Обращала она внимание на него лишь в тех случаях, когда характер письменности препятствовал снятию копий с оригинала даже в ограниченном числе экземпляров. Так получилось в Китае. Иероглифическая письменность Китая насчитывает около 40 тысяч знаков. Каждый знак — отдельное слово. Диктовка новой рукописи множеству писцов, как в древней Элладе или Риме, была затруднена. Каждый писец должен был бы равняться образованностью с автором рукописи — таким запасом научных кадров средневековый Китай не обладал. Писец знал, к примеру, 3–5 тысяч знаков — вполне достаточное количество для переписки деловых бумаг. Такие знания сообщала ему школа, а более высокая образованность была уделом немногих. И автор литературного или философского сочинения, переписав его собственной рукой, лишался возможности снять с него необходимое количество копий — для этого, как бы мы сказали сейчас, не хватало аппарата.
И тогда человеческий ум попытался найти выход из положения. Достаточно было скопировать текст однажды, чтобы с этой копии снять необходимое число адекватных экземпляров. Нужно было перенести лист рукописи на деревянную доску, вырезав на ней иероглифический текст, и уже с доски печатать копии. Здесь писцу или печатнику не нужно было помнить смысл всех 40 тысяч знаков, достаточно было обладать зорким и памятливым глазом, чтобы точно перенести иероглифы с рукописи на доску.
Само печатание производилось так: на доску с выпуклыми иероглифами наводили краску, а затем сверху накладывали бумажный лист и терли мягкой щеткой. Способ этот открыли в Китае: по одним сведениям — в VI, а по другим — в X веке н. э.
Казалось бы, решительный шаг сделан. На самом деле шаг неполный и скорее вкось, а не впрямь. Попробуйте представить себе, если бы таким способом печаталась современная газета. Хорошо, коли бы она выходила раз в три месяца. Дело в том, что способ книгопечатания, изобретенный Гутенбергом, радикально отличается от китайского невероятным ускорением процесса копировки. С неподвижных досок Китая можно было до бесконечности печатать один и тот же труд Лао-цзы или Конфуция. Для того же, чтобы отпечатать сборник стихов Ли-Бо или Бо-Цзюй-и, надо было вырезывать новые доски. А Гутенберг с одним и тем же запасом подвижных букв мог печатать Библию, латинскую грамматику и календарь. Меньшая затрата труда и неизмеримо большая продуктивность.
Техническая революция, произведенная Гутенбергом, как раз и заключалась, по идее, в переходе от неподвижности к подвижности, от узости к расширению способа информации. Все догутенберговское печатание можно разъединить на два рода тиснения: штемпелевание (диск из Феста) и оттиски с досок (средневековый Китай). Иоанн Гутенберг в своем изобретении, по сути, объединил оба эти рода. Постараемся объяснить, как это получилось.
Китайский способ печатания не был известен в Европе, но зато другое открытие китайцев перешагнуло моря и горы, сыграв значительную роль в гутенберговском изобретении. Мы говорим о бумаге. Дешевизна этого материала сказочна в сравнении с пергаментом и папирусом. Целое стадо быков, коров и телят нужно было истребить, чтобы на стол новгородского посадника Остромира легло первое известное нам русское евангелие. Папирус рос только в нильской долине, и доставлять его оттуда, особенно когда Египет перешел к мусульманам, было затруднительно. А на бумагу шло что угодно — и ношеный кафтан, и березовая ветка, и старая тряпка, и еловая кора.
В Китае на нее шел поначалу молодой бамбук, и с большой долей вероятия можно предположить, — что русское слово «бумага» через арабское опосредствование и византийскую передачу перешло к нам именно оттуда. В Европе бумагу стали обозначать переиначенным названием папируса (papier — французы и немцы, paper — англичане), — сказалась античная традиция.
Китайская бумага из-за свойств материала и качества обработки была очень рыхлой. Рыхлость, впрочем, облегчала печатание с деревянных досок, вырезанные иероглифы глубоко вдавливались в лист, и краска наносилась на его обратную поверхность. Таким образом, не приходилось прибегать к зеркальному способу вырезывания знаков. Ведь для того, чтобы буква Я, к примеру, правильно отпечаталась на листе, нужно вырезать ее зеркальное изображение — R, иначе весь текст будет выглядеть наизнанку. Лишь много спустя, усовершенствовав свое открытие, китайцы стали прибегать к зеркальному способу, а до того самый недостаток бумаги — ее рыхлость — помогал им в печатании так, как мы только что показали.
