165
Об источниках песни Садовникова см., в частности: Песни 1988: 470. См. также: Смолицкие 2003.
166
Ателье А. Дранкова. Сценарий Василия Гончарова. Режиссер Владимир Ромашков. Операторы Александр Дранков, Николай Козловский. Композитор Михаил Ипполитов-Иванов. В заглавной роли Евгений Петров-Краевский. О фильме и его рецепции подробно см. в кн.: Великий Кинемо 2002: 21–25.
167
«Зоргам – здесь, в селении Халхал (к сев. – западу от г. Решт) Хл. провел несколько дней, выполняя обязанности домашнего учителя в семье талышского хана» ( Хлебников 2000–2006 , 5: 86).
168
Подытоживая разговор о бросании, процитирую Дмитрия Александровича Пригова:
Так во всяком безобразье
Что-то есть хорошее
Вот герой народный – Разин
Со княжною брошеной
В Волгу бросил ее Разин
Дочь живую Персии
Так посмотришь: безобразье
А красиво – песенно…
1983
169
Впервые в: Эрмитаж 2006, 2: 32–33, под названием «Не угадаешь, где найдешь, где потеряешь».
170
Подробнее об этом казусе см. в эссе «Горе мыкать ».
171
Впервые в: Семиотика. Лингвистика. Поэтика. К столетию со дня рождения А. А. Реформатского / Ред. В. А. Виноградов. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 517–528.
172
Сообщено мне Т. М. Николаевой. – А. Ж.
173
Впервые в: «Знамя» 1996, 2: 212–220; затем, с вариациями, в кн. «Эросипед» (487–516).
174
А теперь и факсимильно переиздана: М.: ЛКИ, 2007.
175
Писано полтора десятка лет назад.
176
На сегодня том давно уже вышел.
177
Впервые в: Александр Жолковский. НРЗБ. Allegro mafioso. М: ОГИ, 2005. С. 256–261.
178
Все именно так и было. Первый и особенно Второй издатели продолжают свою деятельность, а Третьего я еще раз повидал на большой московской книжной ярмарке. Оказавшись около его стенда, я с легким сердцем его приветствовал («Эросипед» к тому времени пару лет как вышел). Он тоже улыбнулся и сказал: «Видел вашу книжку. Честно говоря, не думал, что вам это удастся». – «Конечно, я же трудный автор». – «Что значит “трудный автор”?» – спросил кто-то из посетителей. «Это, – ответил я, – который отстаивает свои права». Третий издатель промолчал, и на этом мы с распростились (несколько лет назад он умер).
179
Впервые в: Московско-тартуская семиотическая школа. История, воспоминания, размышления / Сост. С. Ю. Неклюдов. M: Языки русской культуры, 1998. С. 175–209. Краткий ранний вариант («Ж/Z: Заметки пред-пост-струкутралиста») в: «Литературное обозрение» 1991, 10: 30–35 и в: «Инвенции»: 6—17.
180
1997: Громоздкое «пред-пост-» может значить как «до-пост-», так и «прото-пост-». На отличиях структурализма от постструктурализма я полемически настаивал в предисловии к Жолковский 1984 , озаглавленном «A Pre-Poststructuralist Poetics»; о перетекании первого во второй см. предисловие к Жолковский 1994б и ниже примечание 189 . Что касается «расширенности» настоящего текста, следует указать, что в одном отношении он является также и сокращенным – относительно варианта 1991 года, который редакция «Литературного обозрения» снабдила краткими биобиблиографическими примечаниями об упоминаемых западных ученых, здесь опущенными.
181
Родившийся в 1911 г. в городе Черновцы Российской империи, проведший студенческую молодость в левых кружках Парижа, эмигрировавший в СССР в 30-е годы, ставший одним из организаторов машинного перевода и кибернетической лингвистики в конце 50-х (и бывший моим первым и любимым начальником с 1959 по 1974 год), В. Ю. хорошо понимал отличия индивидуалистического Запада от соборно-коллективистской России. Все же в 1994 году и он эмигрировал – к сыну и внукам – и умер под Бостоном (1998).
182
Б. М. Гаспаров наметил свой анализ еще в 1982 году, а впервые опубликовал лишь после берклийского симпозиума – в Wiener Slawistischer Almanach, 23 (1989), за чем последовали постперестроечные перепечатки в Эстонии и России.
1997: «Квазиэмигрантский» привкус имели, наряду с поездками в Тарту/Кяэрику, разумеется, командировки за государственный рубеж – исключительные выезды в поистине западный мир (В. В. Иванова на конгресс в Осло, 1957; А. А. Зализняка на учебу в Париж в 1950-е, Б. А. Успенского в Данию, 1961) и более скромные, обычно под видом частных приглашений, поездки в страны народной демократии. Пример последнего – моя поездка на Международный семиотический симпозиум в Варшаве конце августа 1968 года (!), где я встретился с ведущими фигурами мировой лингвистики и семиотики – Ю. Кристевой, У. Эко, К. Метцем, К. Уоткинсом, Е. Куриловичем, М.-Р. Майеновой, Э. Бенвенистом и другими. Чтобы передать обстановку семиотического энтузиазма тех времен, отошлю читателя к своей виньетке «Зоосемиотика-68» («Эросипед»: 197–199).
