Встречал нас тот же шофёр Жора, который уже ездил на какой-то большой иностранной машине, кажется «опеле-адмирале». К бабушке он относился с очень большим уважением, во-первых, как к сестре своего босса, а во-вторых, как к источнику чаевых, на которые бабушка не скупилась. Филатовы к тому времени переехали в особняк с фруктовым садом в тихом переулке чуть подальше от центра города. Жившая раньше с Владимиром Петровичем милейшая Александра Васильевна, заменившая Серёже мать, бросившую его в малолетстве, перед нашим приездом скончалась, и домом Филатовых управляла полная приятная женщина средних лет, доктор-офтальмолог Варвара Васильевна Скородинская, которая работала вместе с Владимиром Петровичем. Позже она вышла за него замуж и прожила с дядей Володей до самой его смерти в 1956 году, оставаясь его верной помощницей в работе и в жизни. У Ложкина в комнате стоял патефон, и я бесконечно слушал одну и ту же пластинку – арию тореадора из оперы Бизе «Кармен». Очень она мне нравилась. Ещё мне запомнился красивый, цветной музыкальный фильм «Голубой Дунай», который показывали в кинотеатре в паре кварталов от дома Филатовых. Туда мы ходили вместе с Ложкиным.
Но большую часть времени мы жили на даче недалеко от Филатовского института на Пролетарском, бывшем Французском, бульваре. По этому бульвару ходил трамвай в Аркадию, и в воскресные дни вагоны были обвешаны гроздьями людей, стремившихся на знаменитый пляж. Было начало лета, и вдоль всего бульвара цвели огромные старые каштаны, все в белоснежных свечках, как новогодние елки.
Внутри института в тот приезд я не был, заглядывал лишь во двор, и только много лет спустя, когда Владимира Петровича уже не было в живых, а Ложкин заведовал там отделением, он взял как-то раз меня, студента-медика, в институт на экскурсию. Помнится, что меня поразила чистота внутри здания и весьма опрятный вид как персонала, так и больных. А вот дачу Филатовых я помню очень хорошо. Это был оштукатуренный кирпичный одноэтажный дом под черепичной крышей в первом от бульвара ряду довольно большого дачного посёлка. Участок вокруг дома был обнесён каким-то колючим кустарником в человеческий рост. Вода, бывшая в Одессе всегда в дефиците, подавалась из крана во дворе только один-два часа в день, и тогда её наливали во все имеющиеся в доме ёмкости. В саду росли фруктовые деревья, в основном абрикосы, вишни и яблони. За садом смотрел садовник. Он приходил из Филатовского института и был очень строг со мной, не позволяя залезать на деревья и пускать по земле ручьи из крана. Зато я нашёл себе друга в лице моего ровесника Вити Домбровского, живущего невдалеке от дома Филатовых. К Вите нужно было идти через заросший травой пустырь, по которому во всех направлениях были протоптаны тропинки и на котором местные ребята время от времени играли в футбол или в «ножички». У Вити и у меня было по игрушечной открытой легковой машине с резиновыми шинами, сиденьями и рулевым управлением, и мы каждый день играли с ним на большой куче песка, наваленной около их дома, строили гаражи, дороги, мосты и туннели.
Другой мой друг жил напротив нас. Это был пожилой отставной моряк, капитан дальнего плавания. Имя его, к сожалению, я вспомнить не могу. У него я проводил целые часы, любуясь и перебирая его коллекции экзотических предметов, вывезенные им из разных стран во время многочисленных зарубежных плаваний. Среди них были крупные раковины, изнутри которых слышался шум прибоя, кораллы, ветви тропических деревьев с засушенными листьями, плоды этих деревьев с сухо перекатывающимися внутри косточками, фигурки негритянок и головы египетских цариц, модели парусников, скелеты рыб, яркие камушки и ещё множество интереснейших, никогда не виданных мною предметов. У него я впервые увидел редкостный прибор – стереоскоп, в который вставлялись парные фотографии и в окулярах которого создавалось полное впечатление объёмного изображения. Он всегда приветливо встречал меня и очень интересно рассказывал о том, что было связано с той или иной вещью. В доме, где жил этот моряк, может быть, у него самого или у кого-то из его соседей была занятная маленькая автомашина DKW с двухтактным двигателем, бортами из гофрированного железа и брезентовым верхом, напоминающая наши инвалидные коляски Серпуховского завода. Естественно, что этот автомобиль тоже привлекал моё внимание, тем более что его хозяин охотно катал меня в ней по дорожкам поселка под характерный треск мотоциклетного мотора. Я в те годы уже начал активно интересоваться автомобилями и собрал целую коллекцию цветных картинок самых разных заграничных автомашин довоенных и военных лет, которые мама приносила мне с одесского Привоза, где в те годы можно было купить всё что угодно.