В Европу бумага попала уже избавленная от недостатков народами Средней Азии, арабами и византийцами. Путь ее был медленным, но неостановимым. Прошли столетия, прежде чем из Самарканда шуршанье бумажных страниц достигло Эчмиадзина и Багдада, потом Каира и Константинополя, а затем Европы. Появление ее в Европе совпало с началом раннего Ренессанса. Арабы выделывали бумагу из хлопчатника, но они же научились ее мастерить из тряпок. Этот способ оказался наиболее выгодным для европейцев, на чьей земле ни бамбук, ни хлопчатник не росли. Бумажные мельницы в XIII–XIV веках распространились по Италии, Франции, Германии, Нидерландам. На Руси бумага появилась в конце XIV века. Качество бумаги, надо сказать, было отличное. Европа носила тогда льняные одежды, и лен придавал бумаге плотность, гибкость, блеск и белизну. Книги тех времен дошли до XX века в таком виде, как будто переписчик поставил на них последний росчерк несколько дней назад.
Изготовители бумаги ставили на ней опознавательные знаки. Мы их называем водяными, они становятся заметны, когда бумагу повернешь против света. В старину их называли филигранью. Каждая бумажная фабрика имела собственную филигрань. Зная годы существования фабрик, легко установить предельную дату, раньше которой не мог быть написан тот или иной документ. Многие фальсификации были вскрыты таким образом: предположим, письма Ивана Грозного написаны на бумаге, хранящей водяной знак времен Алексея Михайловича, — ясно, что это подделка. Существует подсобная научная дисциплина, занимающаяся изучением водяных знаков.
Бумага, с ее дешевизной и доступностью, стала одним из важнейших условий, подготовивших книгопечатание. Честь его изобретения, как мы уже говорили, принадлежит гениальному Иоанну Гутенбергу, заслуги которого перед человечеством неизмеримы. Он родился в 1400 году в Майнце, скончался там же в 1468 году. Год рождения условен, год смерти точен: судьба многих знаменитых людей, начинавших свой путь в безвестности. По рождению он принадлежал к патрицианской семье, принимавшей, по-видимому, активное участие в городских распрях. Их исход был для родителей Гутенберга неудачен: семья покинула город. Молодость будущего изобретателя не оставила следов в памяти современников, но в 1434 году, как явствует из одного документа, он находится в Страсбурге и живет в монастыре Аргобасте на реке Иле. Он занимается изготовлением зеркал и вступает для этого в компанию с местными жителями. В компании он занимает первенствующую роль, по дошедшему до нас договору ему полагалась половина доходов. Но впрямь ли ремесленное товарищество изготовляло зеркала? Spiegel — по-немецки зеркало, имело в то время омоним, обозначавший лубочную книгу с картинками. Происхождение омонима таково: одна из самых распространенных книг догутенберговского времени называлась по-латыни «Speculum humanae salvationis», что в переводе значило: «Зеркало человеческого спасения». Мало-помалу все лубочные книги стали назваться «Spiegel» — зеркалами. Судя по всему, именно этими «зеркалами» занималось гутенберговское товарищество. Скудные сведения о нем почерпнуты из упоминаний о судебном процессе, состоявшемся в 1438 году. Компаньоны перессорились между собой и стали делить имущество. Любопытно, что при разделе упоминался станок или пресс. Если речь шла о настоящих зеркалах, это мог быть станок для тиснения украшений на рамках зеркал. Если имелись в виду книги, то, возможно, говорилось о первой модели печатного станка. Кроме того, в вину Гутенбергу ставилось то, что он втайне от компаньонов занимался какими-то опытами.
Вообще многое свидетельствует в пользу именно такой подготовки к великому изобретению. Дело в том, что лубочные издания, подобно «Зеркалу человеческого спасения», были близкой ступенью к книгопечатанию. Перед этой ступенью были другие ступеньки, пройденные средневековым обществом в до-гутенберговский период, — мы их бегло перечислим.
Как ни диковинно, но едва ли не первым толчком к воплощению идеи послужили игральные карты. В Европу их занесли с Востока крестоносцы, и нарисованные короли, дамы и валеты вскоре завоевали такие обширные пространства, о которых подлинной феодальной знати не приходилось мечтать. А сколько оказалось у них подданных! В карты играли принцы и угольщики, княгини и судомойки, палачи и висельники, солдаты и монахи. В любую игру через плечо заглядывает мошенничество, и карты, исполненные от руки, рождали шулеров сотнями. Игроки с неизмеримо большим доверием относились к гравированным картам, которые находчивые венецианцы быстро предоставили в их распоряжение. Спрос вызывает предложение, и так как игральных колод требовалось не десяток и не сотня, то пагубная страсть стала повсюду — в Италии, Франции, Германии, Испании — плодить мастеров-гравировщиков.
