Н. Арутюнова - Проблемы морфологии и словообразования

Berlin, 1954.

Müller—Hauser 1943 – М. L. Müller—Hauser. La mise en relief d'une idée en fran– ςais moderne // Romanica Helvetica (Geneve; Erlenbach). 1943. Vol. 21.

Alarcón – P. A. de Alarcón. Obras escogidas. El sombrero de tres picos. Moscú, 1953.

Alemán – M. Alemán. Guzmán de Alfarache. V. II. Madrid, 1926. Arenal – Н. Arenal. La vuelta en redondo. La Habana, 1962. Bárbara – R. Gallegos. Doña Bárbara // 3er festival del libro cubano. V. 21. La Habana.

Caballero – J. Caballero. La familia de Alvareda. Lágrimas. Leipzig, 1860.

Cádiz – B. Pérez Galdós. Cádiz. Moscú, 1951.

Canaima – R. Gallegos. Canaima. Buenos Aires, 1945.

Cantaclaro – R. Gallegos. Cantaclaro // 1er festival del libro venezolano. V. 1.

Catedral – V. Blasco Ibáñez. La catedral. Valencia, s. d.

Cuentos – H. Quiroga. Cuentos de amor, de locura y de muerte // 3er

festival del libro cubano. V. 26. La Habana. Delibes – M. Delibes. Cinco horas con Mario. Barcelona, 1967. Don Quijote – M. de Cervantes Saavedra. El ingenioso hidalgo don Quijote de la

Mancha // Colección Austral. Buenos Aires – México, 1947. Escándalo – P. A. de Alarcón. El escándalo // Colección Austral. Buenos

Aires – México, 1944. Fiebre – R. Nieto. La fiebre. Ediciones Cid. Madrid, 1959. Güiraldes – R. Güiraldes. Don Segundo Sombra. Buenos Aires, 1926. Isla – J. Goytisolo. La isla. La Habana, 1962.

Marsé – J. Marsé. Encerrados con un solo juguete. Barcelona, 1962. Perfecta – B. P. Caldos. Doña Perfecta. Moscú, 1952. Sampedro – J. L. Sampedro. El río que nos lleva / Ed. Aguilar. Madrid, 1967. Trueba – А. Trueba. Cuentos campesinos. Leipzig, 1865. Valera – J. Valera. Pepita Jiménez. Moscú, 1954. Vorágine – J. E. Rivera. La vorágine. 3er festival del libro cubano. Vol. 25. Zaragoza – B. Pérez Galdós. Zaragoza. Moscú, 1953.

Классификация сложных слов представляет немалые трудности, обусловленные многогранностью самого явления, в котором тесно переплетаются морфологические, синтаксические, семасиологические и фонетические особенности. Даже такой, казалось бы, внешний признак, как написание, имеет для сложных слов известное значение. Каждая из особенностей сложных слов может быть положена в основу их классификации. Однако дело осложняется тем, что между самыми разнообразными типами сложных слов протягиваются нити сходства. Сплетаясь друг с другом, они связывают между собой различные в структурном отношении виды сложений. Часто оказывается при этом, что признаки наиболее существенные для одних классов сложных слов представляются несоотносимыми с особенностями других классов.

Все это сильно затрудняет разработку такой классификации, которая была бы последовательной, отражала бы существо явления и одновременно делала удобным его описание. Ниже дается краткий обзор принципов классификации сложных слов, предлагаемых в работах по словосложению в различных индоевропейских языках. Рассмотренные в общем виде, эти принципы отвечают материалу каждого из них и действительно широко применяются. Так, можно говорить о делении сложных слов на основе их морфологического состава, поскольку во всех индоевропейских языках слово обладает определенной морфологической структурой, о классификации по соотношению компонентов, по способу образования и пр.

Поскольку у ряда авторов проблема классификации органически связана со всей системой их взглядов на словосложение, мы коснемся в этой главе и некоторых более общих вопросов теории словосложения.

Переходя к конкретному разбору принципов деления сложных слов, необходимо прежде всего остановиться на вопросе о так называемом «собственном» и «несобственном» словосложении.

Я. Гримм, положивший начало учению о полносложных и непол—носложных словах, считал, что оно является центральным моментом в теории словосложения.[130]

Выделение собственного и несобственного словосложения в немецком языке, согласно учению Я. Гримма, основывается на двух признаках: смысловом и формальном.

