Сергей Наровчатов - Необычное литературоведение

Здесь все замечательно точностью рисунка, стройным развитием образов, гармоничностью частей в целом. Причитания развертывались в целые повести о крестьянском житье-бытье, где реальное мешалось с фантастическим, бытовое с возвышенным. А вот как оплакивает женщина свою долю:

Русские поэты не раз обращались к народным причитаниям, полной горстью черпая из них печальные самоцветы. Особенно много почерпнул оттуда Н. А. Некрасов. В «Кому на Руси жить хорошо» главы «Демушка» и «Трудный год» просто-таки насыщены поэзией причетов. Сравните для примера отрывок из «Плача о старости» Орины Федосовой и сходный отрывок из «Демушки». В обоих идет речь о бедах, накликаемых на погубителя покойного.

Сходство разительное. По сути, это мастерская литературная обработка готового фольклорного материала, и мы затруднимся сказать, который из двух отрывков сильнее.

Завоенные, или рекрутские, плачи близко примыкают к похоронным причитаниям. Солдатская служба в старину продолжалась двадцать пять лет, человек, взятый на нее, почти никогда не возвращался в родное село. Для родных и односельчан он становился как бы покойником, с ним прощались навсегда.

Рекрутские плачи полны описаний тяжкой солдатчины, резкими и гневными штрихами рисуются в них злое начальство, побои и унижения, выпадающие на солдатскую долю. Вместе с тем в плачах ярко изображается горькая участь семьи, из которой вырывается сын, брат, жених — один из главных ее кормильцев.

Тяжелая крестьянская участь, царящая вокруг несправедливость, социальные контрасты выступают почти во всех причитаниях, но в рекрутских плачах они обнажены до предела. Недаром они вызвали такое пристальное внимание В. И. Ленина, который, по словам В. Д. Бонч-Бруевича, так отзывался о них:

«— Хорошая книжечка! — сказал Владимир Ильич, возвращая мне через несколько дней „Завоенные плачи“, на которые он обратил особое внимание. — Я внимательно прочел ее. Какой ценнейший материал, так отлично характеризующий аракчеевско-николаевские времена, эту проклятую старую военщину, муштру, уничтожавшую человека.

Так и вспоминается „Николай Палкин“ Толстого и „Орина, мать солдатская“ Некрасова. Наши классики, несомненно, отсюда, из народного творчества, нередко черпали свое вдохновение. Почему бы не написать исследование, чем была аракчеевская военщина для крестьян, сравнив эти плачи над уходящими на службу с песнями тех же крестьян, которые убегали от помещика, от рекрутчины, от солдатчины и организовывали „понизовую вольницу“, собираясь на Волге, на Дону, в Новороссии, на Урале, в степях в особые ватаги, дружины, отряды, в вольные общества вольных людей? Тот же народ, а совсем другие песни, полные удали и отваги, смелые действия, смелый образ мыслей; постоянная готовность на восстание против дворян, попов, знати, царя, чиновников, купцов. Что перерождало их? К чему они стремились? Как и за что боролись? Разве это не интересно знать? И все это звучит в народной песне. Даже здесь, в этих скорбных „завоенных плачах“, раздававшихся в деревне, при помещике, при старостах, при начальстве, — и то прорывается и ненависть, и свободное укорительное слово, призыв к борьбе сквозь слезы матерей, жен, невест, сестер».

Не знаю, выполнено ли пожелание Владимира Ильича об исследовании поставленного им вопроса. Мне, по крайней мере, оно не попадалось на глаза. Между тем, появись такая работа, она чрезвычайно обогатила бы нашу фольклорную, литературоведческую, историческую науку. Через несколько страниц, рассказывая о русских песнях, мы в первую очередь скажем о тех, которые имел в виду Владимир Ильич. А сейчас приведем образец рекрутского плача именно из того сборника Барсова, который читал Ленин.

Похоронные и рекрутские причитания — важная составная часть народной поэзии. Их справедливо отделяют от свадебных, с которыми они схожи по форме и композиции, ибо вызывались они совсем иными обстоятельствами и вызывали совсем противоположные чувства. Как ни голосила невеста, покидая родительский дом, в ее голошении присутствовал элемент игры — не на смерть она шла, а под венец, и далеко не всегда ожидала ее за венцом горькая участь. А тут сами обстоятельства подвигали выплескиваться такому горю, которому не видно было ни конца ни краю. Из двух противостоящих стихий — радости и печали — создалась народная поэзия, и в похоронных и рекрутских причитаниях высшего взлета достигла именно эта слезная горе-горькая струя.

Русская песня — явление удивительное и необъяснимое. Подчеркиваю последнее слово, ибо ни в одно из объяснений, сколько бы их ни было, песню уложить нельзя. Как ни членить ее по разделам, выделяя те или иные отличительные признаки, как ни объединять ее в характерные группы по сходству бытовых или социальных мотивов, все равно нельзя охватить ее многообразия, всех ее бесконечных оттенков и переливов.

В бытовой песне вспыхнут вдруг искры того пожара, что освещал мятежную вольницу Разина и Пугачева. В мятежной и бунтовщической песне вдруг зазвучат ноты тихой радости и щемящей печали.

В песне высказалась вся щедрая душа русского народа со всеми ее грозными и прекрасными крайностями. Широкая и размашистая, она вобрала в себя все лучшие черты народного характера — великодушие и вольнолюбие, дерзостную отвагу, победоносное терпение. Вместе с тем передала она и самые тонкие из тонких чувств привязанности и нежности, влюбленной робости и сердечного трепета. Иные переливы этих чувств были бы попросту неизъяснимы, если б не существовала песня.

Верной подругой и честной спутницей была она русскому человеку на тысячелетнем пути его исторического существования. В черной избе при свете лучины выпевала она жалобы бедной женщины на горькую свою долю. А на речном откосе в Жигулях, вглядываясь в пламень разбойничьего костра, запевал ее сын страшную и гордую песню:

Поразительная песня! Пушкин ввел ее в «Капитанскую дочку», а у Лермонтова слышится ее отзвук в «Песне про купца Калашникова», когда грозный царь сказывает свой приговор победителю своего любимого опричника.