Были свои недостатки у мимолетных любовных интриг. Месье Бурже сравнивал их с едой, не дающей удовлетворения, которую торопливо поглощают в станционном буфете во время пятнадцатиминутной остановки поезда. Кормят там почти всегда отвратительно, и приходится вставать из-за стола, не доев. «Ваша дама не желает одеваться перед вами... в спешке она не может найти свои ботинки... О, как же все это омерзительно!»
Интереснее всего месье Бурже описывает болезнь, бывшую весьма распространенной в девятнадцатом столетии: ревность. Как заметил доктор Шарль Фере в своей вышедшей в 1904 году Evolution de Г instinct sexuel[278], «убийства и самоубийства из-за любви, связаны они с ревностью или нет, суть проявления психических болезней. Если в современном обществе подобные случаи участились, то из этого следует, что больше стало дегенератов, а не любви».
Как отмечал месье Бурже, ревность чувств переживает любовь. На убийство человека толкают чувства. Вожделение, которое является чисто физическим, почти всегда граничит с жестокостью. Ревность может принимать множество различных форм. Бывает, что человек ревнует из чистой злобы. Этот ужасный порок присущ людям, способным любить только тех, кому они причиняют боль. Затем, существует ревность сердца, ревность чувств, которую обладание любимым никогда не может успокоить. Эта сентиментальная форма ревности связана с прошлым, поскольку жизнь сердца в основном состоит из воспоминаний. Она не накатывает на человека периодически, как ревность, порожденная сладострастием. Мысль становится манией, тогда как образ может появляться, исчезать и меняться. Физическая ревность, таким образом,— это череда отдельных припадков, тогда как ревность сентиментальная изводит сама себя постоянной меланхолией. От такой ревности можно отправиться в мир иной. Физическая ревность допускает измену... любовник может быть неверен женщине, которую он ревнует только физически.
Препарирование любви
Теории о происхождении любви становились более медицинскими и материалистическими. Словари описывали любовь в следующих выражениях: «Совокупность мозговых явлений, составляющих половой инстинкт, исходный пункт интеллектуальных побуждений и разнообразных поступков, различных в разных обстоятельствах и у разных личностей,— частая причина отклонений, которые законодатель и врач призваны объяснить или предупредить».
Дельбеф полагал, что причина любви — «бессознательная потребность в деторождении... сперма и яйцеклетки знают, чего им не хватает, и ищут этого, отдавая приказы мозгу через сердце; мозг повинуется, не зная, почему он это делает». Никогда еще сердце не падало так низко во мнении человека!
Месье Пьер Жане решил, что любовь гнездится в мозгу человека, и заявлял, что любовная страсть — продукт умственного вырождения. «Страсть похожа на безумие во всех отношениях: в том, как она зарождается, как развивается, как прогрессирует,— заявлял он в своей книге Automatisme psychologique[279] (1893).— Любовь зарождается в момент депрессии, наиболее благоприятный для болезненной восприимчивости. В такие минуты любой объект способен произвести впечатление на больной мозг».
В том же духе высказывается и доктор Фере: «Чтобы влюбиться, как сумасшедший, нужно быть сумасшедшим». Что до доктора Мориса де Флери, то он полагал, что любовь — род отравления, но не указывал, какую природу имеет этот яд и каким образом он просачивается в организм.
Но нам нет нужды расставаться с аналитиками девятнадцатого столетия на такой мрачной ноте. В 1894 году месье Гастон Данвиль опубликовал свою Psychologic de l`amour[280], очень резко опровергавшую вышеупомянутые медицинские теории. «Любовь не смесь эмоций,— утверждал он,— это особый продукт». Стимулирующие сексуальное желание эмоции различного рода изменяют саму его (продукта) суть. В нем присутствует элемент избирательности, и это отличает его от чисто сексуального стремления, которое может удовлетворить любая особь противоположного пола. Но самой оригинальной теорией Данвиля было утверждение о том, что в мозгу у каждого человека формируется свой, особенный синтетический «образ любви». Элементы этого образа, писал он, связаны с ощущениями, испытанными в то время, когда в нас начинает просыпаться половой инстинкт. Этот скрытый образ, о котором мы не знаем, олицетворяет «тип любви» каждого индивидуума. Всякий раз, когда ему удается перешагнуть светящийся порог сознательного, он распускается цветком любви. Всякий раз, когда человеку встречается женщина, обладающая теми же чертами, что и идеальный образ, хранящийся в его подсознании, любовь проявляет себя внезапно и сильно. Вот причины «любви с первого взгляда», которую доктор Фере определил как «импульсивную боль — род подавленности, дрожь, спазм, электрический удар, головокружение» — симптомы, которые он сравнивал с недомоганиями лозоходцев, когда их волшебные жезлы указывают место нахождения подземной воды!
