Таким образом, с точки зрения управомоченного, право есть возможность быть причиной действий обязанного, причем возможность действовать для управомоченного есть следствие того, что он может быть причиной действий обязанного, т. е. что обязанный совершает, не совершает или терпит известные действия. С точки зрения обязанного, чужое право есть предопределенность действий обязанного теми возможностями, которые заключаются в чужом субъективном праве. Таково отражение объективного права в фигурах управомоченного и обязанного.
Наивысшее напряжение понятие субъективного права получает в идее власти (глава VI, § 4), которую мы рассмотрим с особым вниманием, ибо в ней субъективное право доведено до своего логического конца.
Объективные права необходимо отличать от рефлексов права. Граница между ними до сих пор не установлена. Рефлексы можно определить как правомерные выгоды, которые извлекаются данным лицом не из лично ему принадлежащего права, а вследствие случайно благоприятного ему права или обязанности третьего лица. Рефлексы мы находим как в частном, так и в публичном праве. Примером рефлекса частного права является выгода нанимателя квартиры от того, что владелец дома обязался перед его соседом по лестнице освещать их общую площадку.
Что касается рефлексов публичного права, то среди них надо различать рефлексы субъективного и объективного права. Если, например, на квартире должностного лица по распоряжению его начальства для служебных целей установлен телефон, то члены семьи этого лица имеют рефлективную выгоду от этого его субъективного права, ибо они также могут говорить по телефону; возможность эта, однако, является не их самостоятельным правом, а косвенным последствием, простым рефлексом чужого права; это – случайно благоприятное для них последствие чужого субъективного права. Другой пример. Если высшая административная власть рассматривает спорное дело гражданина А. о выдаче ему просимого им разрешения, то у этого гражданина есть субъективное право добиваться от власти соответствующего решения вопроса, но это же решение может иметь косвенным своим последствием, рефлексом своим, выгоду другого гражданина, В., который случайно несколько запоздал со своим аналогичным вопросом и теперь, после решения дела А., автоматически подпадет под действие благоприятного ему решения по такому же делу А. Эта выгода от решения по чужому делу есть рефлекс, отражение чужого субъективного права.
Возможны, однако, рефлексы не только субъективного, но и объективного права. Например, П. Лабанд отрицает так называемые личные права (например, свободу слова), говоря, что это – простые рефлексы обязанностей органов государства не вторгаться в сферу личной свободы, т. е. что это – просто рефлексы объективного права: только потому, что объективное право запрещает органу все эти посягательства на права личности, он и обязан от них воздерживаться; но из этого не следует, что тем самым и гражданину даны какие-то субъективные права, позволяющие ему предъявлять правопритязания к органам власти: у этих прав, по учению Лабанда, даже нет объекта. «Права свободы, – говорит Лабанд, – или основные права суть нормы для государственной власти, которые она сама для себя устанавливает; эти права образуют границы для полномочий различных учреждений и обеспечивают отдельному лицу естественную свободу действий в определенном объеме, но они не обусловливают субъективных прав граждан. Они не суть права, ибо не имеют объекта».[135]
Это учение обеими ногами стоит на почве абсолютизма. Действительно, абсолютизм не знает, как общее правило, юридических обязанностей государства в отношении соответственно управомоченных граждан. Если чиновник осуществляет свою власть по просьбе заинтересованного частного лица, то не потому, что частное лицо имеет право у него этого потребовать, а потому, что таков приказ начальника, таково требование объективного права, которое устанавливает границу власти в интересах самой власти и безличного правопорядка, и т. п. То обстоятельство, что частное лицо через деятельность власти получит удовлетворение своего интереса, есть лишь следствие того, что частное лицо является объектом заботливой деятельности начальства, но вовсе не субъектом права на эту деятельность.
Пренебрежение к правовой личности доводится здесь до того, что, в идее, за ней признаются интересы, но не права; блата же, которые она получает через деятельность государства, рассматриваются как юридические рефлексы, которые вовсе не предполагают у гражданина каких-либо правовых средств защиты угрожаемого или попираемого рефлективного блага. Даже если подданный имеет право жалобы, то и она имеет значение только как средство доведения до сведения высшей власти о неправильных действиях низшей, но не как средство защиты субъективного права. Равным образом удовлетворение жалобы имеет целью если не попечение о подданном, то лишь восстановление законного объективного порядка, но отнюдь не нарушенного субъективного права.
В такой системе действующее право низводится на степень какого-то внутреннего регламента, инструкции для органов власти. Как бы требователен ни был такой регламент, как бы ни ограничивал он власть чиновника, этот регламент в то же время не дает никаких прав частному лицу. «Только там, – говорит Лабанд, – где сфера воли управляющего государства (сфера управления) вступает в контакт с какой-нибудь другой признанной правом волей, где возможно их взаимное вторжение, коллизия, согласование, – только там может быть место для правовой нормы».[136] В абсолютистском строе «общие права подданных мыслятся, в сущности, только в виде обязанностей государства, но не как отчетливо сознаваемые юридические притязания отдельных лиц» (Еллинек), не как субъективные права индивида по отношению к государству как целому.
Поскольку права личности в области процесса или самоуправления обычно имеют совершенно иную конструкцию даже в самодержавном порядке, мы имеем дело, во-первых, с областями, наименее типичными для абсолютистских приемов управления; во-вторых, и здесь представление о личности как о носительнице публичных прав затемнено противоположными построениями и положениями действующего права, особенно в области уголовного процесса и в сфере прав администрации в отношении самоуправления.
Но если изложенные воззрения Лабанда уместны или понятны в системе абсолютизма или ложного конституционализма, то они совершенно неприемлемы в строе современного государства. Здесь учение Лабанда не может быть принято. Это учение не может быть принято, во-первых, потому, что многие права личной свободы защищены от нарушения публичным иском, этим бесспорным признаком всякого субъективного права (например, в Англии); во-вторых, у этих прав, вопреки Лабанду, есть объект: объектом этих прав является воздержание или терпение органов власти, а иногда даже и положительные их действия, которых вправе требовать от них гражданин. Между тем не только консервативный Лабанд, но и либеральный Еллинек довольно широко раздвигает понятие рефлексов объективного права. Еллинек особенно подчеркивает, что центральное место среди публичных прав индивида занято его правом на положительные действия государства в его пользу (status positivus), например, право судебной защиты, т. е. возможность в своем интересе «привести в движение судебную власть». Но затем оказывается, что здесь надо отличать рефлексы от субъективных прав. Например, уголовное право «и полиция призваны защищать индивидуальные правовые блага, но тем не менее они не обосновывают никакого индивидуализированного притязания того лица, которое должно быть защищаемо».[137]
К этому взгляду Еллинека примыкают известные примеры из административной жизни современного большого города. Например, рефлективная выгода гражданина от освещения его квартиры городским фонарем, случайно оказавшимся против самых его окон. Здесь у гражданина есть только случайно защищенный объективным правом интерес, но нет признанного субъективного права. Потому-то, говорят, неверно учение Иеринга, определившего право как юридически защищенный интерес: всякий рефлекс, подобный приведенному, является примером юридически защищенного интереса, в то же время весьма далекого от права.
