С середины XIX в. кодификация активно развивалась на уровне штатов, где были приняты собственные гражданские и уголовные кодексы. Среди них видное место занимают гражданские кодексы Калифорнии (1872), Луизианы (1875), Нью-Йорка, Небраски (1909) и уголовные кодексы Нью-Йорка (1881, 1967), Висконсина (1956), Иллинойса (1961), Миннесоты (1963) и др.
Методы американской кодификации весьма близки к инкорпорации, и в кодексах обычно отсутствует так называемая общая часть. С начала XX в. на уровне федерации принимаются так называемые «модельные кодексы».
* * *
В середине XVII в. была осуществлена кодификация русского права под названием Соборное уложение 1649 г.
Соборное Уложение 1649 г., обобщив и впитав в себя предшествующий опыт создания правовых норм, опиралось на:
судебники;
указные книги приказов;
царские указы;
думские приговоры;
решения Земских соборов (большая часть статей была составлена по челобитным гласных собора);
«Стоглав»;
литовское и византийское законодательство;
новоуказные статьи о «разбоях и душегубстве» (1669 г.), о поместьях и вотчинах (1677 г.), о торговле (1653 и 1677 г.), которые вошли в Уложение уже после 1649 г.
Несмотря на казуальность изложения, Соборное уложение отличалось весьма высокой для своего времени юридической техникой. Уложение открывалось (впервые в практике кодификации) преамбулой, где провозглашалось соответствие права постановлениям «Святых Апостолов» и утверждалось равенство суда по всем делам и для всех чинов (конечно, в полном согласии с понимаемой в то время сословностью).
Язык Уложения был простым и понятным, тогда как в Европе юридическая терминология отличалась запутанностью и сложностью для понимания. Оно было крупным правовым актом, идеологически основанным на религиозно-православном понимании юридических и политических процессов.
Соборное уложение 1649 г. имело 967 статей, 25 глав (о суде, о вотчинах, о богохульниках и т. д.).
Кодификация в России имела определенную специфику, вытекающую из культурно-исторического контекста. Она отражает особенности исторического развития нашей страны. В связи с этим Г.И. Муромцев справедливо отмечает, что «в силу объективно-субъективной природы правовой культуры идеи и система ценностей данного общества по сути предопределяют в каждый период истории характер правопонимания и обусловленной им юридической техники. Если это так, то не может быть понятия кодификации, единого для всех эпох и правовых культур.»[22].
В научной литературе существует два основных подхода к этим особенностям.
Первый подход основан на концепции самобытности славянских правовых и государственных институтов, разработанной еще в российской дореволюционной литературе, прежде всего в книгах Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», М.Ф. Владимирского-Буданова «Обзор русского права», Ю.Ф. Самарина «Окраины России».
Среди современных исследований, развивающих эту концепцию, особо следует отметить монографии В.Н. Синюкова «Российская правовая система» и «Правовая система: Вопросы правореализации».
В.Н. Синюков, один из авторов современной концепции формирования славянского права как самодостаточной правовой семьи, к началам, обладающим сущностным значением для определения места российской правовой системы в мировой классификации, относит:
«1. Самобытность русской государственности, не поддающейся элиминации даже после длительных и массированных включений иностранных управленческих и конституционных форм.
2. Особые условия экономического прогресса, для которых характерна опора на коллективные формы хозяйствования: крестьянскую общину, артель, сельскохозяйственный кооператив, – которые основывались на специфической трудовой этике, взаимопомощи, трудовой демократии, традициях местного самоуправления.
3. Формирование особого типа социального статуса личности, для которого свойственно преобладание коллективистских элементов правосознания и нежесткость линий дифференциации личности и государства…
…4. Тесная связь традиционной основы права и государства со спецификой православной ветви христианства с ее акцентами не на мирском жизнепонимании Бога и человека (католицизм) и тем более благословении стяжательства (протестантизм), а на духовной жизни человека с соответствующими этическими нормами (нестяжание, благочестие и т. д.)»[23].
