— Да, был хороший гусь! — продолжал толстомордый. — Вообще же, товарищи, возвратившись со съезда, нам надо было бы подумать о мерах развития гусеводства…
— Что на третье? — нетерпеливо спросил Егор Егорович. — Планы на гусеводство можете без меня делать. Да и толку-то что в них? Вот через таких, как вы, у нас в кладовке ничего нет!
— Как так нет? — удивился толстомордый и помахал меню, как доказательством. — У всех бы столько блюд было, как у нас. Тут, в Москве, можно покушать всласть. Так вот, значит, на первое второе гуся с гречневой кашей, а на второе баранье седло.
— Третье второе тоже будет? — язвительно спросил Егор Егорович.
— Обязательно будет!.. Значит, после второго второго дайте нам осетрины с хреном.
— Может быть, севрюги? Севрюга дороже, но вкуснее.
— Давайте севрюги, раз вкуснее, — одобрил толстомордый. — Кто говорит о деньгах? У нас в СССР денег у всех куры не клюют… Так, так. Потом, значит, можно перейти к пельменям. По-советски после севрюги всегда пельмени надо кушать… Товарищ официант, а почему вы не записываете заказа?
— Профессиональная память, — с полупоклоном, как иностранцу, ответил Егор Егорович.
— Это хорошо! — похвалил толстомордый. — Сразу видно, наш советский официант. За границей не то. Там нет хороших специалистов. Вот был я пару месяцев тому назад в Швеции. Так там официанты записывают в блокнот. Скажешь «суп», запишут «суп». Между прочим, борща в Швеции нет. Куда им!..
— А как у них меню? — заинтересовался Егор Егорович.
— Меню ничего. Сколько у них кушаньев, я не считал. Но у вас меню солиднее, золотые буквы и все другое. У нас в СССР все лучше. Так и должно быть. Так вот, дайте нам после пельменей блины с грибами. Ну, конечно, еще один графин водочки к этому времени… Большой графин!.. Товарищи, а может быть вместо блинов с грибами кулебяки скушаем?.. Кулебяка, э-э-э-э-э…
Толстомордый еще долго разжигал свой аппетит, выбирал все новые и новые блюда, причмокивал губами, лицо его покрылось испариной и стало походить на намазанный маслом блин. Егор же Егорович стоял во внимательной позе, перекинув через руку салфетку, и ожидал, когда, наконец, он сможет удивить.
Почему ему вдруг захотелось насмеяться над этими четырьмя, Егор Егорович не знает и поныне. Может быть, в его неясную официантскую душу закралось подозрение, что эти четыре провинциальных туза у себя дома в ресторанах пользуясь своей властью, никогда не давали официантам на чай, и Егор Егоровича охватила жажда мести за поруганные лучшие чувства своих коллег. Может быть, этот толстомордый Герой Социалистического Труда своим сытым и самодовольным видом напоминал Егору Егоровичу о главных причинах продовольственных затруднений. Может быть, Егор Егорович стал жертвой гипнотического воздействия какого-нибудь иностранного шпиона, или этот самый иностранный диверсант пробрался на четвереньках на кухню и подсыпал Егору Егоровичу в борщ некий специальный порошок. Все может быть. Но, не вдаваясь в тонкости человеческой психологии или в особенности коварных методов иностранных разведок, а касаясь только фактов, надо сказать, что Егор Егоровича буквально охватил как бы экстаз непревзойденного лакейского хамства. И когда толстомордый, наконец, закрыл меню, Егор Егорович, подобострастно улыбаясь, склонил перед ним голову и сказал:
— А как насчет борща?
— Борща? — переспросил в тяжелом раздумии толстомордый. — Нет, на этот раз обойдется без борща.
— Никак не обойдется, — заюлил Егор Егорович с профессиональной лакейской преданностью. — Без борща никак невозможно. Это не Швеция, где нет борща. Не Нью Йорк-Америка. Это Москва.
— Ладно, давайте борщ, — толстомордый даже взгрустнул, видимо, думая о том, куда это только все влезет.
— Значит, борщик желаете? Водочку тоже желаете?.. Борщ и водку, а остальное вы уж не хотите?
— Нет, давайте все по списку.
— Дорогой товарищ! — просто запел Егор Егорович. — Опять говорю вам, что это не Швеция, где нет борща. Это не Нью-Йорк-Америка, где тоже нет борща. Это СССР, Москва, где есть только борщ. Только борщ и более ничего!
Толстомордый замычал:
— Э-э-э-э… — и, раскрыв меню, тупо уставился в него.
