Первый большой роман в расчете на книжное издание, которое открывало бы молодому литератору путь в Союз писателей, придавая профессиональный статус его деятельности, Станислав Лем написал по прямому заказу. Однажды на отдыхе Лем встретился с варшавским издателем и завел с ним разговор о том, какой должна быть польская фантастика, которая в то время была представлена одиночными текстами. Слово за слово, и Лем взялся сделать роман, который мог бы составить конкуренцию лучшим мировым образчикам того времени. И сделал.
Разумеется, «Астронавты» сразу привлекли внимание критики, от которой молодому автору досталось по полной программе. Станислав Лем в то время был мало искушен и не удержался от полемики с критиками, замечая в ответных опусах, что один критик «ругает роман за то, чего в нем нет, но что, по мнению критика, присутствует (метафизическая этика, образ нашей эпохи как времени “беспорядка”)», другой «ругает за то, чего в романе нет принципиально (не показал жителей Венеры)», хотя «в романе наверняка есть немало ошибок – во всяком случае достаточно для критики, так что для этой цели нет необходимости выходить за рамки текста».[87] И так далее.
С этого момента за творчеством Лема стал внимательно следить инженер Евстахий Бялоборский, автор нескольких научно-популярных книг. В своих посланиях, направляемых в редакции периодических изданий, инженер обвинял фантаста в том, что тот вводит читателей в заблуждение своими псевдонаучными рассказами, где описывает технику, которая в действительности не может быть создана, поскольку противоречит элементарным законам физики. Поначалу на критику явных ошибок (например, «такая ракета, как “Космократор”, не могла бы долететь до Венеры»), Лем отвечал в юмористическом ключе: «До сих пор большинство читателей “Астронавтов” считало, что автор этой книги разрешил все трудности, стоящие на пути осуществления космических полетов при помощи атомной энергии и тем самым стал в ряд самых выдающихся изобретателей мира». Затем прибег к более хитрой уловке: «Никто не будет пытаться конструировать ракету, основываясь на информации, содержащейся в “Астронавтах”, и тем самым не обречет себя на неприятное разочарование». А еще чуть погодя опубликовал свой творческий манифест: «От каждого литературного произведения, а значит, и от научно-фантастического, следует требовать обобщенной правды, представления типичных явлений, а не натуралистической копии жизни, использующей адресную книгу, персональную анкету и таблицу логарифмов».[88]
Свой новый подход Станислав Лем немедленно продемонстрировал в цикле рассказов о приключениях космического пилота Ийона Тихого (Ijon Tichy), которые, несмотря на наукообразную терминологию, скорее следует отнести к современной сказке, нежели к научной фантастике. Ийон Тихий свободно летает среди звезд на своем маленьком корабле, посещает разнообразные планеты, контактирует с инопланетянами, участвует в экзотических экспериментах, но при этом его истории столь же далеки от реальности, как истории Гулливера, Мюнхгаузена, Врунгеля и прочих вымышленных путешественников, хорошо известных по классической литературе.
Что ж, Станислав Лем вполне имел право на такой поворот в своем творчестве, благо истории получались веселые, задорные, парадоксальные – что еще нужно? Но, видимо, отказаться от более серьезных размышлений о будущем он не мог, поэтому вскоре один за другим выходят полные драматизма «космические» романы «Эдем» («Eden», 1958), «Солярис» («Solaris», 1961), «Возвращение со звезд» («Powrót z gwiazd», 1961), «Непобедимый» («Niezwyciężony», 1964), которые ныне считаются классикой научной фантастики, причем не только в Польше.
Прямо скажем, научности в них предостаточно (если, конечно, признавать науками те вымышленные дисциплины, которыми оперирует Лем), а вот с технической достоверностью писатель опять поступил весьма вольно – в духе незабвенного «Космократора». Напомню прекрасное из «Непобедимого»:
«“Непобедимый”, крейсер второго класса, самый большой корабль, которым располагала База в системе Лиры, шел на фотонной тяге, срезая край созвездия. Восемьдесят три человека команды спали в туннельном хибернаторе центрального отсека. <…> В рулевой рубке работали только автоматы. В поле их зрения, на перекрестье прицела, лежал кружок солнца, немногим более горячего, чем обычный красный карлик. Когда кружок занял половину площади экрана, реакция аннигиляции прекратилась. Некоторое время в звездолете царила мертвая тишина. Беззвучно работали климатизаторы и счетные машины. Погас вырывавшийся из кормы световой столб, который, пропадая во мраке, как бесконечно длинная шпага, подталкивал корабль, и сразу же прекратилась едва уловимая вибрация. “Непобедимый” шел с прежней околосветовой скоростью, притихший, глухой и, казалось, пустой.
