Как ни справедливо многое в этой полемике знаменитого протестантского теолога и как мы ни подчеркивали сами повсюду связь между аскетизмом и половыми фантазиями, мы не должны, однако, просмотреть того, что половая жизнь в своих разнообразных проявлениях очень часто может быть источником тяжелых душевных и физических страданий для отдельного, часто неопытного лица и что бывают моменты, когда человек испытывает потребность освободиться путем исповеди и от своих половых тягостей. В этом обстоятельстве заключается известное оправдание исповедных книг половой казуистики в нравоучительной теологии, целью которых всегда было, конечно, применение в практической жизни В настоящее время, когда существуют серьезные научные исследование в этой области, когда часть врачей, к счастью, уже не считает более ниже своего достоинства отвечать самим на вопросы половой жизни, вместо того, чтобы всецело предоставлять их теологам, когда началось уже изучение и обоснование науки, которую я назвал «наукой о половой жизни», понятие которой вполне уже фиксировано – в настоящее время врач является наиболее призванным заместителем теолога, чтобы заботиться об индивидуальной и социальной гигиене половой жизни. Если врачи в будущем, как сказал Гладстон, сделаются руководителями человечества, то уж они, во всяком случае, будут ими в сфере половой жизни, тем более, если они, опираясь на обширное знакомство с культурными и социальными условиями, всегда будут иметь в виду не только телесную, но и духовную сторону вопроса. Если со времени Августина половая жизнь, как «первородный грех», тяготеет тяжёлым бременем над человечеством, то когда-нибудь – я не сомневаюсь в этом – науке о половой жизни предоставлено будет освободить человечество от этого тяжелого бремени и привести его к естественному, биологическому взгляду на половую жизнь, осветив в то же время присущее ей культурное значение, чтобы облагородить, наконец, и сделать гармоничным инстинкт, который будет действовать как могущественнейший двигатель в телесном и духовном развитии человечества до скончания мира.
Отрадным знамением времени может служить тот факт, что даже католический теолог-правда, с выраженно современным направлением – Иозеф Маусбах, в своей защите католической половой казуистики против Гарнака, признает право исследование половой жизни, как «предмета чистой науки», причем он приводит красивое слово Августина (De trinitate, 12, 5), что чистый человек может и часто должен думать и о нечистом «с высшей скромностью», если дело идет о серьезных религиозных и научных целях.
Что касается неоднократно уже упомянутой нами позиции Августина в вопросе о проституции, то она, правда, совершенно совпадает с воззрениями античного рабского государства и его двойственной половой моралью, но с другой стороны она связана с учением Августина о первородном грехе, по которому человек вечно остается погруженным в пороки и извращение полового инстинкта, с которыми опять-таки тесно связано существование проституции. Таким образом проституция является для Августина функцией первородного греха и она так же неискоренима, как и самый этот грех. Мало того, по Августину, если бы даже сделана была попытка искоренить ее, то половой инстинкт со всей своей разрушительной силой ворвался бы в человеческое общество (rebus humanis) и разрушил бы все социальные и семейные узы (turbaveris omnia libidinibis) – совершенно античный взгляд на вещи. Отсюда следует, что даже такой благочестивый человек, как Августин, должен одобрять и защищать бордели-факт, который новейшие теологи справедливо называют «поразительным», но факт сам по себе понятный, если вспомнить, что Августин был еще совершенно проникнут античным взглядом на проституцию, как на необходимое зло, и что его еще поддерживало в этом взгляде его представление о неблагоприятно и постоянно действующей силе неискоренимого первородного греха.
Таким образом, могущественное влияние, которое оказал на церковь средних веков и нового времени именно Августин, соединившись с не менее [сильным влиянием античного мира, вызвало продолжительное и упорное призна ние античного взгляда на прости туцию и на необходимость борделей – признание, которое еще и до наших дней встречается как в светских, так и в церковных кругах.
