Сексуальную жестокость такого мученичества и глубоко укоренившийся в умах испанцев религиозный эротизм ярко описал Гарсиа Лорка{42} в своем Мучении святой Олайи.
Велит приготовить консул
поднос для грудей Олайи.
Жгутом зеленые вены
сплелись в отчаянном вздохе.
В веревках забилось тело,
как птица в чертополохе...
А из багровых отверстий,
где прежде груди белели,
видны два крохотных неба
и струйка млечной капели...[5]
Во время многочисленных войн между маврами и христианами женщины считались законной военной добычей. Христианские короли различных испанских провинций были и сами не прочь завести тайный гарем, но легенды о том, что язычники якобы требуют платить дань юными девами, помогали поддерживать боевой дух. В следующем переводе древней испанской баллады, сделанном Дж. Г. Локхартом, романтический дух девятнадцатого века смешан с викторианско-пуританским лицемерием:
В дань мусульманам старайся подсунуть мужчину;
Пусть эти праздные трутни твой собственный улей
покинут;
Если же деву ты маврам отдашь в счет оброка —
Десять солдат народит она войску Пророка.
Умный хозяин не станет мужчину беречь:
Годен ведь он лишь на то, чтобы деву завлечь.
Оной же рано иль поздно настанет черед
С мавром неверным плодить сарацинский народ.
В действительности самим мусульманам приходилось прилагать большие усилия, чтобы защищать женщин от собственных похотливых мужчин; в правилах для администрации Севильи, составленных Ибн Абдуном в двенадцатом веке, содержится множество предостережений о том, что добродетель женщин следует оберегать от посягательств законников, холостяков, стражников, уличных торговцев и солдат. Женщины легко поддавались соблазну, и Абдун запретил им заниматься стиркой в садах, где их могли увидеть и окликнуть посторонние. Они не должны были даже ходить в мечеть, потому что большинство священнослужителей, по его словам, суть распутники и прелюбодеи. Христианские писатели столь же откровенно отзывались о своих собственных священниках. В плане добродетели те и другие, видимо, не многим отличались друг от друга.
О битвах между христианами и маврами до сих пор вспоминают на многих испанских фиестах[6], когда священник и его паства вновь переживают в воображении события, легендарные или действительно происходившие несколько сотен лет назад. На одной фиесте, которую я посетила в Галисии, Пресвятая Дева — dame par excellence[7] — является центральной фигурой на празднике, и меня чуть не линчевали, обвинив в неуважении к ней. Любопытный пример религиозного эротизма! Вот как это произошло.
Из многих фиест, празднуемых в честь Пресвятой Девы 8 сентября, одну из самых оригинальных можно увидеть в Галисии, в горной деревушке Ла-Франквейра, неподалеку от главной дороги от Виго к Оренсе. Одной из главных особенностей фиесты является древний Диалог между христианином и мавром, который я решила записать для радиопередачи Би-Би-Си.
Его декламируют перед статуей Пресвятой Девы Франк-вейрской, которую по такому случаю вывозят из церкви на телеге, запряженной быками. Перед тем как установить статую на телегу, на паперти проводят аукцион. Крестьянин, предложивший наибольшую цену, получает возможность провезти телегу с ее бесценным грузом вокруг маленькой церкви, а затем на близлежащую plazuela[8], где собирается народ, чтобы послушать Диалог.
Мой гид и наставник, сеньор Каррера, владелец замка Вил-ласобросо, любезно выхлопотал для меня у местного приходского священника, с которым он находился в ссоре со времен последней фиесты, разрешение поставить магнитофон на подмостки для исполнителей. С некоторым трудом сеньору Каррере все же удалось преодолеть возражения святого отца против присутствия еретички, объяснив ему, что благодаря мне и моему магнитофону слава Ла-Франквейры разнесется по всему свету. То был первый случай, когда церемонией заинтересовалась иностранка, и сеньор Каррера пришел в чрезвычайное возбуждение, собираясь дать по этому поводу несколько колонок в местную газету.
На козлах у церкви разместили столы, и перед церемонией состоялся банкет на свежем воздухе. Сеньор Каррера принес огромный пирог и множество бутылок вина. Три крестьянки из Понтеведры сели за наш стол, чтобы выпить домашнего красного винца из кувшинов с длинными горлышками. Самая молодая из этих женщин потрясла меня тем, что прислонилась к церковной стене и начала декламировать (тихо, но язвительно) доволь-но-таки risque[9] стишок о курице, встретившей по дороге на Сантьяго португальского паломника и склевавшей у него со штанов все пуговицы.
