж со стороны… Что вы, в таких домах и жить былинам, сказкам, тут и справлять звонкие колядки с ряжеными, шуметь свадьбам — гостями вся родня, весь мир честной, деревенский!
Почему же оказались лишними в родной стороне деревянные дива под кровлями двускатными, ставенки в росписи цветной, балконы в резьбе, ворота с вереями точеными? Свезены под бок к городу, зевакам на погляденье, тогда как им бы красоваться среди хлебных нив, над светлыми водами рек и пестовать крестьянский корень!
17 января — Феклист.
Скрип-скрип валенки по снегу, по свежей пороше. В Березовую Слободку? На Серкино? Скрип-скрип — к бабушке-задворенке. Она раскинет карты, всю правду в руку положит! Или к деду — баюну — горазд сны толковать, и более шкалика казенной горькой душа не берет, на Уфтюге знают простоту — бескорыстника!
С сумерек толкутся подростки: трещотки верещат, бухают колотушки в заслонки. Там взрывы хохота. Святки — праздник, который деревня устраивала сама и для себя. Молвой славились озорные проделки, кто отличился из славильщиков и ряженых людям к веселью; неумехи высмеивать, кому ни спеть, ни сплясать. Одного, кажись, в Коробицыне, вытолкали на круг, растерялся, затопал с девчоночьей припевкой:
Завела полусапожки —
И резинки врозь.
Я у тятьки и у мамки
Отчаянная дочь.
Ну стыд, ну срам! Не парень — дикое распетушье!
Все-таки к завершению святок первое место держали гаданья. В собственную бы судьбу заглянуть, предавались им многие, от старых до малых. Тайком в одиночку и шумным сборищем, дома и ополночь на дальних росстанях дорог, при лучине, при свечах и в потемках бань и овинов.
Вижу мою деревеньку, ее березы, на дедушкином поле, Олешечкиной дерюге, вековые, в снегу, в искручем инее сосны, и слышу голос бабушки, плетущий вязь то ли сказки, то ли стародавней были.
Замечу, что тяготы минувшей войны понудили деревню вспомнить лучину, огонь добывать кресалом. Возродился обычай сумерничать. Читали вслух письма с фронта, обсуждали новости, сводки Совинформбюро. И гадали, гадали.
Ребятишки ночью украдкой ставили на току гумен поленья: упадет к утру — не придет с войны отец или старший брат.
Падали поленья: ветер уронит, сова заденет крылом, столкнет приковылявший из лесу заяц. Падали, падали поленья! Из моей маленькой деревеньки на фронт ушли трое, жив я вернулся один…
Знатоки примерялись к осадкам:
«В январе иней — в августе хлеб».
«Снег глубок — хлеб хорош».
«Снег наземь, что для урожая назем (навоз)».
Словом, «снег — крестьянское богатство», «мужику серебра дороже».
18 января — второй сочельник, голодная кутья, крещенский вечер.
Во чисто поле снег копать ходили хоть ветхие деды, хоть женки-молодицы. Снег второго-то сочельника целебный: подмешивай в корм — не зябок скот станет; сыпли курам — будут яйценоски. Снеговая же баня красоты прибавляет, хворь из тела гонит.
Кутья «голодная» по причине суточного поста перед Крещением Господним.
Святки, понятно, к концу, и с ними страшные вечера, когда нечисть кудесит. Крест, однако, наипаче крепок — выводили его мелом над дверями, сколько их под крышей есть.
19 января — Святое Богоявление, Крещение Господне.
В устных календарях — водокрещи, иордань.
Изустное сказание излагало событие, основу этого православного праздника, с наивной простотой. Землею и водой ходила, мол, Госпожа Пречистая с Сыном на руках. Путем-дорогой встретился Иван Креститель, обратилась к нему Божья Мати: «Ну-ка, Иван, кум мой, пойдем мы на воду Ердана, окрестим Христа, моего Сына». Как стал Иван крестника своего крестити — Ердан всколыбался, лес на траву попадал, небо начетверо разломилось! Успокоила Пречистая: «А не бойся, Иван, кум мой, вода ума не теряла, вода, кум мой, забрала себе силу, от Христа освятилася; лес — Христу поклонился; Небо ангелы отворили — поглядеть им, как Христа мы крестили!»
