Касаясь вопроса о методах ведения дискуссий, следует не забывать, что форма, в которой проводятся споры, играет немалую роль. В этой связи нельзя не отметить правильности замечания, сделанного недавно Л. Koгaнoм и К. Любутиным в их рецензии на шестой том «Истории философии» [55]: «Работы наших философов, критикующие буржуазную философию, до сих пор нepeдкo строились по одной несложной схеме: брались «черты», общие всем ее направлениям (иррационализм, связь с религией, агностицизм и пр.), а затем каждая из этих "черт" иллюстрировалась большим или меньшим количеством примеров». Глубокий и всесторонний анализ теорий наших идейных противников подменялся подчас примитивными характеристиками. Авторы «Истории философии» справедливо отказались от такого подхода. В. И. Ленин учил, что идеализм не выдумка и не фокус. Нелепо и смешно изображать современных философов-идеалистов шарлатанами и недалекими людьми... Важно понять суть систем современных апологетов капитализма и их приема воздействия на массы. В центре внимания экзистенциализма, и философской антропологии, и философско-релпгиозных течений стоит человеческая личность, ее духовный мир, ее положение в обществе. В этом одна из причин влияния буржуазных философских систем на значительный кpyг людей, в особенности на буржуазную интеллигенцию.». Baжность указанных соображений, конечно, только усиливается, если речь заходит о критике таких укоренившихся в буржуазной идеологии представлений, как идеалистическая интерпретация «бессознательного».
Хотя автор настоящих строк, являющийся соавтором приведенноrо выше отрывка [14], полностью, естественно, разделяет представления, оодержащиооя в последнем.
Необходимо сразу подчеркнуть, что в данном случае, как и по ходу всего дальнейшего изложения, когда мы говорим об «активности» и «регуляторных функциях» сознания, мы имеем в виду сознание, конечно, не как «идеальную», не как гносеологическую категорию. Оно является для нас в данном контексте естественно научной категорией, обозначением лишь определенной, наиболее поздно в условиях онтогенеза возникающей формы мозговой деятельности. О конкретных физиологических механизмах этой деятельности мы знаем пока не много, но нам достаточно хорошо известно, что реализующие ее нервные процессы не идентичны тем, которые лежат в основе более широко понимаемой функции «мышления». Именно поэтому наша позиция не совпадает, как мы это увидим далее, с позицией некоторых теоретиков нейрокибернетики, — например, Georg [164, стр. 451], — и именно поэтому мы вправе говорить о существовании у сознания функций не только активных, но и специфических.
В оригинальной абстрактной форме проблема структурных основ и особенностей организации осознания, понимаемого как «отражение отражения» или как «самоотнесенность» материального субстрата, была заострена недавно у нас В. И. Кремянским [71, стр. 89—97]. В подходе этого автора звучит стремление совместить при анализе проблемы осознания классические положения теории отражения с представлениями теории биологического регулирования — позиция пока еще мало разработанная, но привлекающая, естественно, серьезное внимание.
На состоявшемся в 1965 г. в Париже III Международном конгрессе по гипнозу и психосоматической медицине на это обстоятельство было обращено специальное внимание. Во вступительном докладе (Chertok) было подчеркнуто, что конгресс 1965 г. — это всего лишь третье интернациональное совещание по проблеме гипноза, созванное на 65-м(!) году после второго (состоявшегося в 1900 г.). Прозвучавшие в этой связи имена участников предыдущего конгресса (а таковыми были Бабинский, Бехтерев, Корсаков, Dejerine, James, Charkot, Freud, Brown-Sequard, Richet, Lombroso, Forel, Janet, Magnan) выразительно подчеркнули всю длительность интервала, отделяющего III конгресс от II, глубокое различие эпох, на протяжении которых эти конгрессы были созваны, и стойкость отрицательного отношения к гипнотерапии, возникшего в ряде стран в начале XX века. Яркой иллюстрацией этого отношения для Франции может служить хотя бы тот факт, что после 25 февраля 1899 г. — дня, когда во Французском медико-психологическом обществе был заслушан доклад Львова «Наблюдения над женщиной, ставшей психически больной после применения гипнотерапии», понадобилось пройти более чем половине века, чтобы было сделано (в 1953 г.) следующее сообщение, затронувшее и уже положительно осветившее принципиальные возможности лечебного применения гипноза.