Наконец мужчины на плечах вынесли из церкви статую Пресвятой Девы, блиставшую великолепием золотой короны, украшенной крестьянками старыми и исключительно редкими серьгами галисийской работы, подобные которым я тщетно искала в городских антикварных лавках и от которых не могла оторвать восхищенного взора.
Священник, сухопарый высокий мужчина с седыми волосами и горящими черными глазами, взмахнул длинным пастушьим кнутом и открыл аукцион. Пятьдесят песет, сто, двести песет... пятьсот песет — и кнут был передан потному маленькому человечку в белоснежной рубашке и черном жилете, который направился к тележке с видом весьма изумленным. Возбуждение дошло до предела. Толпа по знаку священника громко вопила: Viva la Senora de la Franqueira, viva, viva![10]
«Разве она не прекрасна?» — в экстазе воскликнула женщина рядом со мной.
«Какой счастливой она выглядит!» — воскликнула другая, и они попеременно то рыдали, то пели Salve[11], а тележка в это время тронулась с места.
Я прошла через опустевшую церковь к маленькой боковой платформе, откуда комментатор местного радио призывал толпу вести себя спокойно и прилично, потому как мавр и христианин собирались приступить к декламации. Статуя Пресвятой Девы остановилась, и священник вскочил на платформу, чтобы дать сигнал чтецам. Два крестьянина послушно начали выкрикивать слова Дналога, который должен был закончиться заявлением мавра о переходе в христианство благодаря милости Пресвятой Девы Франквейрской. Они кричали так громко и пронзительно, что мне пришлось отодвинуть микрофон подальше, так как стрелка уровня записи на магнитофоне безудержно скакала взад и вперед.
Внезапно священник протиснулся между мавром и христианином, которые вследствие такого неожиданного вмешательства сбились с роли, угрожающе простер ко мне руки и закатил глаза в неподдельном гневе. «Стоп! Стоп! Вы должны остановить все это!» — восклицал он. Я уставилась на него с изумлением, ровным счетом ничего не понимая. «Нет — продолжайте — записывайте христианина — верните микрофон обратно!» — продолжай кричать он. Мой хозяин, сеньор Каррера, побелев от гнева, склонился и зашептал мне на ухо: «Старый дурак считает, что вы записываете только слова мавра. Падре ничего не понимает. Я заставлю его извиниться. Это настоящий скандал — так вести себя с гостьей!» В то время как мой хозяин вел язвительную перебранку, Диалог возобновился и близился к триумфальному завершению под восторженные крики: Viva la Virgin de la Franqueira! из уст и мавра, и христианина, которые с фанатичным пылом подхватила толпа. Священнику, наконец, объяснили технические тонкости записи радиопередач; он подошел ко мне и извинился за «прискорбное недоразумение». Падре вернулся в двадцатый век. Он понял, что никто не хотел оскорбить его драгоценную Пресвятую Деву Франквейрскую и никто не сомневался в ее могуществе и влиянии. Не потребовался Дон Кихот, чтобы защитить божественную Дуль-синею. Падре готов был благословить нас всех, даже мой магнитофон.
Перенос эротических влечений на религиозные образы — распространенная иллюзия, часто приводящая к нелепым инцидентам. Генри Инглис рассказывал о том, как во время шествия на Страстную неделю в Севилье в 1831 году статуи Девы Марии и святого Иоанна Крестителя пришлось поспешно занести в собор из-за сильного ливня. «Скульптуры были облачены в лучшие одежды, и те, кто знает Испанию, легко себе представят, до какой степени эти покровы могут быть роскошными и неприспособленными к дождю. Поскольку гроза не стихала, было решено, что статуи останутся на ночь в соборе. И тут возникла проблема: можно ли оставить Пресвятую Деву и святого Иоанна Крестителя в соборе одних на всю ночь, не нарушая при этом приличий? Послали за канониками и объяснили им суть проблемы. Один из святых отцов сказал: «Оставлять ее вместе со святым Иоанном неприлично». Другой же добавил: «Когда огонь подносят к конопле, приходит дьявол и раздувает его». В конце концов пришлось отправить послание к генерал-капитану{43} с просьбой поставить в соборе караульный пост, и капитанская стража с факелами всю ночь следила за поведением Пресвятой Девы и святого Иоанна. Все вышесказанное я услышал из уст одной дамы, которая скрывалась от дождя в соборе и самолично была свидетельницей этих споров».
