С другой стороны, какие психофизиологические показатели (скажем, время реакции, электрическая активность мозга, некоторые реакции кожи тела) стоит регистрировать, изучая, например, процесс чтения текста? Здесь возможны две позиции.
Одна, заведомо непопулярная, состоит в следующем. Мы не имеем никаких представлений (даже гипотетических!) о том, что происходит, когда мы читаем, и потому не знаем, как взяться за изучение этого процесса и что стоит измерять, а что — нет. Ясно, что такая позиция выражает некую крайность: ведь кое–что мы все–таки знаем. Например, случается, что после мозговой травмы способность говорить (пусть и ограниченная) у человека сохранилась, а читать он вообще не может. Значит, за восприятие письменного текста отвечает какой–то особый механизм: при обучении чтению он создается, при травме его работа нарушается.
Другая позиция — тоже в известном смысле крайняя. Она состоит в том, что, поскольку мы читаем прежде всего "глазами", надо попытаться найти какие–то хорошо измеряемые показатели, связанные со зрительным восприятием текста, и изучать именно их.
Психофизиологические показатели потому и считаются показателями, что они измеримы. Весь вопрос в том, что именно каждый из них измеряет, точнее говоря — насколько прямую связь можно установить между тем, что мы можем измерить, и тем, что мы хотим узнать. Как правило, эта связь весьма опосредованная. Поэтому те исследователи, которые вообще работают с психофизиологическими показателями, должны начинать с веры в то, что, при всей опосредованности, связь эта информативна.
Вера по определению субъективна, а измеримый показатель (например, время, необходимое для распознавания слова) объективен. Однако любой такой показатель еще надо интерпретировать.
Как? На основе теории, разумеется. Ведь недаром Эйнштейн сказал, что именно теория решает, что мы можем наблюдать.
Приведу любопытный пример. Еще в 20–е годы XX в. ученые научились регистрировать движения глаз в процессе чтения. Было показано, что по тексту глаз перемещается скачками: задерживается на каких–то точках (они называются точки фиксации), потом взор "прыжком" перемещается и фиксируется на другой точке. Оказалось, далее, что информация считывается только тогда, когда взор "стоит" в некоторой точке фиксации. Еще было установлено, что в трудном тексте точек фиксации больше, чем в легком, и что в нем больше возвратов влево (поскольку в среднем взор движется все–таки слева направо).
В 1960–е годы советский ученый А. Л. Ярбус сумел установить на глазном яблоке миниатюрный прибор, позволявший регистрировать точки фиксации с точностью до одной буквы. Это породило большие надежды на то, что теперь мы сумеем понять тайны механизмов чтения. Однако эти надежды не оправдались парадоксальным образом, именно благодаря тонкости методики. Например, выяснилось, что точки фиксации часто совпадают с пробелом между двумя словами или с промежутком между двумя буквами в середине слова. Трудно представить себе, что именно там располагаются наиболее информативные места текста.
Конечно, многое мы видим боковым зрением. Но, с другой стороны, известно, что наиболее информативной является первая буква слова — в нашем случае это буква справа от пробела. А зачем тогда "считывать" еще и последнюю букву слова слева от пробела? Понадобилось много времени, прежде чем ученые отказались от попыток понять механизм чтения путем изучения движения глаз. (Заметим, что с помощью указанной методики исследователи попутно узнали много интересного о зрительном восприятии вообще, но это уже другая история.)
То обстоятельство, что психика недоступна для непосредственного наблюдения, побуждает ученых облекать свои предположения (т. е. гипотезы) о ее устройстве в форму некоторой модели, чтобы затем изучать эту модель.
Модель может быть математической, т. е. выражать связь между одними величинами или свойствами и другими в виде уравнения. Модель может иметь вид алгоритма, т. е. предписания выполнить некую однозначно определенную последовательность шагов (в литературе такие модели обычно изображают в виде блок–схем — прямоугольников со стрелками, представляющими переход от выполнения одного комплекса операций к другому). Так или иначе, любая модель для того и строится, чтобы объяснить нечто непонятное и недоступное непосредственному изучению через что–то более прозрачное и понятное, а главное, доступное для проверки на предмет соответствия реальному положению вещей.