Chertok интересно проанализировал исторические корни этой затянувшейся недооценки академической медициной значения гипнотерапии. Он отметил односторонность и поэтому неудовлетворительность позиций, на которых стояли в свое время известные гипнологические школы Bernheim и Бабинского. Спор этих школ только подчеркнул огромные трудности, стоящие на пути раскрытия интимных механизмов гипнотических состояний, и не мог поэтому не породить настроений пессимизма в отношении возможностей непосредственного использования гипноза в клинике. «Золотой век» гипнотерапии, легализованной в значительной степени трудами Charkot, после смерти этого выдающегося исследователя длился недолго. Уже вскоре после II конгресса интерес к вопросам гипноза настолько упал, что вызвал у Janet слова столь же горькие, сколь дальновидные: «Гипнотизм мертв... пока не воскреснет» [15].
В советской медицине это ослабление внимания к гипнотерапии прозвучало, однако, в значительно меньшей степени, если наблюдалось вообще. Благодаря глубокому интересу к проблеме гипноза, проявленному В. М. Бехтеревым, К. И. Платоновым, а в теоретическом плане также всей павловской физиологической школой, учение о гипнозе подвергалось в Советском Союзе на протяжении 20—30-х годов систематической и разносторонней разработке и неоднократно находило интересные возможности для выхода в медицинскую практику.
Характерны высказывания в адрес Hartmann даже некоторых современников. James оценил его теорию как «арену для причуд». Hoffding заметил по поводу этой теории, что «мы можем сказать о ней то же самое, что Галилей сказал об объяснении явлений природы божественной волей: она ничего не объясняет, потому что объясняет все» (цит. по Hart [18]).
Wells по этому поводу метко замечает, что Freud никогда даже и не пытался создать общую теорию «бессознательного» [261].
Teмa отношения к идеям Freud была затронута на совещании католических деятелей высшего рaнгa, происходившем в 1965 r. в Ватикане в связи с попытками епископа Gregoire легализовать использование психоанализа в монастырях. Во время этого обсуждения было указано, что «психоанализ - это наука, достойная этогo имени. Открытие Freud «гениально в такой же степени, как и те, которые принадлежат Копернику и Дарвину» (повторение формулировки, прозвучавшей на Лондонском психотерапевтическом конгрессе 1964 г. - Ф. Б.). Хотим мы тoгo или нет, мы должны с ним считаться, ибо бессознательное живет в каждом из нас, обусловливая все формы активности человека. - культурные, политические, экономические, религиозные... Антихристианский догматизм некоторых психоаналитиков заставил церковь занять позицию, напоминающую дело Галилея... Теперь настало время перейти к диалогу» [192].
Учитывая сохраняющийся высокий авторитет Ватикана для широких масс католиков, было бы неправильным недооценивать вероятный резонанс таких заявлений. Одновременно следует обратить внимание на довод, заставляющий католическую мысль обратиться к фрейдизму. Главным аргументом является представление о том, что только на путях психоанализа можно подойти к проблеме «бессознательного». О распространенности этой xapaктернейшей ошибки нам еще предстоит не мало говорить в дальнейшем. О своеобразной тяге католической философии к фрейдизму можно судить и по многим работам психологов-томистов (Adler, Brennan и др.) [100, 120, 216, 136].
Интересные факты, подчеркивающие глубокую роль именно подобных «случайных» внешних факторов, были недавно сообщены на Международном конгрессе психосоматической медицины и материнства Spitz [126]. В его докладе «Нелюбимый ребенок нелюбящей матери» содержались ссылки на многолетние работы Harlow (США), проследившего изменения в поведении обезьян (мaкaкус резус), лишенных с момента рождения контакта с матерями. Эти животные обнаруживали резко выраженную патологию сексуального поведения и оказывались совершенно неспособными к воспитанию cвоeго потомства, если таковое у них в редких случаях появлялось. Основываясь на этих данных и результатах собственных клинических наблюдений, Spitz высказал ряд гуманистических соображений по поводу значения, которое нормальный аффективный контакт с матерью имеет для правильности всех, в том числе наиболее поздних фаз сексуального и общеrо психологическогo развития ребенка.