В этой ситуации некритическое заимствование зарубежного права и попытки его модернизации, в частности путем кодификации, были крайне неэффективны. Причины столь поразительной неэффективности профессор Г.Ф. Шершеневич видел в том, что законодательство заимствовалось «у народов, с которыми Россия имела мало общего в культурном отношении», что «русскому обществу претило не само заимствование, а грубая форма его». По сути, речь шла о типологической несовместимости российского общества с обществом наиболее развитых стран Европы того времени[24].
Второй подход, разделяемый большинством историков, исходит из того, что досоветская правовая культура, от Русской правды (XI в.) до октября 1917 г., отражает социально-экономическую и культурную отсталость России, что в сфере правовой культуры проявлялось в степени развития права и юридической техники, области управления и правосудия, общественного правосознания и авторитета закона и т. д. Э. Аннерс видит факторы такого развития российского права не только в авторитарном типе власти, который русские князья и цари даже после освобождения от татарского ига копировали у великих татарских ханов, но и в специфике социальной структуры общества. Он отмечает, что в России было небольшое число городов, которые к тому же не были столь свободны и сильны, как крупные западноевропейские торговые города. Э. Аннерс объясняет это отсутствием в них зажиточного и политически независимого слоя горожан, который смог бы уравновесить господство царей и крупных феодалов. Такие условия, по его мнению, сохранялись в России вплоть до Петра I и даже во многом – до 1917 г.[25]
Социально-экономическая и культурная отсталость России, в том числе в правовой сфере, объективно обусловливала необходимость заимствования (рецепции) права более развитых стран Европы. И это была еще одна особенность российских кодификаций. «Московское правительство, – писал профессор Г.Ф. Шершеневич, – широкою рукой черпало из иностранного права.»[26].
Г.И. Муромцев отмечает в связи с этим, что во времена Петра I часто заимствовались целые иностранные акты. Техника кодификаций ограничивалась, как правило, переводом иностранного закона (шведского, датского, голландского и т. д.) на русский язык и объявлением его российским законом[27]. Так, петровский Воинский устав 1716 г. был по сути шведским Воинским уставом 1683 г., а его вводная глава – о самовластии российского монарха – калькой так называемой Декларации суверенитета шведских сословий короля Карла XI (1693 г.). Петр ввел также шведский табель о рангах, шведский морской артикул (с использованием голландских артикулов) и т. п.[28].
Технология подготовки Полного Собрания законов и Свода законов Российской Империи, которую использовал М.М. Сперанский, также основывалась на заимствованных идеях, в частности у английского мыслителя Фрэнсиса Бекона[29].
В российских работах по теории права, получившей развитие в пореформенной России, само понятие кодификации (как и инкорпорации, консолидации и т. д.) заимствуется из доктрины и юридической техники европейских стран романо-германского права (Н.М. Коркунов, Г.Ф. Шершеневич, Е.Н. Трубецкой и др.).
Судебные уставы 60-х гг. XIX в. вводили принципы буржуазного уголовного и гражданского процесса, давно уже действовавшие в странах Западной Европы. Из той же правовой культуры были заимствованы зародышевые формы парламентского законотворчества, закрепленные в Основных законах 1906 г. и т. д[30].
Говоря о рецепции Россией иностранного права, нельзя не отметить беспрецедентно низкую ее эффективность, особенно в период от начала XVIII в. до принятия в 30-х гг. XIX в. Свода законов, подготовленного Комиссией под руководством М.М. Сперанского. Более того, как одну из форм проявления российской отсталости в этой сфере можно рассматривать поразительную, не имевшую аналогов в мире заволокиченность процесса кодификации.
Как известно, в 1700 г. Петр I издал указ о создании комиссии по подготовке Уложения, призванного заменить Соборное Уложение 1649 г. Однако ее деятельность не дала результата. Четыре пухлых тома, подготовленные другой его комиссией, созданной в 1716 г., также не были приняты. Каждый последующий российский император (либо императрица) вплоть до 1832 г. безуспешно пытался воплотить идеи Петра о создании уложения[31]. Однако в итоге вместо уложения был принят лишь Свод законов, т. е. систематическое их собрание.