Если войти в дачный посёлок с бульвара через ворота у трамвайных рельсов и пройти прямо по дорожке между кустарниковыми оградами участков, то можно было выйти к калитке в каменном высоком заборе, за которым начинался обрывистый берег моря. Здесь, на краю посёлка, жила очень милая пожилая супружеская пара, знакомые Филатовых, а может быть, даже работники института, к которым мы с мамой и бабушкой довольно часто наведывались в гости. Меня привлекала туда огромная, старая, развесистая черешня с желто-розовыми очень крупными и сладкими плодами, от которых ветви просто ломились. Вся земля и крыша сарая, над которым нависали ветки дерева, были усыпаны сладчайшей, иногда с гнильцой, падалицей, которую никто не собирал. Мне разрешалось залезать на крышу и есть черешню «от пуза», сколько влезет, и при этом выплёвывать косточки куда попало. Интереснее всего было «стрелять» косточками в беседующих внизу взрослых, что, естественно, не вызывало у них одобрения.
Наконец мама приказывала мне слезть с черешни, и мы шли дальше к морю, спускаясь по тропинке среди песчаных обрывов и заросших травой террас. Вот тут море уже было настоящим, сине-зеленым, с белой пеной на гребнях волн, без устали с шипением выбегавших на галечные пляжи, расположенные между прибрежными скалами. Край берега был покрыт выброшенными водорослями, издающими характерный йодистый запах. В тихую погоду вода у берега была настолько прозрачна, что было видно каменистое дно с мелкими рачками и рыбками, постепенно уходившее в темно-зеленую глубину. На пляжах кверху дном лежали вытащенные на берег просмоленные рыбачьи лодки – шаланды, под которые я забирался, прячась от мамы. Вода в море была не такая уж тёплая, так что мне разрешалось только пару раз окунуться у берега, да и плавать я тогда не умел. Зато лежать на нагретой солнцем мелкой гальке было восхитительно. Единственной неприятностью были пятна мазута, плавающие в прозрачной воде или выброшенные на берег среди водорослей. Сказывалась близость порта. Если ты наступал на этот мазут, было очень трудно от него избавиться. Как-то раз мы с мамой отправились в Аркадию. Там был большой песчаный пляж, на котором лежали, сидели и стояли сотни людей. Пляж был очень грязным и заваленным бумажками, пакетами и объедками. Море довольно мелкое у берега и мутное от песчаного дна. В общем, там нам не понравилось, больше мы туда не ездили и купались только на галечном берегу под Филатовской дачей, где было пустынно и чисто. Море осталось в моей памяти, как что-то невероятно огромное, живое и очень разное в зависимости от погоды и времени дня.
В третий раз я приехал в Одессу в июле 1948 года. В то лето я перешёл в четвертый класс. Мы приехали вместе с дедушкой и бабушкой, чтобы прокатиться на пароходе по Черному морю до Батуми и обратно. В те годы в Черноморском пароходстве было несколько больших трофейных кораблей – «Россия», «Украина», «Грузия» и др. Дядя Володя предпочитал плавать на «Украине», где на верхней палубе, за капитанской рубкой, для него была всегда зарезервирована большая каюта люкс. Но нам кто-то посоветовал выбрать «Россию», как более шикарную, и мы поплыли на «России». Это был огромный белоснежный дизель-электроход, ранее принадлежавший Гитлеру. На нём было два бассейна, теннисный корт и несколько палуб с шезлонгами. По звонку Филатова начальнику пароходства нам предоставили каюту люкс, выходящую на верхнюю прогулочную палубу, в которой, как говорили, проживал сам фюрер. На корабле нас встретил помощник капитана, отвечающий за размещение пассажиров, и сам отвел нас в нашу каюту, которая, несмотря на её размеры, оказалась двухместной и мне там спать было негде. Но наш хозяин любезно предложил поместить меня в отдельной маленькой каюте на той же палубе. В люксовых каютах были широкие зеркальные окна и роскошные ванны, которые по желанию наполнялись либо пресной, либо морской водой и даже в моей каюте была такая ванна. Ещё мне запомнилась очень хорошенькая молоденькая горничная-стюардесса Любочка, которая убиралась в наших каютах. У неё были стройные, крепкие ножки, и она, зная это, ходила в коротком платьице, плотно обтягивающем её полную грудь. Она всегда мне приветливо улыбалась, шутила и обещала, когда мы придем в Батуми, взять меня с собой во время стоянки на Зелёный мыс, где был роскошный ботанический сад и пляж.