К вопросу о моделях мы еще вернемся, поэтому я не буду развивать далее эти соображения. В качестве любопытного примера использования модели я предлагаю рассмотреть математическую модель возникновения словесных ассоциаций, предложенную в 60–е годы XX в. Р. Люсом — известным математиком, специалистом по теории игр. Психолингвистика традиционно уделяет словесным ассоциациям большое место, поэтому данный пример для нас весьма поучителен.
Напомним на всякий случай о том, что собой представляет ассоциативный эксперимент (далее — АЭ).
В общих чертах АЭ выглядит так: и. предлагается слово–стимул с инструкцией отвечать "первым словом, которое придет на ум". Экспериментатора интересует, какие слова появляются в качестве ответов–ассоциаций на данные слова–стимулы. Другой часто регистрируемый параметр — это время реакции, т. е. период, разделяющий момент предъявления слова–стимула и момент начала ответа (так называемый латентный период ассоциативной реакции).
Еще в начале прошлого века было установлено, что длительность латентного периода — информативный показатель. Например, чем типичнее ассоциация (скажем, лампа–свет, черный–белый), тем меньше латентный период. С другой стороны, шанс быть ассоциативным ответом больше для слов, которые вообще часто встречаются в речи: частые слова как бы "легче" всплывают в памяти. Это, вообще говоря, затрудняет умозаключения об ассоциативной связи между словом–стимулом и ассоциативным ответом. То есть: потому ли и. дал на слово–стимул собака ассоциативный ответ дом, что у него эти два понятия и в самом деле тесно связаны (собака живет в доме, охраняет дом и т. п.), то ли дом такое частое слово, что оно всплывает "само по себе", а не потому, что так уж сильно увязано со словом собака.
Р. Люс хотел предложить точный вид зависимости между частотой встречаемости слова–ответа в речи и длительностью латентного периода. Но сначала ему надо было выдвинуть какие–то предположения о том, что собой являет сам ассоциативный процесс: вот и. предъявлено слово–стимул, далее он как–то (как?) ищет на него ответ и далее — раньше или позже (мы этот интервал времени как раз и замеряем, чтобы узнать длительность латентного периода) — выдает ответ, т. е. ассоциацию.
Предположение Люса о связях между этими величинами выглядит так. После предъявления слова–стимула перед "внутренним взором" и. одновременно возникает все множество доступных ему ответов на данное слово, или, как сказали бы лингвисты, все поле возможных коннотаций. Далее испытуемый в очень быстром темпе просматривает все элементы этого множества и отбрасывает, как бы вычеркивает, все неподходящие слова. Оставшееся "подходящее" слово выдается в качестве ответа. Далее — отыскивается следующее "подходящее" слово и т. д.
Такое представление о характере процесса позволило Люсу выразить зависимость между изучаемыми величинами в виде определенного уравнения, которое и является математической моделью процесса. Но мы здесь можем остановиться, потому что дело вовсе не в конкретном виде этого уравнения. Постараемся вдуматься в содержательные предположения о характере ассоциативного процесса, положенные в основу модели Люса.
Напомним, что само понятие ассоциативного процесса, являющееся общепринятым, основано на предположении о том, что при предъявлении слова–стимула и. отвечает первым словом, пришедшим ему на ум. Всегда ли именно так это происходит "на самом деле", мы не знаем. Однако само понятие АЭ, латентного периода и т. п. основано на том, что не происходит никакого выбора, перебора возможных ответов и т. п. (см. выше обсуждение того, действительно ли и. смотрит на экран).
А когда такой выбор подсознательно происходит, то возникает феномен, описанный еще крупнейшим психиатром и психоаналитиком Карлом Густавом Юнгом: латентный период резко увеличивается за счет того, что испытуемый "вычеркивает" всплывающие в его сознании нежелательные ассоциации.
Юнг считал АЭ ценным диагностическим инструментом: действительно, ответы на слова–стимулы, связанные с травмирующими и. обстоятельствами, как правило, выдавались им с большими задержками во времени.
Итак, само понятие ассоциативного процесса исключает идею отбора ответов. Если есть отбор — нет ассоциативного процесса в общепринятом смысле; если нет отбора — тогда модель Люса становится бессодержательной, поскольку лежащие в ее основе предположения не совместимы с тем, что мы знаем об ассоциативных процессах. Или, как часто выражаются ученые, модель Люса противоречит "физике" процесса. Под "физикой" здесь понимается сущность того процесса, который принято называть ассоциативным.
