По мнению Икэды, ближе всех других философов подошёл к буддийской гносеологии именно И. Кант, которого идеолог «Сока гаккай» считает величайшим мыслителем Запада. Икэду прежде всего привлекают два аспекта кантовской философии – этика и теория познания.
Кант считал, что присущее каждому человеку знание категорического императива предусматривает мораль, основанную на долженствовании и самоотречении. Однако последовательно проведённая этика долга привела Канта к заключению об обречённости морального человека на жизнь, полную страданий. Чтобы не допустить такого пессимистического вывода из своей практической философии, он произвольно ввёл постулаты о бессмертии души и о наличии Бога, которому не нашлось места в его теоретической философии. Бессмертие души сделало возможным сочетание моральности и счастья в загробном мире, Бог же явился гарантом осуществления такой справедливости.
Данные положения Канта близки практической философии Икэды. Последний признаёт самоценность человеческого бытия и потому задачей своей практической философии считает разработку реальных путей достижения людьми счастья в их земной жизни. Путь к счастью, по мнению Икэды, лежит через разумное самоограничение, учитывающее интересы ближних. Это единственный путь к радикальному преобразованию общества, к «человеческой революции». Здесь Икэда следует Канту, понимая сознательное самоограничение как реализацию идеи долженствования, априорно данной каждому индивиду в форме категорического императива.[643] Как и Кант, Икэда подвергает критике религиозные системы прошлого, в которых отношения между человеком и божеством сводятся к чисто внешнему исполнению ритуала, с одной стороны, и будущему воздаянию за это исполнение – с другой.
Аналогичные Канту взгляды высказывает Икэда и в отношении доктрины предопределения. Она чужда им обоим. «Сущность человеческого бытия состоит в возможности направлять судьбу по тому или иному пути и создавать осмысленную жизнь»,[644] – пишет Икэда.
Кант близок Икэде как один из основоположников учения об активности сознания. По мнению Икэды, именно в этой сфере, а не в сфере материальной цивилизации должны происходить революционные преобразования. «С точки зрения буддизма, – отмечает он, – материальная цивилизация стимулировала бесконечное множество желаний с целью создания состояния тэн (радость от удовлетворения желаний). Бессознательно люди считали этот род общества идеалом».[645] Икэда отрицает подобный социальный идеал, считая, что установка на практицизм привела человека к утрате единства с природой, миром, самим собой. Задачу возвращения человека к самому себе и миру Икэда возлагает на своё учение, призванное стать идеологическим фундаментом «человеческой революции».
Цель «человеческой революции» – обретение людьми «истинной реальности» путём соединения с ней. Миссия «Сока гаккай» состоит в том, чтобы найти пути такого единения. «Роль философии и религии, занимающихся поиском смысла жизни, – пишет Икэда, – заключается в открытии первичной реальности жизни и основополагающих принципов, управляющих ею; в локализации источника жизненной энергии таким образом, чтобы мы могли интенсифицировать наше повседневное существование и переживать радость бытия и созидания».[646]
В практической философии Икэды ясно можно проследить две основные тенденции. Первая характеризуется признанием самоценности посюсторонней, повседневной жизни людей. Религия, согласно такому представлению, призвана служить средством для самореализации человека. «То, в чём более всего нуждается человек, – это возврат к философии, ориентированной на жизнь, что и является сутью буддизма»,[647] – провозглашает Икэда. Вторая тенденция, теологическая, рассматривает жизнь человека на Земле лишь как средство служения некоему божеству, хотя и составляющему сущность самого человека. Совмещение этих тенденций в единой теории неизбежно приводит к путанице и эклектизму.
Оценивая западную философию в целом, Икэда во многом разделяет взгляды представителей её антисциентистского направления, практически дословно воспроизводя их критику современной действительности. Смыкаясь с антисциентистами, Икэда считает экономический кризис и бездуховность нынешнего мира прямыми следствиями реализации идей Нового времени. Пафос его критики в адрес классической философии Нового времени тот же, что и у приверженцев «философии жизни» и экзистенциалистов. И в этом смысле Икэда – дитя своей эпохи. «Пришло время, когда мы должны отказаться от веры в материализм и экономический рост и принять веру в гуманизм и жизнь как таковую»,[648] – утверждает он. Человек страдающий, радующийся, сомневающийся и негодующий – вот что, по мнению Икэды, должно стать предметом истинной философии; сущность человека – это не только познавательные способности, абсолютизировавшиеся мыслителями Нового времени.
