– какие русские друзья могут быть у того, кто открыто провозглашает русских недочеловеками! Все так называемые прислужники Гитлера, от генерала Власова до теоретиков НТС (сначала Национально-, а потом Народно-трудового союза), либо надеялись воспользоваться опытом фюрера в собственной стране, либо даже предполагали употребить его в качестве тарана, чтобы потом установить собственную диктатуру. Л. Млечин, правда, сомневается, что эти надежды могли быть искренними: если бы Гитлеру удалось сокрушить Красную армию, какая же сила могла бы заставить его уступить место слабосильной кучке, которую он сам же презирал за измену своему народу, своей
расе? (К слову сказать, без Красной армии чекистам ни за что было бы не удержать в повиновении и русский народ – это к вопросу о том, что́ было главным орудием красного террора, равно как и коричневого: армия, а вовсе не тайная полиция.)
И все-таки я верю, что, когда перед униженными и побежденными пассионариями встает выбор, затеряться в ничтожестве или превратиться в полноправных исторических деятелей внутри хотя бы самой неправдоподобной химеры, очень многие выберут химеру, обольщаясь самыми наивными софизмами. Более удивительно другое: профессиональные прагматики (политики) прятались в воздушные замки, а профессиональные обитатели небес в основном проявляли отменную практичность. «В нашей стране, – пишет Л. Млечин, – сейчас считается, что устранение большевиками религии привело к оскудению народной нравственности, и это сделало возможным массовые преступления». Однако «в Германии церковь (причем только католическая) лишь в малой степени подверглась притеснениям, но народную нравственность сохранить не смогла». В нацистской программе 20-го года говорилось, что партия представляет точку зрения некоего «позитивного христианства» – вероятно, такого, которое прославляет не смирение и милосердие, а гордость и беспощадность, что есть, конечно же, отрицание христианских ценностей. Ну так и что? Кого когда волновала логика, когда речь шла о жизненных интересах? «С нами Бог» – писали нацисты на пряжках армейского ремня, обосновывая это тем, что в мире природы, где установлено прямое Божие правление без корректировки его жалкой человеческой этикой, сильные без всякой жалости пожирают слабых: взаимопомощи в мире животных фашисты предпочитают не замечать. А заповедь «Не убий» вообще была объявлена еврейским изобретением, подброшенным хитрыми и слабыми мужественным и сильным, дабы уничтожить их волю к власти.
Но когда нацисты на практике взялись за истребление слабых и бесполезных… Сначала за их стерилизацию, и справедливости ради надо сказать, что образ племенного хозяйства в качестве образца для человеческого общества под красивым именем евгеники чаровал в ту пору умы многих мудрецов: в скандинавских странах стерилизовали умственно отсталых и психически больных людей; показанием к стерилизации могли служить даже «цыганские черты и склонность к бродяжничеству». В Австрии, Бельгии, Соединенных Штатах, Швейцарии, Японии стерилизовали умственно отсталых женщин и «неполноценных» детей. Но лишь нацисты довели эти идеи до логического предела, ибо фашизм и есть бунт простоты против трагической противоречивости и непредсказуемости социального бытия (потому-то никогда и не удастся дать научное определение фашизма – он не несет в себе никакого особого качества, но лишь доводит до особой концентрации самые обычные элементы общественной жизни). Зам фюрера по партии Рудольф Гесс объявил и весь национальный социализм «прикладной биологией».
Фюрер не терпел никакого «двойного гражданства»: ты можешь быть или христианином, или немцем, но не тем и другим одновременно. Однако подавляющее большинство церковных деятелей отнеслось к этой нетерпимости вполне терпимо, уступая фашистскому кесарю не только кесарево, но и Богово. Однако подольститься к тем, кто открыто объявляет силу единственным аргументом, невозможно. Партия центра, в марте 33-го голосовавшая за предоставление Гитлеру чрезвычайных полномочий, была распущена, церковные школы закрыты, политические темы в церковных проповедях запрещены. И германские епископы смолчали. Смолчал даже Ватикан, уже в июле 33-го заключивший конкордат с новым немецким правительством: «Духовное благополучие двадцати миллионов католических душ было нашей первой и единственной заботой». Служение антихристовой власти святой отец, очевидно, не считал очень уж серьезным духовным неблагополучием.
Желание любой ценой свести счеты с собственными врагами заставляло искать и находить оправдание тому, кого мистическое сознание вполне могло счесть земным воплощением дьявола. Даже 22 июня протоиерей Александр Киселев ужаснулся лишь в первый миг: «Боже мой, ведь там уже льется русская кровь!.. И как встречная волна моего сознания: но ведь только этой кровью может прийти освобождение от того моря крови и мук, которые претерпевал народ наш под коммунистической властью».
От дарующего надежду самоослепления не спасали ни вера, ни философский ум. Л. Млечин цитирует письмо литератора Романа Гуля (дворянина, замечу в скобках, дабы его фамилия не вызвала несправедливых подозрений) знаменитому философу Ивану Ильину: «У меня до сих пор среди вырезок имеются Ваши прогитлеровские (из «Возрождения» и др.) статьи, где Вы рекомендуете русским не смотреть на гитлеризм «глазами евреев» и поете сему движению хвалу!» Но если ни вера, ни глубочайшее философское образование не могут стать преградой фашизму, что же тогда все-таки может послужить противоядием? Противоядием Адорно считал «необходимость противодействия господству любого коллектива». Любого! Раз фашисты стремятся сделать из общества кинжал, давайте превратим его в кисель, в порошок. Правда, кисельное общество уже не сможет противостоять даже самому маленькому ножичку…
Генералы готовятся к миновавшей войне. Поскольку фашизм есть всего лишь гипертрофия чего-то вполне обыкновенного, он и явиться в мир может под тысячами разных личин, мимикрируя всего лишь под справедливость, всего лишь ответственность, всего лишь патриотизм, всего лишь государственность, всего лишь мораль…
ПРОТИВОЯДИЯ ПРОТИВ ФАШИЗМА НЕ СУЩЕСТВУЕТ, СПАСТИ ОТ НЕГО МОЖЕТ ТОЛЬКО ЕГО ФИЗИЧЕСКОЕ БЕССИЛИЕ. А уж когда он наберет силу, противиться ее обаянию сумеют в основном лишь те, кого она отвергнет сама.
«Адольф Гитлер и его русские друзья» – книга документально-публицистическая. А вот «Зимняя дорога» Леонида Юзефовича (М., 2015), имеющая подзаголовок «Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923», – произведение явно художественное, хотя и оно полностью построено на документах. Автор и сам назвал его документальным романом, и это отнюдь не оксюморон. Несколько лет назад дипломница журфака задала мне вопрос, чем отличаются публицистика и проза, – и подсказала: языком, у прозы язык богаче. Но я подумал и ответил: целями. Любая речь стремится изменить мнение собеседника, и публицистика пытается подтолкнуть его к решению какой-то социальной проблемы, а проза занимается проблемами, не имеющими решения. А потому она лишь старается как-то примирить человека с тем, что изменить невозможно. Она стремится скучное или страшное изобразить жалким или забавным, или – самое гениальное обезболивающее! – трагически прекрасным. Публицистика стремится укрепить в своих единомышленниках ощущение собственной правоты, а трагедия показывает, что правоты в нашем трагическом мире нет и не может быть, в нем борется не
