Чего у представителей этого так называемого нового класса нет, так это собственности. Нет ни средств производства, ни земли. Их материальные привилегии ограничены сферой потребления. В отличие от менеджеров в нашем обществе, они не могут обратить часть своего дохода в капитал, не могут вложить деньги во что-либо или накапливать состояние в виде приносящей доход недвижимости, такой, скажем, как средства производства, или в виде крупного финансового капитала. Они не могут передать свое состояние наследникам, иными словами, они не могут утвердиться как класс [3. Они могут, правда, поместить деньги в сберегательный банк под очень низкий процент. В 1963 году 14 млн. человек имели счета в банках, средний вклад составлял 260 рублей. За этой средней цифрой скрывается разница в количестве денег на счетах различных людей. Однако, поскольку мало кто положит на счет меньше 260 рублей, эти различия в размере вкладов вряд ли имеют большое значение с точки зрения социологии. В СССР люди, имеющие высокие доходы, предпочитают тратить деньги на потребительские товары длительного пользования, такие как автомобили и дачи, чем держать на счете в государственных банках.]. Троцкий как-то предсказал, что советские бюрократы будут бороться именно за это право, а также стремиться экспроприировать государство и стать владельцами трестов и концернов. Это предсказание, сделанное свыше 30 лет назад, пока что не сбылось. Маоисты говорят, что в Советском Союзе уже восстановлен капитализм; по-видимому, они имеют в виду нынешнюю децентрализацию государственного контроля над промышленностью. Оснований для подобных утверждений пока очень и очень мало. Теоретически возможно, что нынешняя реакция на сталинскую излишнюю централизацию экономического контроля может склонить руководителей промышленности к неокапиталистическим тенденциям. Думаю, признаки — но только признаки — чего-то подобного наблюдаются в Югославии. Однако крайне трудно предположить, что подобные тенденции возобладают в СССР, поскольку отказ от централизованного планирования экономики нанесет сокрушительный удар по национальным интересам России и ее положению в мире.
Если отбросить в сторону все эти рассуждения, то тот факт, что советская бюрократия до сих пор не получила в свое владение средства производства, делает ее главенствующее положение непрочным и неустойчивым. Собственность всегда была основой господства какого-либо класса. От нее зависят сплоченность и единство любого класса. Для владеющего ею собственность является фактором, определяющим его лицо. Собственность — это то, на защиту чего поднимается класс. Боевой клич любого имущего класса — «неприкосновенность собственности», а не просто право эксплуатировать других. Привилегированные группы советского общества не объединены подобными узами. Они, подобно нашим менеджерам, являются командирами производства и имеют неограниченную власть. Деятельность наших менеджеров находится под контролем держателей акций, в первую очередь крупных. Советские менеджеры должны не только признавать, что все акции принадлежат народу, но и заявлять, что они действуют от имени этого народа, в первую очередь рабочего класса. Сколь долго удастся им поддерживать эту веру, зависит исключительно от обстоятельств политического характера, от того, какую позицию займут рабочие. Рабочие могут, подобно бездеятельным держателям акций, не возражать против плохих менеджеров, однако они могут и убрать их. Иными словами, господство бюрократии зиждется на фундаменте политического равновесия — основе намного менее прочной, чем любая другая установившаяся структура отношений собственности, закрепленная законом, религией и традициями.
В последнее время много говорится о существовании в Советском Союзе и в Восточной Европе антагонизма между партийными функционерами и технократами; некоторые молодые ученые считают, что эти две группы представляют собой полностью оформившиеся и противоборствующие классы общества, и много рассуждают о «классовой борьбе» между ними, как если бы речь шла о борьбе между помещиками и капиталистами. Технократы, говорят они, к которым могут присоединиться рабочие, ставят целью свержение центрального политического аппарата, узурпировавшего власть со времен революции. Однако, если «новый класс», правивший Советским Союзом все эти десятилетия, в действительности состоял лишь из «центрального политического аппарата», установить его идентичность необыкновенно трудно. Состав этого аппарата неоднократно и значительно изменялся после каждой чистки и при жизни Сталина, и после его смерти. Для социолога этот «новый класс» — своего рода Чеширский кот.
