5 Состояние движения
АНАЛИЗ
8 Александр Мережко
Марксофобия
12 Василий Колташов
Марксизм и современные левые: возвращение в политику
15 Михаил Ильченко
Левые сегодня: жизнь в двух измерениях
19 Михаил Нейжмаков
Шаг из тени. Молодёжное левое движение в России — тенденции и перспективы
27 Борис Кагарлицкий
Революционеры в эпоху стабильности
ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ
33 Михаил Ларионов
Вильгельм Райх и Красная Реконкиста
ПУБЛИЦИСТИКА
44 Илья Федосеев
Никитинщина — смертельная болезнь КПРФ
УКРАИНА
49 Александр Левченко
Украинские левые и украинско-российские отношения. Среднесрочная перспектива
60 Виктор Шапинов
Контрафактные левые Украины
ИНТЕРВЬЮ
66 Александр Тарасов
«Левые в России находятся на докружковой стадии»
75 Борис Куприянов
Легко ли торговать книгами?
ЛЕВЫЕ В МИРЕ
81 Алла Глинчикова
Хроника социальных форумов
96 Борис Кагарлицкий
О Кении
100 Марк Васильев
Rifondazione Comunista голосует за войну
109 Тодорис Пападопулос
Массовые протесты студентов в Греции
КНИГИ
112 Дмитрий Левыкин
Реабилитация планирования (рецензия на книгу «Alternativen aus dem Rechner. Fw sozialistische Planung und direkte Demokratie». PapyRossa Verlag. Кц1п. 2006. В оригинале «Towards a New Socialism»)
120 Илья Будрайтскис
Политкорректный бестселлер (рецензия на книгу «Гастарбайтер» Эдуарда Багирова)
О чём же писать в журнале с названием «Левая политика», как не о самих левых? Разумеется, подобная формулировка отдаёт некоторой банальностью и даже тавтологией, но проблема в том, что левое движение в России в значительной мере остаётся не только не исследованным с точки зрения академической, но и страдает недостатком самосознания. Зачастую активисты лишь инстинктивно понимают, о чём идёт речь, когда перед ними встают серьёзные вопросы; они полагаются больше на свою политическую интуицию, нежели на теорию или даже идеологию. Лидеры свободных профсоюзов далеко не всегда знают историю рабочего движения. Накапливая опыт собственной борьбы, они лишь по крохам получают знания об опыте международном, об ошибках и достижениях своих предшественников в России.
Первоначально мы хотели озаглавить нынешний номер «Левые в России», но быстро поняли, что анализ российской ситуации в отрыве от международного контекста будет не только однобоким и неполным, но и неверным. Разумеется, отечественное движение явно отстаёт от того, что мы наблюдаем на Западе, по крайней мере в том, что касается способности к массовым мобилизациям, успехов на выборах или численности активистов. Однако, с одной стороны, как показывает предшествующая история нашей страны, такое отставание быстро навёрстывается, а с другой стороны, развитие процесса, несмотря на весьма яркую «местную специфику», идёт в том же направлении, что и в других странах. То же можно сказать и об Украине, где специфики более чем достаточно, но общие тенденции всё равно просматриваются.
Для того чтобы не повторять ошибок предшественников и свести к минимуму свой «оригинальный» вклад в этой области, надо чётко осознать суть сложившегося положения, направление развития и возникающие на этом пути противоречия. Если с решением этой задачи мы успешно справимся, то несмотря на все проблемы и трудности будем продвигаться вперёд ускоренными темпами.
Итак, каковы общемировые тенденции развития левого движения?
Крах Советского Союза в сочетании с кризисом «социального государства» в странах Западной Европы, находившихся под влиянием социал-демократии, привёл к катастрофе «старого левого движения». Первая половина 1990-х была временем катастрофы, когда правые всерьёз могли рассуждать о конце истории, а их оппоненты выглядели динозаврами, обречёнными на вымирание. Хуже того, левые сами себя считали силой прошлого, опирались исключительно на воспоминания о героических прошедших днях и славных традициях. Иными словами, вели себя как закоренелые консерваторы.