«Философия жизни» и экзистенциализм явились реакцией на несостоятельность оптимистической установки философии Нового времени. Икэда считает, что главная заслуга «философии жизни» и экзистенциализма заключается в их выходе на некую особую реальность, близкую буддийскому тютай, обозначающему истинную человеческую природу. «Экзистенциализм, – отмечает он, – несёт в себе частичное сходство с буддийским тютай… Понятия «человек», «индивидуум» Кьеркегора или «сверхчеловек» Ницше, «экзистенция» Ясперса или Хайдеггера обозначают в философских терминах то же, что и тютай в буддизме».[649]
Вполне очевидно, что Икэда обращается к западной философской традиции лишь в том ракурсе, который способствует обоснованию вечных и изначальных истин буддизма. Если философия Нового времени в интерпретации Икэды доказывает истинность буддийской гносеологии, а современная «философия жизни» и экзистенциализм вплотную подходят к истинам буддийской психологии, то наука, в свою очередь, подтверждает истинность буддийской онтологии. Икэда отмечает потребность человечества в едином мировоззрении, способном быть общей методологией для конкретных наук, «имеющих в настоящее время вид ущербных детей».[650]
Причина кризиса наук, по мнению Икэды, заключается в том, что они делали акцент на изучении лишь материального аспекта жизни – сики, в то время как духовный её аспект – син изучался крайне слабо. Гармония может быть достигнута посредством сочетания этих двух аспектов, отделимых друг от друга только в абстракции, а на самом деле составляющих неразрывное единство – фуни. «Если (что кажется вероятным) будущие научные исследования покажут, что не существует ясной границы между так называемыми одушевлёнными и неодушевлёнными предметами, то они просто подтвердят буддийский взгляд на жизнь, сформулированный сотни лет назад»,[651] – пишет Икэда. Идеолог «Сока гаккай» пытается представить буддийское учение в качестве уникальной религии, чья истинность подтверждается и будет подтверждаться новейшими открытиями естественных наук. По его мнению, только буддизм Нитирэна, будучи истинной религией, «не противоречит науке».[652] Более того, именно в этом учении содержатся все научные законы, и не только они. Любые законы и сопутствующие им исключения исчерпывающе объясняются «всеобщим законом причинности, из которого дедуктивным методом выводятся все реалии универсума».[653]
Спекулируя на усложнённости современной картины мира и особенно на «белых пятнах» биологии и психологии (проблема происхождения жизни, возникновения сознания и т. п.), Икэда заявляет, что всё это свидетельствует о наличии некоей реальности, лежащей в основе явлений. «Именно то, что обозначается в буддизме как фуни, – утверждает он, – есть проявление «истинной природы», «окончательной глубины жизни», или абсолютная реальность, «Мистический Закон»».[654] Однако Икэде не удаётся эксплицировать связи данной «реальности» с её конкретными проявлениями. Эта связь просто декларируется им без доказательств.
В итоге, учение Икэды обнаруживает явные признаки эклектической концепции, целевые установки которой приходят в противоречие с содержательными постулатами. Ведь пытаясь дать рациональное обоснование буддизму как мировоззренческой основе науки, содержащей в себе и объясняющей все научные законы, он тем не менее обращается к «Мистическому Закону», не поддающемуся никакому рациональному, научному описанию.
Анализ Икэдой западной религии, философии и науки, а также демонстрация и подчёркивание им внутренней связи своего учения с западной духовной и мыслительной традицией далеко не случайны. Включая Иисуса Христа в пантеон буддийских божеств, рассматривая философские и научные теории Запада как ступени на пути приближения к истинам буддизма Нитирэна, Икэда выступает продолжателем буддийской тактики ассимилирования инородных идей. Для буддизма на протяжении всей его истории была характерна особая лояльность к другим вероучениям. Любые идеи после соответствующей обработки находили себе место во вместительном лоне буддийской мудрости. Так было в Индии, но с ещё большей силой данная особенность буддизма проявилась на Дальнем Востоке – в Китае и Японии. Например, после проникновения идей индийского (в китайской интерпретации) буддизма на Японские острова в VI в. там был осуществлён своеобразный синтез буддизма с синтоизмом, национальной религией японцев, пантеон которой был объявлен частью буддийского пантеона.