Действительно, советская бюрократия пользуется намного большей властью, чем любой имущий класс современности; в то же время позиции ее слабее и менее защищены, чем позиции любого имущего класса. Ее власть велика, поскольку она охватывает политическую, экономическую и культурную области. Как это ни парадоксально, власть в каждой из этих областей берет свое начало в революционных преобразованиях. В экономике все началось с отмены частной собственности в промышленной и финансовой областях; в политике — с полной победы рабочих и крестьян над старым режимом; в культуре — с принятия государством на себя всей ответственности за образование и культурное развитие народа. Поскольку рабочие не смогли удержать верховную власть, завоеванную в 1917 году, все эти революционные преобразования превратились в свою противоположность. Бюрократия стала хозяином бесхозной экономики и взяла под свой контроль политику и культуру. Однако этот конфликт между происхождением власти и ее характером, между целями освобождения, к которым она стремилась, и тем, чему она служила, постоянно вызывал бурные политические трения и неоднократные чистки, вновь и вновь демонстрируя отсутствие социальной сплоченности в среде бюрократии. Привилегированные группы не сплотились в новый класс. Они не смогли заставить людей забыть о революционных преобразованиях, в результате которых они получили свою власть; не смогли они и убедить массы — и даже самих себя, — что использовали эту власть в соответствии с задачами революционных преобразований. Иными словами, «новый класс» не смог завоевать признания обществом его законности. Он вынужден постоянно скрывать свое лицо, чего никогда не приходилось делать ни помещикам, ни буржуазии. Он как бы осознает себя незаконным сыном истории.
Я уже говорил, что нечистая совесть заставляет правящие круги сводить «рабочих» и «служащих» в одну статистическую группу и делать государственным секретом структуру заработной платы и распределение национального дохода. Таким образом, «новый класс» исчезает в огромной серой массе «рабочих и служащих». Он прячет свое лицо и скрывает, какую долю национального пирога получает. После стольких лет травли сторонников уравниловки он боится эгалитарных настроений масс. Как точно отметил один западный наблюдатель,
«в то время как наши средние классы стремятся сравняться с высшими, в Советском Союзе привилегированные стремятся показать, что они стоят на одном уровне с нижестоящими».
Здесь обрисованы весь нравственный облик советского общества, лежащая в его основе мораль, а также живучесть и непреодолимая сила революционных традиций.
Более того, советские люди привыкли к массовости. Образование носит массовый характер. В обществе, где социальное расслоение основывается исключительно на доходе и занимаемой должности, а не на собственности, прогресс в области массового образования является мощной и в конечном счете непреодолимой силой на пути достижения равенства. Мы видели, что число советских специалистов с высшим и средним образованием за относительно короткий период выросло с 0,5 млн. до 12 млн. Процесс этот продолжается. В обществе, развивающемся в столь широком масштабе и столь стремительно, привилегированные круги вынуждены постоянно вбирать в себя все новые массы простонародья и пролетариата, ассимиляция которых происходит все с большим трудом, что вновь не дает возможности «новому классу» по-настоящему оформиться и закрепить свои общественные и политические позиции [4. В 1966 году в различных учебных заведениях обучались 68 млн. человек, в дореволюционное время - 10-11 млн. человек. По демографическим причинам (низкая рождаемость в годы войны) количество обучавшихся в 40-50-х годах составляло 46-48 млн. человек. В последние 7 лет оно возросло на 22 млн. В начальных и средних школах обучались 47 млн. человек, в университетах - 3,6 млн., в техникумах - 3,3 млн.; 13 млн. взрослых повышали уровень образования, из них 2 млн. рабочих и техников учились заочно, без отрыва от производства. С 1950 года количество студентов высших учебных заведений увеличилось в 3 раза.]. Я уже говорил об «утечке умов», продолжавшейся в течение долгого времени и превращавшей рабочий класс в покорную и инертную массу. Теперь идет обратный процесс: массовое образование происходит быстрее, чем расширение привилегированной группы, быстрее, чем растут потребности индустриализации. Темпы образования превосходят рост экономических ресурсов страны. Судя по последним обзорам, 80 % учеников советских средних школ, в основном дети рабочих, стремятся получить высшее образование. Университеты и институты не могут принять всех. Расширение сети высшего образования отстает от роста числа средних школ, а промышленности нужны рабочие руки. Поэтому огромные массы молодежи направляются не в высшие учебные заведения, а на заводы. При всех трудностях ситуация уникальная. Она ярко демонстрирует сближение умственного и физического труда в СССР. Непосредственным его результатом является относительное перепроизводство людей умственного труда, которые вынуждены влиться в ряды рабочего класса. Рабочие-интеллигенты — созидательная, но в то же время и потенциально взрывоопасная политическая сила. Инерция революционных традиций заставляет бюрократию предоставить образование большему числу рабочих, чем это необходимо для интересов экономики и, возможно, спокойной жизни привилегированных слоев. Можно сказать, что бюрократы готовят таким образом своих собственных могильщиков. Вероятно, я слишком драматизирую ситуацию. Однако очевидно, что в динамику советского общества привносятся новые противоречия и напряжение, которые, по моему мнению, не дадут ей прийти в состояние застоя и окаменеть под господством «нового класса».
