Также представляется, что исследование эффективности права и норм законодательства неотделимо от познания природы человека и ее основополагающих черт. В литературе отмечается, что любое правопонимание опирается на соответствующую концепцию природы (сущности) человека. Думается, что подобный антропологический подход к праву и его эффективности нуждается в дальнейшей разработке. С этих позиций эффективность права будет означать его динамику в соответствии с человеческой природой, назначением человека. Предписания государства в этом плане могут как соответствовать природе человека, так и не соответствовать. В последнем случае никакие материальные и формальные моменты не сделают нормы эффективными. В связи с этим интересно высказывание С. Л. Франка о том, что «в первичном своем смысле право есть просто должное в человеческих отношениях – то, что в них зависит не от эмпирической человеческой воли, а от высшего, абсолютного веления правды. Лишь в производном, чисто юридическом смысле под правом разумеется и совокупность норм, которые сами по себе лишены первичной внутренней авторитетности и заимствуют свою обязательность из авторитетности, т. е. правомерности власти, их издающей»[184].
В онтологическом плане и право, и власть как основы организованной общественной жизни являются, прежде всего, духовными образованиями, подчиняющими сознание и волю людей основополагающим идеям, ценностям человеческого бытия. С. Л. Франк писал, что «власть» в обществе существует не там, где один человек или одна группа фактически путем угроз или применения насилия заставляет других повиноваться себе, а лишь там, где все или большинство сознают повелевающих своими законными «властителями», то есть где отношение подчинено идее власти как образцу, который должен быть осуществляем в совместной жизни[185]. Представляется, что подобная характеристика вполне применима к праву как феномену совместной жизни людей. Правом, эффективно действующим в обществе и внутреннем мире человека, являются не те предписания, которые закреплены в законодательстве, а те, которые признаны людьми в качестве должного, критерия правоты, справедливости, независимо от своего формального закрепления государственной властью в официальных источниках.
На изучение эффективности права и норм законодательства в современных условиях, несомненно, накладывают отпечаток кардинальные изменения в экономической и социальной жизни. Плюрализм социальной жизни, институциональное усложнение, интенсивность коммуникации и всплеск информационного многообразия, по справедливому замечанию некоторых авторов, не могут скрывать масштаб дезинтеграционных процессов, стоящих за ними. Плюрализм и многообразие возникают из массивного распада традиционных социальных структур: семьи, класса, этнической замкнутости, экономических монополий, государственной автономии[186]. В литературе отмечается, что всестороннее усложнение общественной жизни и ее анонимность ослабили социальный контроль общества за своими членами, которые получили возможность во многих случаях утаить свои поступки от общественного мнения, а следовательно, ослабить его влияние или полностью игнорировать его[187]. Все это, на наш взгляд, вызывает необходимость нового осмысления роли различных регуляторов и социально-духовных регулятивных средств в изменившихся исторических условиях.
Эффективность целесообразно исследовать и в информационном аспекте, как эффективность правовой информации[188]. При этом серьезному анализу должны подвергнуться:
– содержание правовой информации, ее регулятивная, охранительная или иная направленность;
– сфера общественных отношений, к которой относится правовая информация;
– механизмы взаимодействия правовой информации с личностными структурами;
– соответствие правовой информации личностным ценностям, идеалам, ожиданиям, поведенческим установкам и стереотипам.
Эффективность права следует анализировать с позиций социального назначения права как формы бытия людей, в первую очередь духовного, с позиций выражения правом основополагающих начал социальной жизни, являющихся неотъемлемой частью правосознания, – идей равенства, свободы и справедливости и т. д. При этом, как представляется, следует исходить не из понимания правосознания как «свойства высокоорганизованной материи», а из положения о праве как, прежде всего, духовном образовании, которое находит свое более или менее адекватное выражение в позитивном, «материальном» праве. Тогда становится совершенно понятной и закономерной ограниченность формальных, технических правовых средств в совершенствовании правовых предписаний, их изменении и обеспечении их эффективности. В этом плане показательно высказывание С. Л. Франка: «Общество никогда не есть абсолютно пассивный материал в руках законодателя; в нем, помимо отдельных людей… действуют общие силы, общие условия, которые ставят некоторый непреодолимый предел реформирующей умышленной воле законодателя. Общество, правда, можно воспитывать в разных направлениях, приучать к тому или иному образу жизни или порядку, но лишь в пределах того, что допускается общей природой человека; вылепить любую форму из него здесь можно так же мало, как мало можно коренным образом переделать заново живое существо, например, собаку превратить в кошку или птицу»[189]. Это следовало бы помнить тем, кто стремится к безудержному реформаторству, пытаясь при этом возлагать на право и его эффективность несбыточные задачи.
Необходимо осмысление феномена эффективности права и норм законодательства не только с утилитарных «государственнических» позиций, но и с точки зрения философского анализа смысла, назначения права. В литературе по философии права совершенно справедливо указывается на то, что «без четкого уяснения онтологической природы права, смысла и содержания понятия правовой реальности, знания основных форм бытия права невозможно понять феномен права в целом»[190]. В советской юридической науке при изучении эффективности норм права акцент делался на соответствие правовых предписаний объективным закономерностям социальной жизни, прежде всего экономической. Однако уже тогда ряд авторов отмечали ограниченность данного подхода. Так, М. Д. Шаргородский указывал, что «изучение объективных закономерностей социальной жизни – это не только самая сложная, но и трудно познаваемая и признаваемая часть науки»[191]. Изучению же психологических, антропологических основ эффективности права уделялось гораздо меньше внимания. В то же время «объективные законы социальной жизни затрагивают насущные интересы людей, а потому то или иное решение вопроса всегда воспринимается не только как объективно правильное или неправильное, но и в первую очередь как соответствующее или не соответствующее интересам определенных классов, групп и лиц»[192].
Изучение психологических аспектов эффективности права в целом и конкретных норм законодательства, конечно, не умаляет значения социальных факторов и необходимости использования опыта частных юридических наук. Так, при исследовании факторов эффективности конкретных нормативных предписаний, очевидно, следует взять на вооружение криминологический опыт исследования факторов отклоняющегося поведения. Например, К. Фрайд и Н. Репуччи следующим образом классифицируют факторы насильственного поведения: общество, соседи, школа, сверстники, семья, индивидуальные особенности личности[193].
В. В. Лапаева отмечает, что определение эффективности законодательной нормы в каждом конкретном случае требует творческого подхода, но «общим для всех исследований методологическим принципом могла бы стать ориентация на выявление показателей конфликтности, характеризующих меру удовлетворения правомерных интересов участников регулируемых отношений. Было бы полезным, чтобы дальнейшая разработка проблематики эффективности законодательства осуществлялась с учетом возможностей юридической конфликтологии как формирующегося нового направления в отечественной социологии права»[194].
Думается, что предложение профессора В. В. Лапаевой представляет определенный научный интерес. В качестве критерия сбалансированности социальных интересов и оптимализации уровня конфликтности, как представляется, можно было бы рассматривать снижение числа актов принуждения, в том числе связанных с реализацией соответствующей нормы. Добровольное соблюдение и исполнение нормы служат свидетельством ее восприятия общественным сознанием и общественной практикой. В то же время необходимо иметь в виду, что реализация различных норм изначально предполагает и различный уровень принудительности, а некоторые разновидности норм (управомочивающие, нормы-дефиниции) вообще реализуются без применения принудительной силы государства.