Прагматичное руководство крупных политических партий прекрасно понимало, что так выжить не удастся, и шло по пути «обновления». Однако «обновление» это сводилось всего лишь к признанию правоты своих правых оппонентов. И на Западе и в Восточной Европе крупные левые партии просто стали правыми. Хотя здесь есть существенные различия: в Британии или Германии «третий путь» социал-демократии означал отказ от социал-демократической идеологии в пользу неолиберальной, а в России лидерами КПРФ была провозглашена доктрина «русского совершенства» и «православной державности», которая ставила партию в один ряд с крайне правыми националистами. Сложнее всего получилось в Украине, где официальные левые — социалисты и коммунисты — не могли чётко определить идеологические ориентиры и черпали вдохновение попеременно в советской ностальгии, в неолиберальном капитализме, в русском и украинском национализме. Поскольку здесь сложилось сразу две крупные парламентские партии, то набор возможных комбинаций оказался даже богаче, чем в России. Наиболее «западный» вариант был воспринят молдавскими коммунистами, явно проделывавшими после прихода к власти тот же путь, что партии Тони Блэра и Герхарда Шрёдера в Англии и Германии соответственно.
Смерть «старой левой» была к концу 1990-х диагностирована, но юридически не оформлена. А электоральная инерция буржуазной политики и государственных институтов позволяет крупным организациям ещё долго держаться на плаву, после того как они утратили всякий смысл существования. У них появляются новые спонсоры, они вписываются в различные комбинации правящего класса и могут так жить дальше, даже не имея связи с трудящимися. Лидеры «старой левой» оказываются в положении вдовы, получающей пенсию за умершего мужа, труп которого давно зарыт где-нибудь в огороде.
В определённой мере они ещё могли играть серьёзную и активную политическую роль, но эта роль была реакционная. В этой связи совершенно бессмысленной становится и старая марксистская критика оппортунизма и реформизма. Ни Тони Блэр в Британии, ни Геннадий Зюганов в России, ни Романо Проди в Италии не могут считаться оппортунистами. Это достаточно жёсткие правые политики, по-своему честно проводящие линию на борьбу с социалистической идеологией. Реформисты — это умеренные левые. А в данном случае перед нами вполне последовательные правые, которые «технически» используют «левые» брэнды для работы с электоратом.
Начало 2000-х годов продемонстрировало повсеместный рост «новой левой». Происходил такой рост в форме всплеска «антиглобалистского» движения, возникновения всевозможных марксистских и анархистских групп, появления большого количества радикальной молодёжи и увеличения числа книг, посвящённых критике капитализма. Но если на Западе можно было говорить о резком росте левых тенденций, то в России и Украине — скорее об их возникновении. И в том, и в другом случае большинство активистов было крайне молодо, что восхищало многих ветеранов антикапиталистической борьбы.
Однако принципиальное различие состояло в том, что на Западе оставалось достаточно активных людей среднего поколения, способных передать молодёжи свой опыт, взять на себя некоторые лидерские функции. В бывшем СССР, не пережившем ни «студенческой революции 1968 года», ни антикапиталистических выступлений 1970-х годов, такого среднего поколения не было. Несколько бывших левых диссидентов не в счёт.
Однако у «новой левой» были и общие проблемы, одинаковые для Востока и Запада. В противовес «старым» партиям, которые представляли собой мощные, но безжизненные или враждебные трудящимся структуры, новые движения и группы были слабо структурированы, недостаточно институционализированы. А существование серьёзных структур необходимо для успешной работы с массой трудящихся, которые помимо всего прочего не располагают достаточным количеством свободного времени, а потому нуждаются в политических «профессионалах» (в противном случае вообще не понадобились бы партии и профсоюзы). Организационная слабость и рыхлость, характерная также и для Запада, приняла катастрофические формы на Востоке, где просто отсутствовали минимальные финансовые и технические ресурсы, а работать приходилось в куда более авторитарной среде. С другой стороны, немногие институционализированные партии (Rifondazione Comunista в Италии, Linkspartei в Германии и т. д.) быстро оказывались заложниками буржуазной парламентской системы и переходили на позиции умеренного реформизма — в лучшем случае. Вопрос о демократическом контроле массового движения над «своими» партиями так и остался неразрешённым.