Крестьяне и провинциалы
Крестьянские свадьбы, если верить месье Прудону, по-прежнему были веселыми. «Мы бы покраснели,— писал этот степенный автор,— если бы нам пришлось воспроизвести хоть одну строчку из свадебных песен, которые горланят эти пьянчуги. Мы часто удивлялись: откуда они берут такие непристойные куплеты, авторы которых неизвестны и которые, насколько мы знаем, не печатаются в сборниках. Как правило, деревенская свадьба завершается оргией, во время которой самые младшие представители мужской половины гостей ныряют под стол, чтобы снять подвязку с ноги новоиспеченной супруги».
Этот столь шокировавший месье Прудона забавный старинный обычай был описан в серьезном научном тоне фольклористом двадцатого века ван Геннепом и его коллегами. (Непристойным свадебным песням, несомненно, очень много лет — это полные сил, весело передававшиеся из поколения в поколение реликты “раблезойской” эры.) Подвязка невесты, торжественно извлеченная из-под свадебного стола, ломившегося от снеди, продавалась с аукциона либо разрезалась на полоски, которые раздавались незамужним гостьям в качестве талисмана, обеспечивавшего им вскоре столь же счастливое замужество. Это была часть крестьянского свадебного ритуала, в разных привинциях отличавшегося своими живописными деталями (Жорж Санд в конце романа La Mare аи Diable[281] приводит очаровательное и подробное описание деревенской свадьбы в Берри, на ее родине), а не просто забава пьяных, как полагал месье Прудон.
Широко распространенный обычай преподносить невесте в начале свадебного пира корзинку или супницу с живыми голубями, которые разлетались, стоило ей открыть крышку, напоминает «пироги с живыми птицами», которые дарили дамам любовники семнадцатого столетия. Этот обычай истолковывался по-разному — как символ того, что невеста теряет свободу или девственность, расстается с подругами юности или с родными.
Во многих районах Франции появление каждого блюда на свадебном пиршестве сопровождалось песнями и танцами наподобие балета — особенно на юге и в Гаскони. В Анжу все ограничивалось десертом и называлось danser les gateaux[282].
Гостям на свадьбе полагалось брать на себя часть расходов; для этого пускали по кругу или скромно ставили в угол блюдо для пожертвований, на котором в конце пиршества оказывался причудливый набор талисманов, кусочков золота из крестьянских запасов и старинных монет. Ван Геннеп указывает, что это участие в расходах на брачное пиршество, так же как помощь более зажиточных членов общины в обеспечении приданым бедных невест, воспринималось как нечто само собой разумеющееся; считалось, что бедно одетая невеста или скудное свадебное угощение пятнает честь всей деревни.
Крестьяне, перенявшие связанные с приданым обычаи буржуа, изобретали свои собственные способы точно показать, насколько невеста богата. В Савойе и Изере каждая складка на юбке свадебного платья означала десять тысяч франков; количество нижних юбок невесты или длина ее золотой цепочки также могли указывать на размер приданого.
Во время деревенских свадебных пиршеств всегда подчеркивалось, что первоочередная цель брака — рождение детей. Иногда это доходило до пародии на церемонию крещения — с преподнесением невесте куклы-голыша или бутылочки с соской и традиционной раздачей засахаренных миндальных орехов; главные действующие лица исполняли свои роли серьезно, как полагалось по обычаю. Плодовитость считалась недостатком лишь в немногих регионах Франции, где людей было больше, чем рабочих мест. Например, в районах Иль-де-Вилена как минимум каждая третья невеста была лет на пятнадцать старше жениха; этот обычай был введен, чтобы ограничить рост населения.
Ухаживание в крестьянской среде было более свободным, чем у городских буржуа, и более длительным. Мужчине полагалось оценить будущего зятя (который, чтобы заслужить хорошее мнение своего будущего тестя, часто работал на него бесплатно), а его жене, в свою очередь,— хозяйственные способности будущей невестки. Молодые люди иногда прибегали к приворотным снадобьям. (Они еще не совсем вышли из употребления. Так, месье Рене Нейи слышал об их использовании в Оде всего несколько лет назад. Добавление нескольких капель менструальной крови в brioche[283] или стакан вина — популярный у девушек способ приворожить парня.)
