От мастерства и силы личности художника зависит, что за словесное золото, полученное в алхимической лаборатории его души и духа, потечет в руки читателя. В книге Я. Парандовского «Алхимия слова» 14 глав, в числе которых такие лаконичные и емкие понятия, которые, по мнению автора, и составляют «алхимию слова». Это: «Призвание», «Жизнь», «Мастерская», «Вдохновение», «Работа», «Слово», «Тайны ремесла», «Материал литературы», «Стиль», «Слава и бессмертие».[199] Последняя глава повествует о результатах писательского труда, когда «алхимический процесс» закончен и слово уже пресуществилось в «золото». Современники и потомки делают художественные творения предметами почитания, культа, подчас музейными экспонатами, помещают их в витрину, за стекло. Тогда слово-«золото» «бронзовеет» и в конечном итоге опять превращается в словесный шлак, но об этом не стоит говорить.
То, что описывает Парандовский на трехстах страницах своего занимательного трактата, А.А. Ахматова выразила в двух поэтических строчках: «Когда б вы знали, из какого сора // Растут стихи, не ведая стыда…» [200]
Действительно, метафоры, эпитеты, гиперболы, сравнения рождаются из жизни, подчас грубой и вовсе лишенной поэзии. В душе художника самые тягостные страдания, самый горестный жизненный опыт трансформируются в слово и предстают перед изумленными взорами благодарных читателей драгоценными перлами творческой фантазии.
Из чего же складывается «алхимия слова»? Здесь есть и быт, в том числе литературный быт, то есть тот быт, который, прежде всего, становится фактом литературы и из которого потомки впоследствии черпают представление о прошедших эпохах. Здесь есть также секреты и тайны писательского мастерства. Без них невозможен ни один алхимический процесс. Наконец, жизнь (см. одноименное название главы в трактате Парандовского), современником которой является писатель, есть источник, откуда писатель черпает свои художественные фантазии. Пожалуй, самым любопытным для читателя будет то, каким образом жизнь превращается в слово, делается фактом литературы и художественным образом.
В русской литературе, безусловно, А.С. Пушкин, как всегда, родоначальник русского художественного слова. Его «алхимическая лаборатория» – предмет для поэтического подражания многих и многих поколений писателей.
В романе «Евгений Онегин» Пушкин проявил и зафиксировал секреты поэтического мастерства. Быт у Пушкина заиграл всеми цветами и оттенками как раз благодаря пушкинскому мастерству. Два ингредиента алхимического процесса Пушкин использовал прежде всего, вырабатывая «словесное золото», – это живая жизнь, его собственная биография, которую он щедро раздавал своим героям, и мировая культура (книги, древняя и современная поэзия, театр). На скрещении и смешении этих элементов строил Пушкин свой художественный мир.
Образу Онегина по жизни сопутствуют словечки «скука», «хандра», а в литературной традиции – образ байроновского Чайльд-Гарольда, а также Гяура, Дон-Жуана, Адольфа Бенжамена Констана и т. д. Образам Татьяны и Ленского созвучен образ «луны» и слово «луна», которое пришло в жизнь из романтических стихов, таких популярных во времена Пушкина. Слово «луна» изрядно обветшало в романтических стихах и поэмах, что иронически отмечает Пушкин в романе «Евгений Онегин».
В русской литературе XX века писателем, певцом литературного быта, поэтическое мастерство которого в XX веке сравнимо с Пушкиным, стал М.А. Булгаков. Булгаковский мир так же неисчерпаем, многогранен и энциклопедичен, как и мир Пушкина. Но мы остановимся на одной теме, где как раз, как нам кажется, больше всего выразился Булгаков-художник. Мы имеем в виду вечную булгаковскую тему – тему любви, которая вырастала в его алхимической реторте в неувядаемый цветок – в нетленную розу, в символ вечной жизни, бессмертия, почти такой же, как «философский камень», секрет которого тщетно искали алхимики. Любовь в булгаковском художественном мире порождала поэзию и смысл жизни, вопреки и наперекор идиотизму сталинского режима.
О Пушкине и Булгакове мы и поведем речь.
4.1 Пушкинская алхимическая лаборатория: петербургский быт Онегина; театр: скука или поэзия?
Говорят, литература рождается из быта. В случае с Пушкиным это так. Роман «Евгений Онегин» не только «энциклопедия русской жизни», как писал В.Г. Белинский, но и уникальная творческая лаборатория, в которой биография и быт превращались в стихотворные строфы и в словесный узор, которым мы до сих пор так дорожим.