Потом на пультах, залитых багрянцем далекого солнца, пылавшего на центральном экране, начали перемигиваться огоньки. Зашевелились ферромагнитные ленты, программы медленно вползали внутрь приборов, переключатели высекали искры, и ток уплывал по проводам с гудением, которого никто не слышал. Закружились электромоторы, преодолевая сопротивление давно застывшей смазки и поднимаясь с басов на высокий стон. <…>
Наконец очередной автомат, проглотив свою программу, послал сигнал в мозг хибернатора. К струям холодного воздуха примешался будящий газ. <…> И пока хибернатор наполнялся бормотанием, вздохами и бессознательными стонами, корабль, словно ему не терпелось, не дожидаясь пробуждения команды, начал предварительный маневр торможения. На центральном экране вспыхнули полосы носового пламени. В постоянство околосветового разгона ворвался толчок, могучая сила носовых двигателей стремилась уничтожить энергию восемнадцати тысяч тонн массы покоя “Непобедимого”, помноженных сейчас на его огромную скорость. Повсюду зашевелились, как бы оживая, плохо закрепленные предметы. Стук, звяканье стекла, звон металла, шорох пластиков волной прошли по всему кораблю от носа до кормы. <…>
Корабль терял скорость. Планета закрыла звезды, вся в рыжей вате облаков. Выпуклое зеркало океана, отражавшее солнце, двигалось все медленнее. На экран выполз бурый, испещренный кратерами континент. Люди, находившиеся в отсеках, ничего не видели. Глубоко под ними в гигантских внутренностях двигателя нарастало сдавленное рычание, чудовищная тяжесть стягивала пальцы с рукояток. Туча, попавшая в огненную струю, засеребрилась ртутным взрывом, распалась и исчезла. Рев двигателей на мгновение усилился. Бурый диск расплющивался, планета превращалась в материк. Уже были видны перегоняемые ветром серпообразные барханы. Полосы лавы, расходящиеся как спицы колеса от ближайшего кратера, переливаясь, отразили пламя ракетных дюз».[89]
Первые абзацы повести, первые страницы, но даже они заставляют задуматься о том, насколько автор владеет материалом, о котором пишет. Разумеется, читатель, живший в 1964 году, имел довольно смутное представление о фотонных звездолетах (хотя некоторые эксперты уже тогда сомневались в технической осуществимости фотонной тяги на аннигиляции), но из привычного бытового опыта знал, что резкое торможение многократно опаснее плавного разгона, и, следовательно, моментальный сброс скорости «Непобедимого» с «околосветовой» до скорости мягкой посадки на чужую планету (еще и с плотной атмосферой!) чревато взрывным разрушением корабля от перегрузки, а вовсе не вялым шевелением «плохо закрепленных предметов». На этом фоне даже «срезанный край созвездия» и «переключатели, высекающие искры» выглядят невинными стилистическими ляпами (замечу в скобках, что я процитировал авторизованный перевод, изданный в Ленинграде тиражом 300 000 экземпляров практически сразу после появления романа на польском языке).
Что мешало Станиславу Лему написать на тех же страницах, что крейсер «Непобедимый» несколько месяцев разгонялся до околосветовой скорости, а потом, повернувшись кормой с фотонным двигателем к цели перелета, столько же месяцев тормозил, сбрасывая относительную скорость до приемлемой? Потом, если автору так уж приспичило, в ход пошли бы ракетные двигатели, которые помогли бы осуществить мягкую посадку (хотя посадить на твердую поверхность 18 000 тонн – тоже весьма нетривиальная задача). Но Лем не захотел этого сделать, пожертвовав достоверностью ради повествовательной динамики, а читатель, находившийся под впечатлением от мощного оригинального сюжета, всех этих нюансов попросту не заметил.
Тут надо сказать, что Лему определенно повезло. Его романы оказались востребованы и воспринимались всерьез еще и потому, что появились как талантливый литературный ответ на реальный прорыв человечества в космос, когда очередные достижения в деле освоения внеземного пространства становились историей чуть ли не ежедневно, когда наступление будущего спрессовывалось, вызывая самый настоящий «футурошок». В 1964 году и впрямь могло показаться, что через пару десятков лет человечество расселится по Солнечной системе, а к концу века стартуют фотонные звездолеты. И Станислав Лем был не одинок в своих ожиданиях, поэтому относился к идеологии космической экспансии с полной серьезностью, указывая на возможные угрозы, которые будут поджидать галактическое человечество в мирах под чужими солнцами.
