В начале XVIII в. в сфере исполнения наказаний проблема труда преступников вообще выдвинулась на передний план. Уничтожая одних посредством смертной казни и в большом количестве в целях устрашения, государство, вместе с тем, стремилось получить максимальную выгоду от тех преступников, кого оставляли в живых и лишали свободы (к этому государство подталкивала узость рынка наемной рабочей силы, что, в свою очередь, обусловливалось, существованием крепостного права[290]). При этом речь идет не только о ссылке на каторгу.
Так, согласно Регламенту главному магистрату (гл. XX) предусматривалось устройство особых смирительных домов («цухтгаузы») для мужчин и прядильных домов для женщин, куда должны были направляться лица «непотребного и невоздержанного жития…, которых никто в службу не приемлет… люди ленивые, здоровые, нищие и гуляки, которые, не хотят трудиться о своем пропитании, ядят хлеб вотще, и прочие им подобные… таковых надлежит сажать в смирительные домы, кто на какое время по злым его поступкам будет достоин, и посылать их на работу, чем бы они могли пропитание свое заработать, чтоб никогда праздные не были»[291].
В «Инструкции или наказе воеводам» 1719 г.[292] Петр I также обращается к теме привлечения для государственных нужд труда лиц, которые нигде не определены. В частности, он требует «смотреть, чтобы в его провинции никакие гулящие люди не обретались, а увечных высылать в те города и селы, кто откуда скажется, а неувечных в службу или в работу, куда будет требоватися, отсылать»[293]. Если же «гулящие и слоняющиеся люди» попадали в полицию, которая обязана была их «хватать и допрашивать», второй или третий раз, то полагалось мужчин бить батогами и ссылать на каторгу, женщин – в шпингаузы (прядильные дома), малолетних – бить батогами и посылать на суконный двор или другие мануфактуры[294].
В Пунктах, данных Санкт-Петербургскому генерал-полицмейстеру, которые были изданы в 1718 г.[295], эта тема находит свое развитие – полагалось для государственных нужд определять не только «гулящих и слоняющихся» людей, но и виновных в сокрытии информации о «проезжих людях». В частности, в соответствии с этим документом требовалось «накрепко смотреть приезжих, какие люди, и чтоб всякий хозяин тотчас объявил, кто к нему станет и какой человек, а буде утаит или непрямым именем скажет – таких хозяев с наказаньем ссылать на галеру»[296].
Как замечает А. Филиппов, «de facto» были созданы лишь прядильные дома, устройство же «цухтгаузов» для мужчин особого успеха не имело; в равной степени не получило большего распространения и наказание в виде тюремного заключения[297]. Это явление объясняется, по нашему мнению, тем, что государству было невыгодно тратить средства на строительство и содержание тюрем; ведь организовать труд специально для заключенных в тюрьмах было делом нелегким (оно остается таковым и сегодня), это же касалось и смирительных домов для мужчин, которые должны были работать в основном на строительстве, а не в закрытых помещениях. В этом смысле прядильные дома для женщин оказались более реальными, поскольку для них требовались сравнительно небольшие производственные площади. (Здесь же заметим, в дальнейшем в России неоднократно предпринимались попытки устройства смирительных домов (Уложение о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г., УК РСФСР 1922 и 1926 гг.), однако они так и не увенчались какими-либо весомыми результатами, и лишь в 70-80-е гг. в СССР удалось образовать институт лечебно-трудовых профилакториев (ЛТП) и воспитательно-трудовых профилакториев (ВТП), прообразом которых как раз и были так и не ставшие реальностью петровские смирительные дома.)
Государство Петра I не намеревалось даром кормить не только уже осужденных преступников, но и находившихся в предварительном заключении. Так, согласно Указу 1722 г. «для тех колодников, которые в Москве в коллегиях и канцеляриях и в наддворном суде до вершения дела содержатся… и которые из оных, за караулом сидя, прокормить себя не могут… таких колодников мужского пола отсылать для казенных работ, а баб и девок – для работы на мануфактурные дворы»[298]. Последнее требование представляется в известной степени вынужденным в связи с последовавшем в 1722 г. петровским запретом на сбор заключенными милостыни.
