Однозначно негативное отношение к Метерлинку было заявлено в нашумевшей книге Макса Нордау «Вырождение», переведенной в 1894 г. на русский язык. Признаки вырождения Нордау выявляет едва ли не во всех художественных явлениях современности, и произведения Метерлинка дают для немецкого публициста в этом отношении самый благодарный материал: «… мы имеем дело с мистиком, бессвязным, слабоумным, окончательно впавшим в ребячество»; пьесы Метерлинка, согласно Нордау, – это «компиляция из Шекспира в переделке для детей или дикарей», а их автор – «умственный урод».[268] Аттестации, которыми наградил Метерлинка Нордау, в российской печати не вызвали полного доверия; напротив, даже такой антагонист по отношению к символистам, каким заявил о себе Н. К. Михайловский, счел необходимым противопоставить непререкаемому диагнозу, провозглашенному борцом с «вырождением», свидетельства французского журналиста Жюля Гюре, который, встретившись с Метерлинком, обнаружил в нем не потенциального пациента психиатрической клиники, а исполненного жизненной силы, здравомыслящего и вполне прагматичного человека. «Да и как назовешь продуктом вырождения этого здоровенного фламандца с широкими плечами, румяными щеками, хорошим аппетитом», – добавляет от себя Михайловский.[269] «Очевидно, Метерлинк не “невропат” и не декадент мысли», – резюмирует И. Иванов, опираясь на впечатления того же французского репортера.[270]
Примечательно, что поклонником драм Метерлинка оказался А. С. Суворин – литератор, всецело сформировавшийся в досимволистскую эпоху, но проявлявший живой и непредубежденный интерес к новейшим художественным веяниям (в частности, поощрявший творческие искания Мережковского). Он опубликовал в приложении к «Новому Времени» свой перевод одноактной драмы Метерлинка «Intérieur» под заглавием «Тайны души»;[271] понимая, что массовый читатель его газеты способен встретить эту публикацию с недоумением и раздражением, Суворин поместил накануне в «Новом Времени» свою статью «Маленькая драма», в которой с сочувствием характеризовал искания символистов как «юношеский бунт против усвоенных форм мысли и искусства», а о Метерлинке отзывался с особенной похвалой: «Среди декадентов Метерлинк является звездою по своей искренности, соединенной с поэтическим талантом». Суворин попытался раскрыть перед читателем своеобразие и глубинный смысл того необычного художественного мира, который выстраивает драматург-символист: «Встречаешь что-то новое, как будто детское и как будто серьезное вместе с тем. Знакомишься с чем-то таинственным, с какими-то тончайшими проявлениями души человеческой и природы в их гармонии между собою. ‹…› Это жизнь теней, но в них вы чувствуете свою душу в ее бессознательных, по крайней мере, движениях».[272]
Тогда же Суворин напечатал «Тайны души» вместе со своим предисловием отдельной брошюрой.[273] За этим массовым изданием последовало в начале 1896 г. издание вполне элитарное (200 экземпляров «на роскошной веленевой бумаге» и 10 экземпляров на японской бумаге) – пять драм Метерлинка в русском переводе (без указания, кем выполнены эти переводы).[274] В предисловии «От редакции» сообщалось, что Метерлинк – «одно из наиболее известных литературных имен нашего времени», но при этом само имя облекалось весьма осторожными формулировками, с явным опасением прогневить неподготовленного читателя: «Мы сознаем ‹…›, что те самые особенности таланта Метерлинка, которым он обязан своей славой, едва ли способны доставить ему обширный круг читателей в России. Метерлинк не из тех писателей, которые нравятся и завлекают. Его трудно читать, с ним нужно свыкнуться. Многие будут сбиты с толку его совершенно своеобразным стилем, кратким, отрывистым, как будто небрежным; этой видимой бессвязностью диалога, туманностью выражения, призрачностью его персонажей. Многих может оттолкнуть от Метерлинка его односторонность, исключительность мрачного колорита в его драмах, постоянные сумерки как на сцене, так и в душе действующих лиц. Нужно ли говорить, что, если мы и не отрицаем крайностей, зато видим в его пьесах и крупные достоинства, заставляющие нас забывать о детальных недочетах?»[275] О достоинствах сочинитель этого текста предпочел умолчать, однако изысканный облик издания, осуществленного с подлинной любовью к своему предмету, дает основания предполагать, что достоинства Метерлинка представлялись анонимным инициаторам первого собрания его пьес на русском языке немалыми и безусловными.
С наибольшей убежденностью о достоинствах бельгийского символиста высказывались в русской печати, естественно, провозвестники и приверженцы «нового» искусства. Публикуя в «Северном Вестнике» в своем переводе драму «Слепые», Н. М. Минский сопроводил ее разъяснительным предисловием, в котором указал на «двойную жизнь», которой живет символическое произведение: «Прежде всего, оно должно состоять из чувственных образов, быть совершенно наглядным и понятным ребенку. Но за внешними символами скрывается идейное, отвлеченное содержание. Такое произведение похоже на звездное небо, которое и простому глазу кажется прекрасным и глубоким, но взорам астронома открывает новые дали и прежде незримые миры».[276] И далее Минский раскрывает некоторые из символических смыслов, которые таятся в художественной ткани «Слепых». Аналогичным образом указывает на «тонкий философский смысл», которым проникнута «отмеченная яркою печатью выдающегося таланта» драма «Тайны души», А. Волынский: «Отвлеченная идея, составляющая душу этого произведения, нашла себе выражение в простом, реальном и трогательном сюжете – без малейшего бытового оттенка, в образах, не имеющих твердых индивидуальных очертаний, но близких и понятных каждому человеку».[277]
И. Иванов в своей выше упоминавшейся статье отмечал, что «драмы Метерлинка гораздо выше его лирических стихотворений».[278] Прежде всего стихотворения Метерлинка дали основания для тех определений, которыми наградил бельгийского автора Макс Нордау; следом за ним щедро цитировал стихи Метерлинка в своих прозаических переводах и Н. К. Михайловский, убежденный в их претенциозной бессмысленности. Напротив, З. А. Венгерова брала под свою защиту первый сборник стихотворений Метерлинка «Теплицы» («Serres chaudes», 1889), сразу причисленный «к разряду “непонятной” поэзии»; кажущееся «непонятным» она истолковывала как отображения «новых настроений», которые принесла изменившаяся жизнь: «В стихотворениях Метерлинка проходит отраженная в сознании поэта современная жизнь – она кажется то удушливой теплицей, то обширным госпиталем для безнадежно больных; все его странные картины ‹…› являются лишь символами ненужности и бессмысленности столь многого в нашей жизни».[279]
Небольшой сборник, содержащий 33 стихотворения, «Теплицы» вызвали к себе живой интерес русских поэтов: в первой половине 1890-х гг. было опубликовано несколько переводов из этой книги, выполненных В. Брюсовым (включившим свое переложение в 1-й сборник «Русские символисты»[280]), а также второстепенными поэтами, к «декадентскому» направлению не причастными.[281] В кругу адептов «нового» искусства в России «Теплицы», наряду со стихотворениями Ш. Бодлера, П. Верлена, Ст. Малларме, расценивались как одно из вершинных достижений символистского творчества и воплощение новой поэтической образности, складывающейся в художественное целое посредством сложных внутренних ассоциативных связей. Неудивительно, что восемнадцатилетний выпускник 1-й петербургской гимназии Иван Иванович Ореус, еще не выступивший в печати под псевдонимом Иван Коневской, но уже определившийся в своих эстетических и мировоззренческих симпатиях к новейшим поэтическим и философским исканиям, взявшись летом 1896 г. за очерк о Метерлинке, обратил основное внимание именно на его поэтический сборник.
Свою первую статью, посвященную памяти И. Коневского (1877–1901), В. Брюсов назвал «Мудрое дитя».[282] Заглавие указывало на ранний возраст, в котором один из наиболее одаренных и ярких молодых поэтов-символистов ушел из жизни, и одновременно на раннюю духовную зрелость, взращенную на почве глубокой образованности, которая охватывала самые широкие сферы художественного творчества и умозрения. Исключительную широту познаний Коневской демонстрировал уже в гимназические годы, уже тогда он вынашивал планы целого ряда аналитических работ, в том числе и тех, в которых осмыслялись современные литературные искания. В кругу имен, пробуждавших у него живейший интерес, оказался и Метерлинк. В рабочей тетради, начатой в августе 1895 г. и включавшей наброски статей и различные заметки, имеется запись о метерлинковских «Слепых»;[283] в той же тетради в знаменательном перечне «Мыслители, разрушившие для меня материализм и утвердившие во мне уверенность в бессмертии души» указан в числе прочих и Метерлинк (с датировкой: «Зима 1896 г.»).[284] К дневниковой записи, сделанной на пароходе «Elbe» 31 мая 1898 г., примыкает запись «Любимые писатели», включающая пять имен: Достоевский, Эмерсон, Жан-Поль Рихтер, Ибсен и Метерлинк.[285] В плане задуманной работы на тему «Борьба между христианством и язычеством в современной Европе» значится: «Метерлинк, Ростан и др.», в той же тетради – наброски о Метерлинке и его «Теплицах».[286] Ряд выписок из текстов Метерлинка имеется в тетради Коневского, озаглавленной «Книга материалов (выдержки из сочинений разных авторов)».[287] Наконец, в сборник переводов произведений западноевропейских писателей, выполненных Коневским, включены и произведения Метерлинка – стихотворение «Больница (из “Serres chaudes”)», разделы из философских трактатов «Сокровище Смиренных» («Le trésor des humbles», 1896; у Коневского: «Сокровищница Смирения»): «Звезда», «Пробуждение Души», «Трагизм повседневности», «Мистическая нравственность», «Невидимая Благость», «Внутренняя красота», «Глубокая жизнь», «Об Эмерсоне» – и «Мудрость и Судьба» («Sagesse et Destinée», 1898; у Коневского: «Мудрость и Судьбина»): фрагменты XIII, XCIV, CXVII.[288]