Семантическое различие двух типов сложных слов сводится к вопросу об их идиоматичности. «Собственносложные слова являются носителями нового, единого и многогранного значения (eine allge—meine, vielseitige, neue Bedeutung), несобственные сложения опираются на узкоопределенный смысл (auf dem engen und bestimmten Sinn), заключающийся в той синтаксической конструкции, из которой они образовались».[131] Я. Гримм, однако, допускает, что в результате последующей идиоматизации неполносложного слова оно может близко подойти к полносложному.[132]

Внешним различием меду этими двумя типами сложений является форма их первого компонента. «Собственносложные слова легко узнать, так как их первый компонент лишен какой бы то ни было флексии»,[133] – пишет Гримм и поясняет, что по своему происхождению этот способ сочетания элементов сложного слова восходит к словосложению с соединительной гласной. Собственное или, как его еще называют, истинное словосложение, согласно Я. Гримму, является древнейшим способом образвоания сложных слов.

Классификация сложных слов в немецком языке, предложенная Гриммом, вытекает из его теории о двух способах словосложения. Она основывается на форме первого элемента сложного слова.

Теория Я. Гримма хотя и встретила целый ряд возражений, получила широкий резонанс. Остановимся на том, как отразилась теория Я. Гримма в романском языкознании.

Учение Я. Гримма сказалось уже на первой сравнительной грамматике романских языков, принадлежащей Ф. Дицу.[134] Однако в применении к новому языковому материалу теория Я. Гримма была модифицирована. Фактически распалось единство смыслового и формального признаков, поскольку в романских языках сложные слова, образованные на основе синтаксических конструкций, обычно бывают в той же степени идиоматичны, что и сложения, восходящие к древнему типу. Более того, в некоторых случаях именно основосло—жение с соединительной гласной служит образцом для создания неидиоматичных сложных слов (ср. испанские сложные прилагательные типа ojinegro 'черноглазый', manilargo 'длиннорукий'). При выделении Ф. Дицем двух типов сложных слов смысловой принцип, следовательно, был отброшен. С другой стороны, поскольку в некоторых романских языках, например во французском, вообще не сохранился древний способ образования сложных слов, т. е. осново—сложение, изменился также внешний признак, отличающий истинный тип от неистинного. Форма первого компонента уже не может служить показателем принадлежности к тому или иному классу. Напротив учитывается место определения по отношению к определяемому внутри сложного слова. Положение определения после определяемого является для Ф. Дица признаком неполносложного слова, так как такой порядок расположения компонентов чужд «пра—индоевропейскому» образцу словосложения (напр., respublica).[135] Однако Ф. Диц указывает, что у неистинных сложных слов определение может также предшествовать определяемому (legislator, bene—dicere, manu—mittere).

В целом теория Я. Гримма осталась для Ф. Дица чисто внешней, формальной. Ф. Диц не использует ее при классификации и не конкретизирует отдельные ее положения применительно к романским языкам.

С делением словосложения на истинный и неистинный типы можно встретиться и у другого крупного представителя романского языкознания – В. Мейера—Любке.[136] Для В. Мейера—Любке характерен более исторический подход к понятию истинного и неистинного словосложения или, по его терминологии, Zusammenrückung und Zusammenfügung (или иначе Worteinigung und Wortfüge). К истинному словосложению он относит не только древний тип, но также и некоторые способы образования сложных слов, возникшие уже на почве романских языков, учитывая этим самым путь развития словообразовательных моделей, их формирование на базе синтаксических словосочетаний.

Мейер—Любке, точно так же как и Диц, распространяет деление на истинное и неистинное словосложение с процесса словообразования на сами сложные слова. Поэтому проблему изменения качества некоторых типов сложений он сводит к вопросу об отдельных словах, ставших из неполносложных полносложными (напр., gendarme, chef—d'oeuvre).

Аналогично решается проблема истинного и неистинного словосложения, которое в романском языкознании принято называть «композицией», т. е. сложением, и «юкстапозицией», т. е. соположением, у большинства авторов грамматик романских языков.

Иное освещение получает, однако, деление способов образования сложных слов на два типа у А. Дармстетера. Для А. Дармстете—ра разница между композицией и юкстапозицией вытекает из его теории эллипсиса.[137] При этом он имеет в виду не семантику слова, т. е. не то, что значение сложного слова обычно бывает идиоматично, а грамматическую неоформленность компонентов сложения, невыраженность связи между ними. Иными словами, под эллипсисом подразумевается все то, что оказывается выраженным в языке, если раскрыть значение сложного слова средствами синтаксиса. Согласно этой теории наиболее эллиптичным является основосложение.[138]