Труд осужденных преступников при Петре I стал определяющим фактором в выборе мест отбывания лишения свободы (в виде ссылки на каторгу). После кратковременного «расцвета» Азова, первоначальным сосредоточением значительного количества каторжников стал Рогервик (Балтийский порт), куда ежегодно, вплоть до окончания строительства (1767 г.) направлялось до 600 человек[299]. Каторжане активно использовались на строительстве разных объектов новой столицы – Петербурга, а также Оренбурга, Риги, Ревеля, Таганрога, Екатеринбурга и др. Как отмечал Н. Г. Фельдштейн, «ссылка и каторжные работы, как наиболее необходимые для удовлетворения нужд правительства, играют роль самых употребительных наказаний. Большинство преступлений караются ими… Каторжные работы почти полностью совершенно сливаются с ссылкой и могут поэтому рассматриваться как самостоятельный вид ее. Рядом с ними получают дальнейшее развитие ссылка на поселение и ссылка на житье»[300].
Одновременно применялась и ссылка на поселение (житье), хотя о ней и не упоминается в Артикуле воинском. По утверждению И. Я. Фойницкого, вследствие иноземного влияния предпринимались попытки ее отмены в 1703 и 1773 гг. (а в дальнейшем в 1840 и 1879 гг.), однако «ссылка не только не прекращается, но даже получает большее развитие, поскольку практические потребности, вызванные, с одной стороны, недостатком мест заключения, а с другой, необходимостью заселения отдаленных окраин, оказываются могущественнее иноземных влияний», и, в частности, в 1719 г. появляется кавказская ссылка[301].
Здесь мы считаем необходимым выделить следующее чрезвычайно важное обстоятельство в развитии института наказания в виде лишения свободы в России. В период правления Петра I, т. е. в первой четверти XVIII в., происходит соединение ссылки и принудительных работ. Ранее, в XVII в., как мы отмечали, ссыльные сами выбирали себе род занятий. Реформы Петра I породили принудительный труд осужденных преступников – «каторжные работы», где ссыльные уже не имели права выбора рода занятий, они работали исключительно по назначению управляющих. Одновременно продолжает существовать и простая ссылка – для раскольников и иных нарушителей, хотя она в тот период приходит едва ли не к упадку в связи с тем, что «правительство, занятое коренными вопросами центра, меньше и меньше уделяет внимания окраинам»[302] (в дальнейшем значение ссылки на поселение и житье вновь возрастет).
Особые условия содержания для ссыльных применялись для тех, кто ссылался по политическим мотивам. Так, когда князь Меньшиков попал в немилость, то во время его следования к месту отбывания ссылки, воглавлявший сопровождающую его команду получил инструкцию, где говорилось о том, чтобы «ни единое письмо к ним, ни от них мимо твоих рук не миновало»[303]. В ссылку направлялось немалое число различных чинов поменьше. Например, капитан Кзензиан попал туда за «поношения царя непристойными словами»[304], причем в отношении него такого рода решения принимались (и затем исполнялись с санкции монарха) на основе указа 1717 г. «О бытии у розыскных дел гвардии штаб- и обер-офицеров»[305], что, в свою очередь, свидетельствует о некотором упорядочении органов, занимающихся реализацией уголовных репрессий.
Конечно, представители привилегированных сословий избегали принудительного труда, однако и их участь была не из легких. Условия содержания в ссылке зачастую отличались большой суровостью. И при Петре I, и в последующую эпоху дворцовых переворотов их испытали многие видные сановники и даже члены императорской фамилии. Так, стороживший с командой из 8 солдат сосланного Меньшиковым в 1727 г. в Сибирь Де Санти прапорщик доносил по инстанции: «Еле-еле остаемся живы».[306] В данном случае конвойная команда явно превратилась в заложницу обстоятельств и в полной мере разделила лишения ссыльного. Если продолжать пример с Меньшиковым, то фактически в ссылке были и слуги его[307], оказавшиеся наказанными без вины.
Однако подобные свидетельства не должны вести к односторонним выводам. Поэтому, в частности, отметим и то любопытное обстоятельство, что с петровской эпохи берут начало также и систематические амнистии в честь больших событий (военные победы, рождение наследника и т. д.), касающиеся многих находившихся в местах лишения свободы. Так, согласно Указу 1721 г., предусматривалось «прощение вин каторжным и колодникам, кроме смертоубийц и разбойников»[308]. Подобные указы издавались в 1722 и 1725 гг. «для многолетнего здравия» Петра I[309].
