Необходима, в то же время, разработка целого ряда проблем, связанных с изучением русской поэзии по двум потокам ее развития в 1920-1930-е годы. Безусловно, специального исследования заслуживает проблема взаимодействия русской поэзии XX века и европейских литературных (культурных) традиций. Необычайно важны были бы исследования, посвященные сопоставительному изучению языка русской поэзии на двух путях ее развития. Очевидна, кроме того, необходимость сопоставительного стиховедческого описания поэтического опыта России и зарубежья 1920-1930-х годов. Обстоятельное исследование подобного рода уже было осуществлено Дж. Смитом в 1978 году [343], однако ясно, что все проблемы эволюции русского стиха этого периода (в сопоставлении опыта двух путей поэзии) 14-страничная статья Дж. Смита рассмотреть не могла.
Особого внимания — если учитывать специфику изучаемого периода — заслуживает проблема рассмотрения русской поэзии 1920-1930-х годов (в России и зарубежье) в контексте культуры того времени, в соотнесении тенденций ее развития с пересекающимися поисками в живописи, музыке, архитектуре, сценическом искусстве. Невозможно в полной мере понять историю русского футуризма и постфутуристического развития поэзии в России без учета художественных открытий Кандинского, Малевича, Филонова, Ларионова, Гончаровой — этот ряд можно продолжать, включая в него и Мейерхольда, и Татлина, и С.Прокофьева… Трудно без этих имен представить и поэзию зарубежья — а здесь должны быть названы еще и Сутин, и Шагал, и Челищев, и Терешкович, и Стравинский, и Баланчин. Порою только такой широкий подход позволяет ярче высветить те или иные конкретные проблемы поэтического развития. Стоило бы, скажем, осознать, каким образом теория и практика супрематизма К.Малевича смыкались с теорией и практикой русской поэтической зауми, какую роль сыграли статьи Малевича в становлении теоретической базы ОБЭРИУ. Или осознать неслучайность того факта, что Н.Гончарова иллюстрировала книгу Т.Чурилина, а Хармс писал стихи, посвященные Малевичу и Филонову. Или заметить определенную закономерность в том, что именно И.Зданевич был среди тех, кто открыл гениального примитивиста Пиросмани: творчество и одного, и другого в самих своих принципах (речь не идет об уровне) основывалось на началах «чистого», детского сознания. Или задуматься над тем, что Маяковский и Поплавский были художниками, а Филонов и Шаршун писали стихи.
Безусловно, внимания заслуживает и проблема изучения философских (мировоззренческих) основ творчества на двух путях русской поэзии. Весьма полезны были бы и локальные сопоставительные исследования по модели: «Ходасевич и Мандельштам», «Поплавский и Заболоцкий».
Словом, завершая разговор о целостности русской поэзии 1920-1930-х годов, я вижу, что разговор этот, в сущности, еще только начинается. Попытка заключения обернулась новыми «предварительными размышлениями», и список проблем, ждущих своей разработки, оказывается все более и более внушительным. Что ж, вспомним строки Ходасевича: «Лети, кораблик мой, лети, Кренясь и не ища спасенья…»
ЧАСТЬ II. О ЛИТЕРАТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ
ЛИТЕРАТУРА В ИЗГНАНИИ: СПОР ПОКОЛЕНИЙ
Извечная проблема литературы — конфликт поколений, конфликт в широком смысле, оборачивающийся и творческим диалогом, и преемственностью, и, порою, противостоянием, — в зарубежье, в условиях эмигрантского существования обретает особую остроту, отражая в себе весь драматизм судьбы литературы в изгнании. Об этой простой истине мне, в частности, напомнили два письма, отделенные друг от друга дистанцией примерно в сорок лет и написанные людьми очень разными, принадлежавшими к разным поколениям литературы русского зарубежья. Обратиться к этим — нигде до сих пор не опубликованным — письмам представляется уместным, т.к. за ними нам открываются, как я постараюсь показать, характерные и непростые моменты развития зарубежной русской литературы.
Сначала — несколько слов о предыстории первого письма. 9 октября 1935 г. в Париже погиб при невыясненных до конца обстоятельствах (то ли от передозировки наркотика, то ли — скорее всего — приняв за наркотик яд) поэт, прозаик, литературный и художественный критик Борис Поплавский. Неожиданная эта смерть имела немалый резонанс: Поплавский был кумиром поэтической молодежи русского Парижа, одной из наиболее ярких фигур в своем литературном поколении. Многие поэты, критики русского зарубежья откликнулись на трагическое событие, и среди этих откликов не осталась незамеченной статья В.Ходасевича «О смерти Поплавского», появившаяся в «Возрождении» 17 октября. В статье Ходасевич писал об «ужасной внутренней неслучайности этого несчастья», находя одну из главных его причин в самой атмосфере русского Монпарнаса, в царившем здесь «воздухе распада и катастрофы, которым дышит, отчасти, даже и упивается молодая наша словесность». Кроме того – и это было основным в статье — важную и вполне реальную причину и гибели Поплавского, и отчаянного положения многих молодых литераторов русского зарубежья Ходасевич видел в отношении старших писателей-эмигрантов к молодому литературному поколению — в отношении, которое он характеризовал как «поразительное равнодушие», «оскорбительное невнимание», «недоброжелательство», прямо говоря и о ревности старшего поколения, о его стремлении сохранить монополию в газетах и журналах, в издательских портфелях. Подчеркивая, что такое отношение толкает молодых на путь безверия и отчаяния, Ходасевич давал страшную статистику смертей — он утверждал, что если писатели старшего поколения потеряли за годы эмиграции троих: Юшкевича, Потемкина и Чирикова, то не меньше, что совершенно неестественно, потеряли и молодые: Буткевича (умершего с голоду), Болдырева (покончившего с собой) и теперь Поплавского [344].
Статья Ходасевича, конечно, привлекла внимание многих, стала предметом горячих споров. Весьма характерным примером реакции на нее было письмо, которое И.С.Шмелев написал спустя 10 дней после выхода статьи и специально по этому поводу. Адресовано письмо Владимиру Феофиловичу Зеелеру, бывшему тогда секретарем русского Союза писателей и журналистов в Париже. Приведу его полностью.
«28. X — 35. 7 ч. веч.
Дорогой друг Владимир Феофилович,
по поводу дурно пахнущей статьи Гадосеича: смерть выполняет свое дело с большим бесстрастием, чем “пахучий” злописец. К подсчитанным им троим надо добавить: Леонида Андреева, М.Арцыбашева, М.Первухина (романист, автор многих повестей и рассказов, помимо журнал. работы), Аверченко, А.Черного — Гликб., Кожевникова, романиста Голицына-Муравлина (чем хуже Болдырева?), драмат. Урванцева, И.Н. Ладыженского, Нину Петровскую (самоуб.)— не молодежь все. Как же X. “подогнал" свою статистику под свою произвольную выдумку. И, если уж становиться — условно — на точку зрения сего “статистика", что такая статистика смертей что-нибудь доказывает, надо внести еще одно существенное исправление: при сравнительных статистических выкладках надо исходить из равных оснований; а мы знаем, что писателей “старш. возр.” куда меньше, чем представителей литературы “сегодн. дня”. /Неразб/ Эта молодежь страдает великим самомнением и гордыней она все знает, ей нечему учиться у нас — и она не учится. Говорю, гл. обр. об околачивающихся по монпарн. кафе, о проклятой “богеме", губящей иногда подлинные дарования.
Привет, Ваш Ив.Шмелев
От интервью отказался: статья “воняет”, и у меня нет охоты копаться в ней, доставлять новое пахучее удовольствие себе и читателям.
Х-ч клевещет м. пр. и на (общ. организации!) Союз пис. и журн. Вам видно по книгам, скольким богемчикам и сколько было выдано за эти 10-13 лет. К молодежи надо причислить — и по достоинству — самого автора пахучей статьи, ибо он, понятно, числит себя в “Сегодняшнем дне”»[345].
Как видим, все письмо проникнуто полным неприятием того, о чем писал Ходасевич, — кроме, пожалуй, отношения к «проклятой “богеме” и к монпарнасским кафе. Надо, однако, признать, что проблема, затронутая Ходасевичем, действительно существовала. Не случайно Ходасевич обращался к этой теме не только в связи с гибелью Поплавского, но и раньше — в статьях «Подвиг» (1932) и «Литература в изгнании» (1933). Об этом же писал позднее и представитель «молодых» — В.Варшавский в известной своей книге с характерным названием «Незамеченное поколение»[346]. Наконец, эта же тема поднималась и автором, которого трудно было бы заподозрить в заигрывании с кем бы то ни было, в том числе и с литературной молодежью — З.Гиппиус прямо писала не просто о тяжелейшем положении многих молодых писателей (в результате издательской политики старших собратьев), но об угрозе гибели «целого литературного поколения»[347].