— Дорогой товарищ! — продолжал петь Егор Егорович. — Вы может быть еще не только в меню посмотрите? Может вы газету хотите прочесть?.. Надо все же понимать, что у нас одно пишется, а другое в действительности. Пишется сто двадцать одно блюдо, а есть один борщ. Борщ и больше ничего. Это не Швеция и не Нью-Йорк-Америка!..
Тут, конечно, толстомордый начал хамить, показывать на столы, за которыми сидели иностранцы, начал требовать того же. Двое других, сидевших за этим столом, стали тоже выражать возмущение, стали поддерживать требования толстомордого. И только один, четвертью гражданин, вдруг развеселился, начал тихонько хихикать и одобрительно посматривать на Егора Егоровича.
Чувствуя такую поддержку, Егор Егорович еще более вошел в раж, начал отвечать грубостью на хамство. А потом, когда скандал начал принимать чересчур громкие размеры, Егор Егорович попросил всех пройти в заднюю комнату и моргнул метр-д'отелю-полковнику. А в задней комнате, он сразу же доложил Ивану Потаповичу, мол, эти трое привыкли ездить по заграницам, привыкли заказывать там по двадцать блюд и поэтому, мол, теперь их не удовлетворяют найти достижения, не хотят борща.
— Что же это вы, товарищи? — начал отчитывать их Иван Потапович. — Что же это вы не понимаете, что это не заграница, что у нас все есть только на бумаге? Иностранцам мы, конечно, должны все давать, им надо очки втирать, а вы должны сознательность иметь! Если вы будете и дальше отказываться от борща, так подхвачу я вас всех четырех и повезу, куда следует!..
Справедливости ради, Егор Егорович, конечно, указал метр-д'отелю-полковнику, что один из четверки вел себя прилично.
— Вот, — сказал Егор Егорович. — Этот товарищ, наверное, по заграницам не ездил, он и борщу рад!
И вдруг этот четвертый, такой тихоня, так приятно улыбавшийся Егору Егоровичу, захохотал и говорит:
— Я всю свою жизнь по заграницам прожил. И вообще я американский дипломат и аккредитован при посольстве Соединенных Штатов в Москве.
Что было дальше, Егор Егорович не знает: он лишился чувств. Пришел он в себя на второй день в камере-одиночке.
Правда, Егор Егоровича Усышкина через пару дней признали невиновным и выпустили через два года. Помог ему выпутаться, главным образом, полковник Иван Потапович, который сам тоже поддался на провокацию ловкого и коварного американского шпиона и диверсанта.
А коварная провокация стала возможной больше всего вследствие попустительства толстомордого Героя Социалистического Труда. На первом же допросе он признался, что американец ему представился и сказал, что он не может найти свободного места, что толстомордый сам пригласил американца за свой стол и хотел показать ему, как обыкновенно едят в СССР. Ну, а потом он так увлекся процессом подбора блюд, что образ воображаемой мысленно кулебяки затмил образ сидящего рядом шпиона, диверсанта и провокатора.
Как бы там ни было, но, приняв иностранца за советского гражданина, Егор Егорович Усышкин пострадал, лишился прав на работу в ресторане «Интурист» и теперь, моя посуду на провонявшей кухне заводской столовки, часто проливает горькие слезы. И если вы думаете, что нет таких граждан, которые бы согласились, рискуя ошибиться и получить оплеуху, хватать за руку всех, кто мало-мальски похож на иностранца, то спросите Егора Егоровича.
После выпускного бала, затянувшегося почти до утра, бывшие ученики, всем бывшим 10 «А» классом, пошли провожать Николая Артемьевича Косогорова, своего бывшего классного руководителя. Для бывших учеников в этот день окончилось все бывшее.
— Друзья! — говорил прочувственно Николай Артемьевич, обнимая огромный букет и шагая, окруженный со всех сторон нарядно одетыми юношами и девушками, в традиционных белых платьях. — Друзья! Ваше будущее прекрасно, как этот начинающийся день! Теперь перед вами жизнь открыла широкие двери. Идите, дерзайте! Служите красоте, добру, справедливости!..
Николай Артемьевич почувствовал, как увлажнились его глаза. А вокруг были воодушевленные юные существа… Предрассветный воздух улиц был чист и свеж, как лица юношей и девушек. В палисадниках, скверах звонко и весело трелили пробудившиеся птицы. Все было прекрасно.
Правда, недалеко от дома Косогорова компанию обогнал громыхающий грузовик, доверху нагруженный мусором, и сразу же их обдало запахом гнили. Но компания завернула за угол и вскоре остановилась у дома Косогорова.
Когда настало время распрощаться с бывшими учениками, Николай Артемьевич Косогоров, пожимая всем по очереди руки, заглядывая в глаза, раздаривая напутственные слова, невольно подумал: «Какие они все дивные, пленительно юные… а я вот уже почти старик…»
