Наказание в виде ссылки в каторгу сопровождалось телесным наказанием – ударами плетьми и клеймением (были отменены только в 1863 г.). Ссыльно-каторжные состояли в непосредственном ведении тюремного начальства. Ссыльно-поселенцы находились в непосредственном ведении губернских и областных управлений[445] (такое положение существовало до 1917 г., после чего, как известно, исправительно-трудовая система нашей страны была жестко зацентрализована и практически не зависела от местных властей; в последние годы вновь наблюдается тенденция передачи части полномочий субъектам Федерации, что предусмотрено, в частности, Концепцией реорганизации уголовно-исполнительной системы России на период до 2005 г.). Такая система управления содержала в себе предпосылки для произвола местного начальства, несмотря на возможность для ссыльных подавать жалобы в губернское правление[446]. Вместе с тем следует обратить внимание на то обстоятельство, что вопросы назначения ссылки в рассматриваемый период решаются не иначе, как «по приговорам судебных мест»[447]. Это свидетельствует об определенном укреплении законности при осуществлении государством пенитенциарной политики.
Перед отправкой в ссылку осужденные к этому виду наказания подвергались телесным наказаниям (до 1863 г.), и фактически они наказывались дважды. Обратим еще внимание на то, что ссылка в каторжные работы без срока означала гражданскую смерть осужденного, которой расторгались все его прежние связи с обществом и семейством (в случае отказа членов семьи следовать за каторжанином). Исполнение экзекуции поручалось городской или земской полиции. Указанная процедура, как представляется, имела значительный устрашающе-предупредительный эффект. В дальнейшем она была отменена в силу смягчения телесных наказаний, а также ввиду того, что чрезвычайно сильно унижала достоинство личности осужденного, и в более поздней редакции Устава о ссыльных этих норм уже нет[448]. Что же касается участия священнослужителя при экзекуции (он призывал осужденного к покаянию и смиренному отношению к наказанию), то, по нашему мнению, оно является развитием ранее отмеченной особенности исполнения лишения свободы середины XVII в., где идет речь о необходимости покаяния преступника перед водворением его в тюрьму.
Осужденные препровождались к местам заключения на пароходах и баржах и – по «пеше-этапным трактам»; неспособные идти пешком перевозились на подводах. Маршрут препровождения ссыльных в Сибирь пролегал через Казань, Пермь, Тобольск, где располагались Тобольский приказ о ссыльных и центральный сборный пункт ссыльных в Сибирь, Томск, Енисейск, Иркутск – в этом городе была учреждена особая Экспедиция о ссыльных. Общая протяженность пешего этапного пути до Иркутска составляла 6,4 тыс. верст[449] (впоследствии стали использовать этапирование по железным дорогам).
Следует отметить, что ко времени принятия Устава о ссыльных сформировался достаточно четкий порядок препровождения осужденных к ссылке до места отбывания наказания. Мы полагаем, что это лишний раз свидетельствует о том значении, которое придавалось ссылке, явно выходившей за пределы собственно карательной функции. Для примера можно указать на то, что с поразительными подробностями расписывалось движение ссыльных до места отбывания ссылки во всех сибирских губерниях (Тобольской, Томской, Енисейской, Иркутской) с указанием не только населенных пунктов, где должны были в этапных тюрьмах размещаться ссыльные во время остановок, но и дней недели, когда должны были прибывать и убывать очередные этапы, и это при том, что в губерниях численность этапов колебалась от 8 до 21[450]. Так, в Томской губернии их число было наибольшим – 21, в Тобольской губернии – 19, в Иркутской губернии – 13, в Енисейской губернии – 8 этапов[451].
Преступники обоего пола снабжались одинаковой одеждой. Для предупреждения побегов и «удобнейшего распознования ссыльных» как на летней, так и на зимней одежде вшивались по одному (для поселенцев) и по два (для каторжников) четырехугольных лоскутка на спине отличного от самой одежды цвета. При отправлении с места партий в списках обозначались, кто должен был следовать в оковах, а кто «под присмотром». Если среди ссыльных находились женщины, то те из них, которые следовали без мужей, отделялись и отправлялись особо, спустя два дня по отправлении мужчин. При отправлении ссыльных у них отбирались их собственные деньги, а взамен выдавались квитанции. На главных путях ссыльных состояли специальные пешие и конные команды из Корпуса внутренней стражи; места постоянного их пребывания предписывалось именовать «этапами», а сами команды – «этапными». Большинство ссыльных заковывали в кандалы или в легкие ручные металлические прутья; из этого правила исключались только те ссыльные, которые до осуждения были изъяты от телесных наказаний; вместо ручных прутьев могли применяться наручники, если это было удобно; оковы оставались на ссыльных только на время пути, по приводе в острог они снимались, однако осужденные за убийства и другие тяжкие преступления, а также совершившие преступления во время пути, содержались в них постоянно.
