Вот так, на свой страх и риск, стараясь не глядеть на партнеров, наедине с персонажем Островского, современный актер пробует на сцене творить, то есть жить подлинной жизнью.
Артист играет концентрированно, сжато. В каждом жесте суть, в каждом взгляде человек целиком. Теплота и пронзительность реальной детали, мелочи, подробности, вдруг открывающей нам духовный мир персонажа, — драгоценная редкость на современной сцене, читающей Островского (и его ли одного?).
Никогда не забуду, как в заурядном, в общем, спектакле Костромского театра «Не было ни гроша, да вдруг алтын» (постановка В. Симакина) Анна (А. Дмитриева) пила чай… По пьесе Анна Тихоновна, жена скряги Крутицкого, всю жизнь провела под игом безумия. Страдальческой жизнью характер ее стерт, душа сломлена злом и нищетой, обращенными в привычку. Племянница Анны, Настя, лишь недавно скатившаяся в мир захолустья, на дно жизни, сама из «хорошего общества», приглашает на чаепитие своего жениха, тоже воспитанного молодого человека. Занимают Анна и Настя у соседей самовар, дабы принять жениха поприличнее. Как это играть — достаток и бедность? Привычку к хорошей жизни и нищету без края и просвета?
В спектакле удивительная разница между тем, как, оттопырив пальчики, не обращая внимания на чай, стараясь светски беседовать ни о чем, сидят за столом Настя с женихом, и тем, что происходит с Анной (Дмитриевой).
Некоторое время Анна Тихоновна и не слышит, что говорят, — оглушена, потрясена самой возможностью по-человечески сидеть за чайным столом. Она держит чашку обеими руками (пальцы плохо слушаются), прихлебывает с упоением, с восторгом, отламывает кусочки бублика, размачивая их в чае, жадно жует, смотрит на нее, на эту бедную чашку, будто открылись перед нею двери рая и на миг увидела она светлую, теплую жизнь «по-людски»…
Такая мелочь! А в этом Островский и его знаменитый «быт», где нет мелочей, все огромно, существенно. Чай не деталь быта, не просто напиток, о нем мечтают, его почитают мерой благополучия, это радость общения, жизнь «по-людски»; чай сладок, горяч (а «горячо-холодно» — важнейшие для Островского категории), за чаепитием ведутся уютные разговоры с милыми и близкими — бедное счастье бедных людей…
В ленинградской постановке (в Театре на Литейном) «Не было ни гроша, да вдруг алтын», этого сложнейшего творения Островского, удалось другое — характер тех самых соседей, что обижают и без того униженных, страдающих героев пьесы.
Жизнерадостная компания самодовольных обывателей (Н. Мазаева, Т. Щуко, К. Кармазин, Л. Глушенко) — совокупный портрет захолустного, своей жизнью живущего обывателя, который явно противоположен, по Островскому, идее исторического времени. Обнаруживается, какая хамская, наглая морда у этой, казалось бы, безобидно резвящейся животной жизни, как горазда она издеваться над слабыми. Когда пестро разряженная армия «соседей» заполняет сцену, оскорбляя всех и вся с «форсом», не смешно становится при виде этой грозной силы, что за свою собственность завсегда растоптать может. Тут и «далекая» жизнь, изображенная Островским, совсем не кажется далекой…
Нет, мысль насчет «органической несовместимости» Островского и современной сцены слишком категорична и неоправданно-печальна. Бывают, случаются то тут, то там вспышки настоящего творчества, мгновения подлинных открытий. Но куда больше было бы их, не уступи реалистический театр своих позиций театральщине. Поставь он себе сознательной задачей создание жизненно оправданных и объемных сценических характеров. Вернись он из душного и узкого мирка в широкое поле жизни и культуры.
1989
Экран. Любовь. Островский
Долгое время из русских драматургов в центре нашей культурной жизни были Гоголь и — прежде всего! — Чехов. Нынче, кажется, пришла пора и для А. Н. Островского. Все охотнее ставят его в театре, рьяно взялись за дело большой и малый экраны. В последние несколько лет экранизированы «Доходное место» (фильм «Вакансия», режиссер М. Микаэлян), «Бешеные деньги» (режиссер Е. Матвеев), «Поздняя любовь» (телефильм Л. Пчелкина), «Последняя жертва» (телефильм «Попечители», постановка М. Козакова), «Бесприданница» (фильм «Жестокий романс» Э. Рязанова)…
Всякое обращение к русской классике сегодня обсуждается бурно, горячо… Немудрено: речь идет о нашем общении с крупнейшими российскими умами — что мы у них принимаем, с чем спорим, что можем сказать нового? Обращение к русской классике имеет значение диалога времен, а такой диалог едва ли может быть гладок и безбурен. Времена при встрече не всегда лишь раскланиваются и говорят любезности — они ведь и ссорятся, они ведь могут и не понять друг друга.