Нескольких примеров будет достаточно, чтобы показать, что средневековая церковь, безусловно, разделяет точку зрение Августина на проституцию. Так, один церковный писатель пятого века, Сальвиан из Марселя (около 398–480 г. по Р. X.), в своем сочинении «De gubernatione Dei» (VII, 3), написанном в 450 г., уже объявляет бордель меньшим злом, чем внебрачные половые сношения, и находит также слова для оправдание проституток. («Minoris quippe esse criminis etiam lupanar puto; meretrices enim, quae illic sunt, foedus connubiale non norunt. Ac per hoc non maculant quod ignorant»;. Хотя в другом месте (VII, 22), он, правда, резко выступает против морали, которая «запрещает нарушение супружеской верности и в то же время учреждает публичные дома».
Что церковь и в более позднюю эпоху средних веков продолжала защищать учение о «необходимом зле», показывает ответ знаменитого доминиканца Иоанна Фалкенбериа на запрос краковского городского совета. Последний в начале XV-го века обратился к Фалыеенбергу с вопросом, может ли город терпеть существование проституток, а тем более устраивать для них особые дома. Фалькенберг ответил в том смысле, что человеческое право не во всем может сравниться с совершенством права божественного и что, следовательно, нужно терпеть «меньшее» зло, чтобы предупредить «большее*, но что совет не должен извлекать какой бы то ни было выгоды из проституции. На этом основании совет решил последовать примеру немецких городов и ввести государственный контроль над проститутками.
Нюренбергский «Ordnung der gemeinen Weiber in den Frauenhausem» также ясно говорит, что пт vermtydung willen merers ubels in der cristenheit gemeine weyber von der heiligen Kitchen geduldef werden» (во избежание большого зла в христианском обществе, святая церковь терпит проституток).
Царь схоластической теологии средних веков, святойфома Актнатский (1225–1274), категорически рекомендует терпеть бордели и проституток, ссылаясь на Августина.
Позднейшая нравоучительная теология иезуитов неоднократно делала, попытку бороться с авторитетом Августина ифомы Аквинатского и оспаривала допустимость проституции и терпимость к борделям, справедливо указывая на их пагубное влияние на общественную нравственность – так поступали Лигвори, Навар, Мариана, Сирнелли и другие. Но и она также, с точки зрение общественной политико-административной морали, должна была допустить, в конце концов, проституцию как необходимое зло и отвергала, ее только с христианско-теологической точки зрения.
Французский врач Феликс Жакко задает интересный вопрос, имел ли право наместник Христа, папа, в ту эпоху, когда он имел светскую власть, терпеть проституцию и бордели в городе Риме, и как можно согласить с заповедями Бога и Христа, что такой факт имел место. Как мы видели выше, объяснение поступкам папы нужно искать в общих воззрениях церкви на проституцию; не нужно также удивляться, что папы и другие высшие духовные лица не пренебрегали даже экономическими выгодами, которые они получали от домов терпимости, и, подобно многим светским властелинам, вводили налог на проституцию.
Изложив христианскую половую этику, выросшую на античной почве и всецело коренящуюся в античной культуре, и ознакомившись вообще с ее отношением к проституции, мы должны еще вкратце рассмотреть некоторые специфически христианские и специфически средневековые явления. Они составляют, правда, лишь, последствие тех общих воззрений, о которых мы говорили выше, но, по своей своеобразной форме и, прежде всего, по своему влиянию на социальную и религиозную жизнь, они чужды древнему миру. Явление эти имели большое влияние на проституцию и последовательное действие их можно проследить и по настоящий день. Совокупность всех этих своеобразных психосексуальных явлений средневековья всего лучше можно охарактеризовать, если назвать их, в широком смысле этого слова, садически-мазохическими. Такие инстинкты и наклонности, составляющие лишь крайнее усиление физиологического импульса, известны были, разумеется, и древнему миру, и античной половой психопатии, но лишь в средние века они могли, в теснейшей органической связи с глубоко религиозным чувством, выступить как массовое явление, распространиться, благодаря психической заразе, в самых широких народных кругах и вызвать новые своеобразные психополовые эмоции, глубоко запечатлевшиеся в половой жизни средних веков и новейшего времени. В самом деле, несмотря на присущий половой жизни постоянный и в известном смысле неизменный биологический характер, и она также подлежит влиянию определенной эпохи, влиянию культуры и той психической формы, в которую последняя отливается; так, современная любовь в своем сложном характере и в своей психической дифференцировке дает еще возможность распознать эти различные влияние прежних времен, частью действующие в полной силе и теперь.
