Борис Романов - Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

После отъезда брата Даниил не скучал. Занятия в домашней школе тети Шуры в Хлебниковом переулке продолжались, появлялись новые увлечения. Например, «допотопными» животными. Об этом и о том, что иногда ему «умопомрачительно плохо», он пишет в чудом сохранившемся письме к отцу:

«Дорогой папа! Поздравляю тебя с праздником. Как ты живешь? У меня недавно болели грудь и горло. Я ужасно интересуюсь допотопными животными. Наш знакомый господин надиктовал мне разные названия животных. Там были и Атлантозавр, Бронтозавр, Телеозавр и многие другие.

У нас в школе завели собственную азбуку… Мне ужасно хочется, чтобы было лето. В Москве ужасные лужи и так здесь плохо: что на трамваях по четыре четыре стоят на последней подножке. Шура уедет на осень и на зиму в Тифлис актрисой.

И она так рада, что не проходит минуты, чтобы она не накричала так, что в Петрограде слышно.

Целую крепко бабу Настю.

Как живет Вадим?? Его поцелуй тоже от меня.

Все ли еще Поляна спрашивает у прохожих, сидит ли на ней Вадим? Неужели баба Настя играла в опере простого волка. На меня прямо на нервы влияет слово Пасха X. В. Я ее не могу дождаться. Хотя у нас и светит солнце, все таки ужасно умо — помрачительно плохо. Я целую всех. Даня».

Письмо написано в марте. Пасха в 1915–м году была ранняя — 22 марта, ее с таким нетерпением Даниил дожидался. Следы тогдашнего увлечения остались в одной из тетрадей, где он старательно изобразил Диноцераса, Стегозавра, Ипсилофодона, Стенакодона и еще несколько десятков ископаемых животных, так поразивших его воображение. Вся эта одухотворенная ребяческим воображением палеозоология отзовется в «Розе Мира», в которой описаны рарурги — демонические крылатые ящеры, возникшие после инкарнаций из аллозавров, тираннозавров и птеродактилей. Чудища девона, три аса и мезозоя промелькнут в стихах «Русских богов». Не зря он так тщательно зарисовывал их в детстве. В том же году Даниил начинает сочинять стихи и прозу. Меньше всего ему хотелось заниматься уроками и музыкой.

Вот один из эпизодов той весны:

«Филипп Александрович сидит в кабинете, углубленный в книгу. Маленький Даня тут же разучивает на рояле заданные ему упражнения и начинает фальшивить. Филипп Александрович… наконец не выдерживает: „Ну, что врешь… Слезай со стула, слушай!“ Филипп Александрович сам садится за рояль и начинает отбивать такт: „Раз, два, три… Раз, два, три…“ Даня тем временем лезет под рояль и радостно сообщает о своем открытии „Дядя, а ты знаешь, ножка рояля очень напоминает лапу динозавра…“ …Филипп Александрович взрывается…»[33]

В следующем месяце, в апреле, Даниил опять пишет отцу:

«Здравствуй Отец, как живешь? К нам приехал Игорь Велигорский и Тетя Вера. За ними приехал Арсений. Я ужасно жду лета. Я знаю почти всех допотопных животных. Ты ли написал рассказ „Кусака“? Я надеюсь поехать к Тебе летом погостить. Благодарю Тебя за письмо. Хорошо ли Вадим катается на велосипеде. Я пишу два рассказа. Один называется „Путешествие насекомых“, а другой „Жизнь допотопных животных“.

20 апреля такой ветер, что нельзя гулять. Слава Богу, что ветер южный. У нас сегодня сбор на ромашку. Саша и Немчинов продают ее. Мы с Муравьевыми были в зоологическом саду. Мне больше всех зверей понравились Кенгуру, Зебра и Леопард. Ирину Олину козерог боднул в палец. И у ней опухоль и очень болит. Поцелуй от меня Тебе и другим. Даня».

Приезд из Нижнего Новгорода, где и Даниил уже гостил, двоюродных братьев, Игоря Велигорского с матерью и Арсения Митрофанова, было событием, о котором следовало сообщить, но не из ряда вон — к Добровым все время кто-нибудь да приезжал. Братья были куда старше, и на пожарную лестницу его не тащили. У Даниила другие интересы, другая жизнь. На Пасху он пишет поздравления «солдатикам». «А у нас в городе совсем не чувствуется война. Только в госпиталях и лазаретах лежат раненные», — простодушно сообщает он в одном из своих посланий на фронт. Тетрадные листки с их черновиками сохранились:

«Милый солдатик. Поздравляю тебя с Пасхой. Скоро кончится война и мы все будем в городе и будем с тяжелыми душами вспоминать о прошлом, что было в 14 году. Даня».