Те, кто создавал русскую культуру, и в их числе Островский, обладали громадными духовными запросами и решали существеннейшие проблемы жизни. Каковы запросы тех, кто сегодня идет в соавторы к титанам? Каковы волнующие их проблемы? Попробуем уловить конфликтное взаимоотношение прошлого и настоящего: с одной стороны, будет представительствовать А. Н. Островский, с другой — три экранизации.
Экран обращается в основном к пьесам Островского, написанным в 1870-1880-е годы, после коренного обновления российского жизненного уклада. Изменилась Россия времен «Бедной невесты», времен «Грозы» — хоть и кривлялось новое время, новооткрытые балаганы подсовывая шутам гороховым, людей обращая в волков и овец, однако был и подлинный смысл в движении истории: воли и впрямь стало больше, развилась и усложнилась душевная жизнь людей. Коллизии многих пьес Островского 1870-1880-х годов неоднозначны, сложно сплетены, заманчивы для трактовки. В печальных комедиях, в трагикомедиях драматурга поздней поры, вызывающих «целую перспективу мыслей» (выражение Островского по другому поводу), особенно много — любви.
Не романтически-беспочвенной, оторванной от жизни стихии, но такой, в которой воплощены важнейшие жизненные связи и процессы. Чуткие, нервные, впечатлительные женщины иных поздних пьес Островского связаны с тем неосязаемым, идеальным, что можно назвать «душой нации». Такие женщины, как Вера Филипповна («Сердце не камень»), Лариса («Бесприданница») или Кручинина («Без вины виноватые»), исключительны, от прочего мира отделены резко и ему противопоставлены. Островский шел характернейшим путем русского писателя, им шли и Л. Толстой, и Н. Лесков: от острого ощущения плоти сильной, могучей жизни, от урагана русского «безудержа» с беспрестанным «оборачиванием» добра и зла к поискам воплощенно-идеального, индивидуально-духовного. Вглядываясь в смех и горе русской жизни, Островский искал крупицы духовной красоты. И возникали особенные, странные, необыкновенные его женщины, с их непрестанными душевными волнениями, с их «поздней», «напрасной», печальной любовью.
Каждое время имеет свои штампы в изображении любви. Существуют они и сегодня, особенно сильно выражаясь в современной песенной лирике. Он и Она желают идти рука об руку, потому что тогда ничто — ни ветер, ни снег, — буквально ничто не страшно. Если это имеет место — Он или Она ликуют, если это разладилось — тоскуют, если это было в прошлом — вспоминают, если намечается это же — предвкушают. Песенная лирика довела любовь до того, что само слово уже с трудом вызывает какие-либо живые ассоциации. Эта бессвойственная любовь в первую голову заражает экран. На месте продуманного изображения характеров и судеб появляются абстрактные обозначения: она его любит, то есть говорит об этом и смотрит с повышенной теплотой. Но подобная пресная, обессмысленная любовь никак не вяжется с Островским. Ведь непременное условие в современном штампе любви — совершенная деиндивидуализация героев.
Фильм Л. Пчелкина «Поздняя любовь» был встречен критикой добродушно. Он казался верным духу автора и не очень терзающим букву. Милый, легкий, приятный, не имеющий никакого видимого отношения к современности, фильм был уютно обставлен бытом, без назойливо-любовного гнета стилизации, и рассказывал сказку давних лет. Жила-была бедная девушка, она полюбила красивого адвоката и после некоторых сложностей (какие-то там деньги, векселя…) вступила с ним в брак. То, что Людмила у Островского немолода и, скорее всего, некрасива, не принималось во внимание — А. Каменкова, симпатичная, молоденькая, в своей прелести никак не уступала сопернице — вдовушке Лебедкиной (Е. Проклова), отчего весь смысл их противопоставления вовсе пропадал.
Итак, мораль фильма: борись за счастье, и любимый будет твой. К сему был присовокуплен Иннокентий Смоктуновский (Маргаритов, отец Людмилы) со своей темой гордого достоинства. Он существовал отдельно от простой истории бедной девушки, и одиноко вибрировал его благородный голос.
Однако так ли проста «Поздняя любовь» Островского? Вглядимся в нее.