В сознании современников Пушкин и Онегин часто отождествлялись, между ними неоправданно ставился знак равенства. В селе Тригорском соседки Пушкина по Михайловскому Осиповы-Вульф назвали скамейку, на которой любил сидеть поэт, онегинской. Впрочем, внешних совпадений между Пушкиным и Онегиным, действительно, множество.
День Онегина, описанный Пушкиным, очень напоминает день самого поэта в бытность холостяком. Пристальное внимание Онегина к своим ногтям (“Быть можно дельным человеком \ И думать о красе ногтей”(1, XXV? 1–2)[201]) есть привычка самого Пушкина содержать ногти в образцовом состоянии. А.Я. Панаева в своих “Воспоминаниях” рассказывает, как однажды она увидела Пушкина в театре, заглянувшего в их ложу. На пальце Пушкина она заметила золотой наперсток. Друзья после ей объяснили, что Пушкин отрастил очень длинный ноготь и, чтобы его не сломать, надел на него золотой наперсток.[202] Известен также анекдотический факт из жизни Пушкина, который передает автор знаменитого словаря и писатель В. Даль. В то время как Пушкин ездил по Оренбургским степям, собирая материал к “Истории Пугачевского бунта”, и беседовал с крестьянами, помнившими Пугачева, народ принял его за сатану и подал жалобу начальству: один, мол, “с длинными когтями” выспрашивал о бунтовщике[203]. Впрочем, эта история случилась гораздо позже написания 1 главы “Онегина” (ср. также портрет Пушкина кисти Ореста Кипренского, где хорошо видны ухоженные длинные ногти на руках поэта).
Онегин в деревне поступает точно так же, как Пушкин в Михайловском: с заднего крыльца у него привязана лошадь, и, если незваный сосед-помещик из разряда Пустяковых, Петушковых и пр. приезжает к Онегину, он прыгает в седло и уезжает в поля верхом на коне, пока сосед не уберется. Пушкин поступал так же.
Даже то, что Онегин летом по утрам “садится в ванну со льдом” – автобиографическая черта.
Круг чтения Онегина (Байрон, Метьюрин, Бенжамен Констан) – круг чтения Пушкина.
Пушкин начинает роман с описания дня Евгения Онегина. Его кабинет наполнен множеством модных иностранных вещичек: здесь и склянка французских духов (большая редкость по тому времени), и щипчики, и пилочки для ногтей. Онегин встает поздно, далеко за полдень, несколько часов прихорашивается перед зеркалом, причесывается, делает маникюр, затем прогуливается по Невскому, “пока недремлющий брегет \ Не прозвонит ему обед”, к вечеру едет на бал или детский праздник – одним словом, день Онегина типичен. Он занимается тем, чем занимаются его современники, молодые люди высшего светского круга, так называемая “золотая молодежь”.
Вот Онегин в театре или ресторане. Эти два места для Онегина, по существу, мало чем отличается друг от друга. Они как будто созданы для удовольствия и развлечения Онегина. По крайней мере, так это выглядит с его точки зрения.
Как поглощает Онегин в ресторане Талона «ростбиф окровавленный», так же точно он привычно «проглатывает» театральное представление вместе с актерами, актрисами и балетом, а заодно и «ложи незнакомых дам». На них он наводит свой «двойной лорнет». Сцена и искусство театра уже давно перестали его интересовать.
…потом на сцену
В большом рассеянье взглянул,
Отворотился – и зевнул,
И молвил: "Всех пора на смену;
Балеты долго я терпел,
Но и Дидло мне надоел" (I, XXI).
Он «почетный гражданин кулис», что означает его власть над судьбой и успехом театральных актрис – нередко заложниц враждебных театральных партий («Театра злой законодатель»), состоящих их таких вот Онегиных,
Где каждый, вольностью дыша,
Готов охлопать entrechat[204],
Обшикать Федру, Клеопатру,
Мойну вызвать (для того,
Чтоб только слышали его) (I, XVII).
Из театра перепорхнуть в гостиную – все равно что перейти из комнаты в комнату: в некотором смысле театр похож на светскую гостиную, ведь и балерины, и светские красотки в театре или на балу, и «кокетки записные» для Онегина – пища, питающая его эгоизм и тешащая самолюбие.
Пушкин рисует быт, но не забывает сущность, бытие. Настоящее он предлагает взамен суетного. Вот почему театр предстает на страницах романа, с одной стороны, скучающими глазами пресыщенного жизнью Онегина, а с другой стороны, глазами самого Пушкина, влюбленного в «волшебный мир кулис». Пушкин сталкивает поверхностность и скуку Онегина и глубину, присущую автору, тем самым разводя, а иногда противопоставляя Онегина и автора. «Алхимия» пушкинского языка завораживает читателя.