«Хороший солдатик. Христос воскресе. Как хорошо будет, если бы война кончилась и мы победили. Верим в вас и в победу. Идите храбро на врага, и война скоро окончится. Даня».

«Золотой солдатик. Как ужасно видеть все ужасы, которые творятся на войне. Я во веки не забуду эту ужасную войну. Будьте спокойны. Я предчувствую, что мы победим. Поздравляю тебя с праздником. Даня».

«Хороший солдатик. Да!!! было бы хорошо, если бы мы победили. Так надоела эта война, что прямо, кажется, умрешь. Небось на войне нехорошо? Даня Андреев».

О том, что на войне нехорошо, о госпиталях, переполненных ранеными, он знал из домашних разговоров — дядя во время войны, кроме 1–й Градской, работал еще и в госпитале.

Другое заметное событие, о котором он пишет отцу — «сбор на ромашку». «День белой ромашки» — сбор пожертвований на борьбу с туберкулезом — проводился в предреволюционные годы каждую весну, в конце апреля. В этот апрель сборщиками «на ромашку» вместе с другими гимназистами были и Саша Добров со своим приятелем Андреем Немчиновым.

Даниила интересует Вадим с его исполнившейся мечтой, о которой он не раз говорил, — о том «энфильдовском велосипеде», который обещал подарить отец и, конечно, подарил.

Прочитанный рассказ отца о брошенной на даче собаке, о ее тоскливом одиночестве среди всечеловеческого равнодушия Даниила так тронул, что он спрашивает в письме: «Ты ли написал рассказ „Кусака?“» Он хочет подтверждения от него самого. Но если отец пишет рассказы, то почему бы не писать и ему? А кроме рассказов, этой же весной, в «ужасном» ожидании лета, написал «самое первое стихотворение» — «Сад»:

Стихотворение он посвятил «Дроготусе — Олечке». Олечка — жившая в их доме его воспитательница, Ольга Яковлевна Энгельгардт. Когда началась война, она забрала к себе из Риги дочь — Ирину. Ирину в перенаселенном доме Добровых тогда разместить было негде, и ее на время поселили у Муравьевых. Потом она стала жить у Добровых, в комнате с Даниилом. Олина Ирина, которую боднул «козерог», тут же получила прозвище — Ирина Кляйне (маленькая). В отличие от Ирины Муравьевой, младшей, но на голову выше и крупнее. С ними, с двумя Иринами и Таней, он и побывал апрельским днем в зоопарке.

Ольга Яковлевна, или Оля, как все в доме ее звали, сопровождала Даниила все детство. Ее скромный призрак появляется с докучными ребенку заботами и в его взрослых стихах: «А мне — тарелка киселя / И возглас фройлен: „Шляфен, шляфен!“

Фройлен у Добровых появилась еще при жизни бабушки. Полунемка, полулатышка, она учила его языку, стараясь почаще говорить с ним по — немецки. Он проказничал, не слушался, а когда та обиженно грозилась уехать от него, что происходило чуть не каждый вечер, кричал: „Олечка, ферцай!“ „Дроготуся“ Олечка всякий раз прощала.

Кроме фройлен, у Даниила была няня, совсем молоденькая. Звали ее Дуней. Это Дуня в Вамельсуу вытащила его из проруби. Но Дуня, видимо, была не первой няней Даниила. Ее предшественница мелькнула в стихах:

По всей комнате Даниила были развешаны нарисованные им портреты правителей выдуманных династий, сохранились они и в детской тетради. Все это были отголоски отчего Кремля, окружавшей памятник Александру II кремлевской галереи с потолком в мозаичных портретах великих князей и царей московских[34].

Отец Даниила после января 1910–го, в котором он пробыл в Первопрестольной полторы недели, в Москве не появлялся до лета 1915 года. Тогда, после плавания на пароходике "Орел", он от Москвы сумел добраться до Рыбинска и, заболев, с полпути вернулся домой. О том, что он виделся с сыном, может свидетельствовать написанное тем летом стихотворение Даниила "Гимн", посвященное "милому папе":