Интересно, что первый опыт систематического продумывания стратегии поведения царского советника мы встречаем в сочинениях Чжуан-цзы — философа, менее всего интересовавшегося государственной службой. В 4-ой главе книги «Чжуан-цзы» помещён вымышленный диалог Конфуция с его любимым учеником Янь Хоем о том, как следует служить государю. Янь Хой собрался ко двору правителя царства Вэй, человека распутного и жестокого, для того, чтобы «навести порядок в том несчастном царстве». Конфуций предупреждает своего ученика, что его попытка взять на себя роль учителя добродетели обречена на провал: нравоучительные советы только озлобят тирана. Тогда Янь Хой предлагает более осторожную тактику: «быть прямым внутри и податливым снаружи». Конфуций полагает, что и этот план неосуществим: в нём всё ещё слишком многое идёт от ума, да к тому же государь вряд ли станет ценить советника, который только потакает ему. Совет самого Конфуция требует от ученика какого-то мистического преображения всего способа существования:
«Сделай единой свою волю: не слушай ушами, а слушай сердцем, не слушай сердцем, а слушай духовными токами. В слушании остановись на том, что слышишь, в сознании остановись на том, о чём думается. Пусть жизненный дух в тебе пребудет пустым и непроизвольно откликается внешним вещам. Только Путь сходится в пустоте…
Войди в его ограду и гуляй в ней свободно, но не забивай себе голову мыслями о славе. Когда тебя слушают, пой свою песню, когда тебя не слушают, умолкни. Не объявляй о своих убеждениях, не имей никаких девизов. Умей жить неизбежным и в этом обрети для себя всё в себя вмещающий дом. Ты знаешь, что можно летать с помощью крыльев. Ты ещё не знаешь, что можно летать, даже не имея крыльев. Ты знаешь, что можно знанием добывать знание, но ещё не знаешь, что можно благодаря незнанию стяжать знание.
Вглядись же в тот сокровенный чертог: из пустой золы исходит ослепительный свет. Счастье приносит прекращение прекращения. Пока же ты не придёшь к этому концу, ты будешь мчаться галопом, даже восседая неподвижно. Если твои уши и глаза будут внимать внутреннему и ты отрешишься от умствования, то к тебе стекутся даже божества и духи, что уж говорить о людях!»
В процитированном пассаже содержатся многие ключевые понятия духовной практики в китайской традиции. Они заслуживают отдельного разбора. Пока же отметим только, что истинной стратегией «жизни в мире людей» (таково название 4-ой главы «Чжуан-цзы») предстаёт здесь отказ от умствования и возвращение к безыскусной «подлинности» существования. Влиять на других, хочет сказать Чжуан-цзы, способен лишь тот, кто умеет воистину жить сам. Путь к этой «подлинности жизни» осуществляется в два этапа, посредством «прекращения прекращения», что означает, надо полагать, сначала отказ от своей субъективности, а затем отказ от самой воли к отказу от своего «я». Результат этой двойной метанойи, или «перевёртывания сознания», — открытие осиянной безбрежности свободного духа. В этом состоянии реальной полноты бытийствования исчезает различие между субъектом и объектом, внутренним и внешним, и поэтому становится возможной безусловная сообщительность помимо всякого сообщения. По мысли Чжуан-цзы, постигший эту истину способен жить одной жизнью со всем сущим и направлять движение всего мира, не оказывая на вещи внешнего воздействия.
* * *
Проблемы стратегической коммуникации или, если угодно, коммуникативной стратегии, так волновавшие древнекитайских учителей политической мудрости, хорошо представлены в трактате главного теоретика школы «законников» Хань Фэй-цзы. Правитель и его советник, профессиональный администратор, признаёт Хань Фэй-цзы, нужны друг другу, но это не мешает им вести скрытое противоборство, ведь их личные интересы противоположны. Обе стороны действуют исключительно «ПО расчёту»: ни один чиновник не станет действовать во вред себе, даже если на карту поставлена судьба его государства. Более того, движимые своими корыстными интересами царедворцы днём и ночью «пристально следят за поведением государя», стремясь угадать его симпатии, желания и намерения, чтобы с выгодой для себя воспользоваться этим знанием.
Двор государя — арена постоянной и беспощадной борьбы за выживание; и в этой борьбе все средства хороши. Правитель первый должен показывать пример здоровой безжалостности, отправляя на плаху любого сановника, который забрал в свои руки слишком много власти. Положение царедворцев осложняется ещё и тем, что им принадлежит инициатива в выдвижении планов и высказывании оценок по разным вопросам политики, в то время как правителю положено пребывать в «покое и безмолвии», и он, следовательно, имеет преимущество ответного хода. В таких обстоятельствах любое суждение советника может быть истолковано как уловка, провокация или даже прямой обман, одним словом — как прикрытие некоего тайного и непременно корыстного умысла.