В литературе отмечалось, что в то время государство еще допускает фактическое ограничение свободы лиц, непричастных к преступлению, это касалось, в частности, жен каторжников, которые, в случае их согласия следовать за мужьями в Сибирь, фактически обретали статус лишенных свободы, хотя и по своей воле[452]. Великолепной иллюстрацией этого может служить поэма Н. А. Некрасова «Русские женщины»[453]. В этом произведении в диалоге губернатора и княгини Трубецкой речь идет и об этапах: «ГУБЕРНАТОР: Я отпустить не вправе вам, княгиня, лошадей! Вас по этапу поведут с конвоем. КНЯГИНЯ: Боже мой! Но так ведь месяцы пройдут в дороге? ГУБЕРНАТОР: Да, весной в Нерчинск придете, если вас дорога не убьет. Навряд версты четыре в час закованный идет. Посредине дня – привал, с закатом дня – ночлег, а ураган в степи застал – закапывайся в снег! Да-с, промедленьям несть числа, иной упал, ослаб… КНЯГИНЯ: Не хорошо я поняла – что значит ваш этап? ГУБЕРНАТОР: Под караулом казаков с оружием в руках, этапом водим мы воров и каторжных в цепях. Они дорогою шалят, того гляди сбегут, так их канатом прикрутят друг к другу – и ведут. Трудненек путь! Да вот-с каков: отправится пятьсот, а до нерчинских рудников и трети не дойдет! Они, как мухи, мрут в пути, особенно зимой. И вам, княгиня, так идти? Вернитесь-ка домой!»[454]
Вот таким образом обстояло дело с этапированием осужденных к ссылке в каторжные работы и на поселение. Мы подробно останавливаемся на этом потому, что период организованного, с соответствующим правовым регулированием направления осужденных к месту отбывания наказания пешим порядком на огромные расстояния является уникальнейшим в истории наказания. Ни в одной стране, кроме России, не было указанных особенностей исполнения ссылки как разновидности лишения свободы. Пешее этапирование занимало много времени, порою до года – полутора[455]. Ссыльные, таким образом, изрядную часть назначенного судом срока лишения свободы проводили в дороге. При этом, как мы отмечали, маршрут прорабатывался со всей тщательностью. Например, в Тобольской губернии этап № 1 предполагал прохождение осужденных к каторге в с. Успенское, а затем в д. Переваловку, этап № 2 завершался прибытием в г. Тюмень и т. д.[456]
Между тем условия содержания в пути следования (в пересыльных тюрьмах) мало чем отличались от условий в каторжных тюрьмах, а зачастую были намного хуже. Об этом можно судить по известным произведениям Ф. М. Достоевского («Записки из мертвого дома»)[457], П. Б. Якубовского («В мире отверженных. Записки бывшего каторжника»)[458], Н. М. Ядринцева («Русская община в тюрьме и ссылке»)[459], Н. Г. Фельдштейна («Ссылка»)[460], В. М. Дорошевича («Как я попал на Сахалин»)[461], Д. А. Дриля («Ссылка во Франции и России»)[462], В. П. Колесникова («Записки несчастного, содержащие путешествие в Сибирь по канату»)[463] и других писателей и исследователей (упомянутое слово «канат» означало, что ссыльные передвигались, с целью исключения побегов, соединенные «канатом», или «прутом», как называли это приспособление другие авторы, например, А. Ф. Кони[464], при этом канат проходил через ушко на запястье каждого арестанта, которых могло быть до 10 человек).
Так, В. П. Колесников писал: «На нарах теснятся так, что едва могут ворочаться; некоторые помещаются в ногах у других, на краю нар, остальные на полу и под нарами… какая тут духота, особливо в ненастную погоду… здесь полное отсутствие идеи человеколюбия…, одним словом, тут истинное подобие ада»[465] (речь идет о 1828 г.). А инспектировавший в 1832 г. войска сибирского округа адъютант военного министра отмечал, что «хотя этапные и полуэтапные здания выстроены с наружнего вида и хорошо, но во внутренности оных жить… невозможно – в зимнее время по чрезвычайному холоду, а в летнее от проникающей через кровлю течи и других неудобств»[466]. К этому можно добавить, что, по сведениям А. Лохвицкого, на сопровождение ссыльных в каторгу государство должно было содержать почти восемь тысяч постоянной этапной стражи[467]. Приведем еще оценку российского публициста XIX в. Н. П. Огарева, который писал о «стонах мучеников… изнемогающих под железами по сибирской дороге»[468]. Вместе с тем нельзя забывать о том, что в России был ярко выражен сословный принцип, который сказывался, и сильно, и в данной области. В литературе отмечается, что «знатных же каторжан, продвигавшихся по тракту на конных тройках, простой народ величал князьями и генералами, фельдъегери рассыпались перед ними в любезностях, администрация оказывала им всяческое внимание – вплоть до роскошных обедов»[469].