183
1997: Текст выступления был отредактирован трижды, но не был никак модернизирован по существу. На уровне 1989 года сознательно оставлен и основной текст данного раздела, проникнутый энтузиазмом перестроечного воссоединения. Комментарии же 1997 года, как и весь раздел II, напротив, пишутся после появления в печати многочисленных воспоминаний об истоках семиотического движения и потому выдержаны в не взирающем на лица духе исторической реконструкции. Отсюда сознательное, иной раз, возможно, диссонантное, двухголосие настоящего сочинения в целом.
184
1997: Эта рискованная установка на открытость дорога мне и сегодня, особенно на фоне того соблазна ностальгической героизации собственного и коллективного прошлого, которому поддаются некоторые участники московско-тартуского движения в роли монологически пишущих историю победителей. См., например, кованый из чистой стали самообраз мемуариста в Иванов 1995 , а также идеализирующий флер в ряде материалов в «Новом литературном обозрении» (3 [1993]: 29–87) и в Кошелев 1994 (265–351); см. также примечание 218 . Любопытно, что в 60-е – начале 70-х самокритичность отличала И. И. Ревзина. Многими она воспринималась как проявление неоригинальности и неуверенности в себе, облеченное в позаимствованную у математиков форму готовности к переформулировке собственной позиции при столкновении с противоречащими фактами или убедительными контраргументами. Не исключено, что аналогичным образом представителями более молодого поколения истолковывается сегодня мой эклектический постструктурализм и извиняющийся дискурс.
Воспользуюсь, кстати, случаем повиниться в том мальчишеском беспределе, с которым мы с Ю. К. Щегловым подвергали кулуарному осмеянию лингвистические и семиотические модели И. И. Ревзина. При последней встрече (в Тарту в феврале 1974 года, т. е. за месяц с небольшим до своей скоропостижной смерти) И. И. явил достойный образец коллегиальной этики, протянув мне руку прощения и примирения. В объяснение, если не оправдание, нашего поведения могу сказать лишь одно: что совпавший с нашей молодостью период политической оттепели и научного подъема был воспринят нами как карнавал без берегов и, уж конечно, без табели о рангах. (К сожалению, даже у теоретиков карнавала реакция на него в практической жизни иной раз laisse à désirer.)
185
Слова transition (= «переходный процесс»), discoursе (= «воплощенные в речи мироощущение и жизненная позиция») и identity (= «сознание/ ощущение собственной личности»), столь необходимые для разговора на эти темы, до недавнего времени блистали отсутствием в русском словаре. Помню, как в начале 70-х гг. я переводил на русский язык статью Цв. Тодорова (см. Тодоров 1975 ), а затем встретился с ним в Париже уже в качестве эмигранта (1980 г.). Поблагодарив меня за перевод, он высказал и претензию: «Discours – не то же самое, что “тип текста”». Не поняв сути возражения, я запомнил его, чтобы осмыслить в дальнейшем – процесс, занявший лет пять. В 1988 г. в Москве, в разговоре с коллегой (М. О. Чудаковой), я употребил слово «дискурс» и был немедленно обвинен в пристрастии к модной тарабарщине. Увы, в ответ на прямой вызов определить по-русски понятие дискурса, я был в конце концов вынужден прибегнуть к обратному переводу в полумистическое бахтинское «Слово». Забавно, что сегодня (1994 г.) слова «дискурс» (с ударением на первом слоге) и «идентичность» свободно употребляются в российских газетах.
186
Это широкое русское понятие ближе к sciences («точным наукам»), чем к scholarship («гуманитарной учености») и, во всяком случае, звучит много солиднее, чем criticism («[литературная] критика»). 1 9 9 7: Атмосферу научного Sturm-und-Drang'а можно проиллюстрировать двумя эпизодами конца 50-х – начала 60-х годов. См. мою виньетку «Общая теория дешифровки» («Звезды…»: 67–68), и еще одну в том же роде, озаглавлю ее «Кибернетическая лингвистика»: «Престиж новых научных веяний проявлялся порой в самых причудливых формах. Однажды на заседании Лингвистической секции Совета АН СССР по кибернетике ее председатель В. В. Иванов доложил, что среди прочих дел имеется письмо от некого товарища с периферии. Письмо очень странного свойства: автор работает над русским глагольным управлением и просит Совет утвердить эту тему. В. В. сказал: “Пусть себе занимается управлением, но мы-то здесь при чем? Чудак какой-то”. – “Почему же, – сказал И. И. Ревзин. – Он справедливо заключил, что поскольку кибернетика – это наука об управлении, постольку его занятия относятся к нашей компетенции”. Этой безупречной остроте Ревзина я всегда завидовал».
