Пастернак, один из лучших переводчиков Шекспира, вероятно, тоже проникся этим роковым чувством неизбежности судьбы. В стихотворении «Гамлет», во многом автобиографическом, своего рода завещании потомкам, пастернаковском «Памятнике», он пишет в духе шекспировского чувства судьбы:
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
И еще выразительней в стихотворении «Гефсиманский сад»:
Но книга жизни подошла к странице,
Которая дороже всех святынь,
Сейчас должно написанное сбыться,
Пускай же сбудется оно. Аминь.
Подобное чувство испытывает Ромео, а потом и Джульетта. Они не смогли противостоять злой Фортуне.
Мрачный колорит смертельных предчувствий Ромео усиливается издевательскими выпадами Меркуцио по поводу любви Ромео. В шутках Меркуцио полно не менее мрачного юмора смертника (кстати, он тоже вскоре умрет, о чем пока не подозревает).
Меркуцио
Но ты влюблен. Займи же пару крыльев
У Купидона и порхай на них!
Ромео
Стрелой его я ранен слишком сильно,
Что на крылах парить, и связан так,
Что мне моей тоски не перепрыгнуть.
Любовь, как груз, гнетет меня к земле.
Меркуцио
Чтобы совсем ты погрузился, надо
Любви на шею камень привязать.
Но груз тяжел для этой нежной вещи.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 327–328.)
Если настоящая любовь существует, то она подобна вспышке молнии, она озаряет темноту мира несказанной, немыслимой красотой. В ее ослепительном свете меркнет все происходящее, в том числе обыденная красота Розалины. Метафора света, пронзающего мрак, – вот впечатление Ромео от красоты Джульетты.
Она затмила факелов лучи!
Сияет красота ее в ночи,
Как в ухе мавра жемчуг несравненный.
Редчайший дар, для мира слишком ценный!
Как белый голубь в стае воронья —
Среди подруг красавица моя.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 333.)
Ромео влюбляется сразу, в одно мгновенье, но и Джульетта отвечает ему взаимностью. В огне настоящей любви сгорают без остатка все условности отношений между мужчиной и женщиной: лицемерие, кокетство, жеманство, сентиментальная или рискованно-чувственная любовная игра, равно как и непримиримая вражда родов Монтекки и Капулетти.
Ромео в маскарадном костюме монаха-пилигрима забрасывает Джульетту душеспасительными метафорами святости и поклонения святыне – все для того, чтобы обменяться с нею поцелуем. Ромео одновременно боготворит Джульетту и страстно желает ее. В этом чувстве нет ни малейшей фальши: оно естественно и гармонично. Истинная любовь шутя сметает все преграды на своем пути.
Любовь Джульетты к Ромео тоже сильна, как смерть. И эта любовь словно взывает к смерти. Джульетта просит у кормилицы узнать имя того, в которого внезапно влюбилась.
Если он женат,
Пусть для венчанья саван мне кроят.
(Перевод Б. Пастернака, С. 381.)
И если он женат,
То мне могила будет брачным ложем.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 338.)
В оригинале:
.. if he be married.
My grave is like to be my wedding bed.
(grave – могила.)
В сцене в саду, когда Ромео перед балконом Джульетты слышит от нее слова любви и в ответ изливает горячее чувство, шекспировские метафоры набегают друг на друга, точно торопливые волны. Среди них, разумеется, есть и метафоры смерти. Джульетта пугается смелости Ромео, который преодолел высокие враждебные стены дома Капулетти.
Джульетта
Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь
Тебя здесь встретит из моих родных. (..)
Ромео
В твоих глазах страшнее мне опасность,
Чем в двадцати мечах. (…)
Мне легче жизнь от их вражды окончить,
Чем смерть отсрочить без твоей любви.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 344.)
Джульетта сравнивает их тягостное прощанье с игрой девочки-шалуньи. К ее руке шелковой ниткой привязана птица, и она готова придушить любимицу, рвущуюся на свободу.