Повсюду в Богоявление проделывались проруби — «ердани», многолюдны были крестные ходы, церемонии водосвятия.
В средневековой Москве торжество совмещало шествие священнослужителей со смотром воинских сил. На берегах, на льду Москвы-реки скапливалась тьма народу.
Гром литавр, барабанов. Ряды пушек вдоль красной стены Кремля, тяжелый бархат знамен.
Ход от кремлевских соборов открывали стрельцы. За ними грудилось духовенство: подняты ввысь хоругви, кресты. Золотом, серебром, жемчугами, самоцветами сверкают иконы.
В искрометном сиянии окладам не уступали ризы митрополитов, епископов, облачение патриарха.
Рядами двигалась дворцовая челядь, бояре.
Все и вся затмевал «большой наряд» государя. Спускался царь к реке, под локотки поддерживаемый дюжими дворянами-стольниками. Чуть касались снега сафьяновые, расшитые жемчугом чоботы. Вес собольей шубы, наплечных барм, тканного золотыми нитями станового кафтана, венца и жезла от алмазов, изумрудов, лалов достигал пяти пудов: милостивец не столько шел, сколько его под руки несли.
Обряд освящения воды исполнял патриарх.
Святой водой кропился государь и воины, бояре, служилый чин, знамена и пушки. Молились одной молитвой, под возгласы патриарха осенялись крестным знаменьем сотни тысяч москвичей и паломников — возвышенное зрелище единения царя и подданных!
В водокрещи по деревням — в прорубях купанье.
Праздник продолжал «свозы», подлинно становившиеся, как в кадниковском Николо-Пустораменье, ярмарками невест. Из Стегаихи, Сиблы, Якшина, Кузьминского дочерей отцы-матери навезут — у парней голова кругом. К кому сватов засылать?
Вон они у «ердани», вон на берегу — одна другой дородней, осанистей, каждая поперек себя толще. Не дать толку, что почем, раз надевано у девок — рубаха-исподка на исподку, сарафан на сарафан, передников и то пять, может, шесть.
— Божатушка, пособи! — мигнет парень крестной.
Примется она девичьи наряды высматривать, каково шиты-вышиты, знатно ли усердие в рукоделье. Ведь не от стужи рубаха на рубахе, передник на переднике — свою выявить прилежность, уменье ткать, кружева вязать, показать, велик ли достаток в хозяйстве у родного батюшки…
Морозы сейчас жгучи, приемисты. Были стужи рождественские, Васильевские, теперь самые лютые — крещенские.
Слагало Крещение о будущем прорицанья. По погоде, естественно.
Зверобои, рыбаки Беломорья предугадывали:
«Коли звезды низко, у самого моря горят и на водосвятъе крепкий север (ветер) тянет — надо быть морскому промыслу хорошим».
На Пинеге, поскольку там лучшие покосы в пойме реки, другая догадка:
«Вода о Крещенье выпала в межень (то есть уровень реки средний) — и летом в межень выпадет; не выпала в межень — летом сено потопит».
Глубинная земледельческая Русь на уме держала:
«Коли на воду пойдут, да будет туман — хлеба много».
«Снег хлопьями — к урожаю».
«День темный (пасмурный), так и хлеб будет темный (густой)».
«В полдень синие облака — к урожаю».
Глеб Успенский, ознакомившись с крестьянскими календарями, писал: «…в полдень синие облака… Может быть, эта примета ровно ничего не стоит, но неужели же, чтобы создать эту примету, чтобы августовский хлеб привести в связь с цветом облаков в Крещенье, да еще в полдень, не надо было много и своеобразно думать?.. Один этот пример, взятый… совершенно случайно — а таких примеров мы могли бы привести поистине великое множество, — один он может показать, до какой степени крестьянин тратит много внимания на природу и землю и на все, что с ними связано: мало отметить день какой-нибудь приметой — отмечается даже час, полдень, отмечается цвет облаков и т. д.».