В своём трактате Хань Фэй-цзы подробно разъясняет стратегию царского советника в придворной политике. Главной целью советника должно быть завоевание доверия правителя, ибо только в этом случае есть возможность влиять на управление государством. Однако достичь этой цели чрезвычайно трудно, ибо каждое слово и поступок советника могут быть истолкованы превратно и дать результат, противоположный ожидаемому. Почти с маниакальной изощрённостью Хань Фэй-цзы перечисляет многочисленные ловушки для легкомысленных и скорых на язык политиков: если похвалить чьи-то достоинства, правитель может увидеть в этом намёк на собственные недостатки, а если, наоборот, кого-то поругать, правитель сочтёт такого советника склочником и интриганом; угождать государю, намекая на его низменные желания, — оскорбительно для него, призывать к благочестию и великим свершениям — оскорбительно тем более и т. д. Впрочем, во всех этих антиномиях дворцовых обсуждений есть одно неизменное условие: нужно уметь угождать действительным (по правилам китайской этики — непременно тайным) желаниям и при этом ни в коем случае не раскрывать их. Человек, хотя бы случайно выдавший тайну своего повелителя, должен благодарить судьбу, если уцелеет. Но от власти он будет наверняка отлучён.
Хань Фэй-цзы сам пал жертвой придворных интриг и погиб в тюрьме. Но в его время уже имелся специальный трактат о правилах и методах общения, которые позволяют обрести власть над людьми. Он носит имя загадочного мудреца Гуй Гу-цзы, который жил в первой половине III веке до н. э. и считался наставником некоторых знатоков дипломатии и стратегии[126].
Нетрудно догадаться, что древнекитайская придворная дипломатия воспроизводит общие положения китайской стратегии, которая в свою очередь восходит к принципам символической практики Великого Пути. Её главное правило — неприятие или, лучше сказать, преодоление непосредственного противостояния между противниками, преображение всей ситуации. «Недеяние» и «удержание цельности» — вот незыблемая основа коммуникативной стратегии в Китае. Этот идеал достижим лишь для того, кто способен преодолеть ограниченность собственного понимания, но не за счёт полагания некоего умопостигаемого единства, а способностью вверить себя неизбывной текучести, непосредственной конкретности опыта. С этой точки зрения обход или, ещё точнее, пребывание в символическом круговороте Великого Пути, где мы в одно ускользающее мгновение совершаем путь от себя к себе и приходим к себе, уходя от себя, есть признак динамизма, жизненности и вместе с тем умения упреждать и даже в известном смысле предвосхищать события. Но предвосхищать, подтверждая непреходящее. Такой обход означает в конечном счёте не уклонение в сторону, а, напротив, возвращение к полноте присутствия сущего — к состоянию, когда всякое событие, по видимости случайное, предстаёт неизбежным и необходимым.
Практический результат подобной стратегии, как нам уже известно, заключается в утверждении равной реальности и, следовательно, равноценности, взаимозаменяемости противоположных образов действительности — присутствия и отсутствия, покоя и движения, появления и исчезновения и т. д. Это означает, что каждое действие того, кто владеет стратегической инициативой, носит характер провокации, которая может, в зависимости от развития событий, стать или реальным, или ложным манёвром. Собственно, китайский секрет успеха и есть владение именно стратегической инициативой, которая со стороны кажется как раз отсутствием инициативы, уклонением от противоборства, бесконечным ожиданием благоприятного момента, а в действительности равнозначна необыкновенной бдительности и приуготовлению к решающему удару. Есть тут (для непосвящённых) и своя тайна, ибо успех такой стратегии предрешается на уровне наших микровосприятий действительности. Соответственно, речь в данном случае не является средством выражения своих мыслей или убеждения партнёра силою логических доказательств или красноречия. Здесь слово, как и всякий явленный образ, неизменно имеет значение провокации: оно призвано побудить партнёра обнажить свои чувства и намерения. Стратегическая речь должна быть как можно менее значимой и как можно более блёклой, стёртой, уклончивой, именно — «безвкусной» (по завету Лао-цзы: «когда дао выходит изо рта, оно безвкусно»). Оно не должно никого задевать, создавать какую бы то ни было неловкость в отношениях, но оно должно иметь «далеко идущие последствия». Не слово само по себе, а словом очерчиваемое и внушающее безотчётную симпатию безмолвие — вот главное оружие мудрого сановника-стратега, который изъясняется недомолвками и иносказаниями, литературными цитатами и аллюзиями.