Джульетта
Светает. Я б хотела, чтоб ушел ты
Не дальше птицы, что порой шалунья
На ниточке спускает полетать,
Как пленницу, закованную в цепи,
И вновь к себе за шелковинку тянет,
Ее к свободе от любви ревнуя.
Ромео
Хотел бы я твоею птицей быть.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 349.)
Джульетта
Почти светает. Шел бы ты подальше.
А как, скажи, расстаться мне с тобой?
Ты как ручная птичка щеголихи,
Привязанная ниткою к руке.
Ей то дают взлететь на весь подвесок,
То тащат вниз на шелковом шнурке.
Ромео
Вот так и мы с тобой.
Мне б так хотелось
Той птицей быть!
(Перевод Б. Пастернака, С. 392.)
Диалог Ромео со священником братом Лоренцо полон все тех же метафор смерти. Брат Лоренцо на рассвете готовится к сбору цветов, целебных и ядовитых трав, порожденных могилой земли. Мысль о соединении в одном цветке вреда и пользы, яда и лекарства приводит монаха к философскому рассуждению о добре и зле в людях. Победа зла над добром всегда чревата смертью.
Вот так и в этом маленьком цветочке:
Яд и лекарство – в нежной оболочке;
Его понюхать – и прибудет сил,
Но стоит проглотить, чтоб он убил.
Вот так добро и зло между собой
И в людях, как в цветах, вступают в бой;
И если победить добро не сможет,
То скоро смерть, как червь, растенье сгложет.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 350–351.)
К примеру, этого цветка сосуды:
Одно в них хорошо, другое худо.
В его цветах – целебный аромат,
А в листьях и корнях – сильнейший яд.
Так надвое нам душу раскололи
Дух доброты и злого своеволья.
Однако в тех, где побеждает зло,
Зияет смерти черное дупло.
(Перевод Б. Пастернака, С. 393.)
Ромео рассказывает монаху о своей любви к Джульетте с помощью аллегории: он получил от врага смертельную рану и, в свою очередь, ответную рану нанес врагу. Так на могиле любви Розалины вырос цветок новой любви к Джульетте.
Ромео заклинает брата Лоренцо поторопиться с тайным венчанием, и в этом заклятии он точно невзначай опять поминает смерть:
Начиная с III действия Шекспир от метафор переходит к реальной смерти, которая, как косой, косит направо и налево героев трагедии. Тибальт, искавший ссоры с Ромео, убивает друга Ромео Меркуцио. Виной смерти послужило все тот же Ромео, разнимавший их. Тибальт нанес Меркуцио предательский смертельный удар из-под руки Ромео. Дух убитого Меркуцио, кажется, разбудил гнев Ромео, в нем закипела кровь отмщения, и он убил Тибальта, двоюродного брата Джульетта, с которой только что обвенчался. Герцог Вероны обрекает Ромео на изгнание.
Джульетта, ожидающая мужа в первую брачную ночь, торопит уход дня и приход ночи, поминая Фаэтона, который, как известно, не смог удержать огненных коней, доверенных ему отцом солнечным Гелиосом; вот почему был поражен молнией Зевса и погиб. Смерть рядом, ее холодное дыхание Джульетта чувствует. Она заклинает ночь вернуть ему Ромео, воображая гибель возлюбленного, раздробленного царицей-ночью на тысячи звездных осколков.
Ночь темноокая, дай мне Ромео!
Когда же он умрет, возьми его
И раздроби на маленькие звезды:
Тогда он лик небес так озарит,
Что мир влюбиться должен будет в ночь
И перестанет поклоняться солнцу.
(Перевод Т. Щепкиной-Куперник, С. 380.)
Приди, святая, любящая ночь!
Приди и приведи ко мне Ромео!
Дай мне его. Когда же он умрет,
Изрежь его на маленькие звезды,
И все так влюбятся в ночную твердь,
Что бросят без вниманья день и солнце.
(Перевод Б. Пастернака, С. 420.)
Весть об убийстве брата Тибальта возлюбленным мужем Ромео порождает в Джульетте бурю чувств. Гнев и боль, слезы и стоны перемешиваются в ее отчаянных метафорах, построенных на антитезах:
