— Кто же будет из моих пионеров? — полушутливым тоном спросил Николай Артемьевич.
Вадим поправил сползавшие тяжелые очки и пожал плечами:
— Завтра увидите. Итак, в пять вечера, в парке Культуры, около фонтана.
Точно в назначенное время Николай Артемьевич Косогоров подошел к фонтану. Он был несколько взволнован и зябко потирал руки.
— Ну-с? — проговорил он, пытливо вглядываясь в лица своих бывших учеников. — Где же вы прячете их от меня?
И в это время за его спиной раздался хрипловатый и наглый женский голос:
— Товарищ звеньевой! Пионерка Шура Виноградова явилась на сборы!
Косогоров вздрогнул от неожиданности и, повернувшись, увидел толстую приземистую женщину в вызывающе ярко-красном платье. Лицо ее, с маленькими, заплывшими жиром глазами, было помято, потрепано и сильно накрашено. Рыжие волосы взбиты копной. Она по-пионерски салютовала, приложив руку запястьем наискосок ко лбу, и, стараясь стоять «смирно», выпячивала живот.
«Это Шурочка?» — подумал, неприятно пораженный, Косогоров. И он невольно припомнил малорослую, щупленькую и очень тихую девушку. — «Кажется, она была тогда брюнетка?..»
— Колька, мерзавец, целуй в щеку, у меня губы намазаны! — громко и хрипловато выкрикнула Виноградова и, бесцеремонно взяв Николая Артемьевича за уши, обеими руками потянула на себя.
Он машинально чмокнул в дряблую, пахнущую пудрой щеку и поспешил освободиться. Ему было стыдно, и он старался не смотреть на своих бывших учеников.
— Ну, чего Колька, хвост повесил? Держи хвост морковкой! — Виноградова, шутя, шлепнула его по щеке. — Старый ты, Колька, стал. Да и я не помолодела. Ну, ничего, как говорится, старый конь борозды не портит, хотя глубоко и не пашет.
Она заливчато захохотала, откинувшись всем корпусом назад, ее пышные телеса колыхались. Косогоров смотрел постным взглядом в сторону. И тут он увидел, что к нему подходит Аня Морщанцева. Ее нельзя было не узнать. Она, как была, так и осталась высокой и слегка полноватой, только каштановые волосы были сильно усыпаны сединой, в когда-то ясно-карих глазах как будто бы немного поубавилось блеска, да вокруг глаз и рта собрались морщины. На руках она держала малыша лет двух.
Николай Артемьевич шагнул ей навстречу и она улыбнулась ему тихо и радостно.
— Ну вот, наконец-то…
— Анька, узнаешь? — сразу же опередила Косогорова рыжая Виноградова и повисла у нее на шее. Потом она пошлепала малыша по налитым коленцам: — Твое творение?
— Что ты! В мои-то годы? Это внук, сын моей средней дочери.
— А я вот больше не по детям, а по мужьям специалистка, — Виноградова подморгнула Николаю Артемьевичу, игриво толкнула его локтем и тут же, спохватившись, стала по команде «смирно» и, отсалютовав, гаркнула: — Товарищ звеньевой! Почему пионерка Аня Морщанцева не докладывает по форме?
Кто-то за спиной Косогорова довольно внятно проговорил: «Дура!», и он почувствовал такой стыд, что готов был провалиться сквозь землю.
Когда подошел еще один бывший соученик — худой, высокий, с удлиненным, словно принюхивающимся носом, с мокрыми губами и прищуренными мутноватыми глазками, — Косогоров с трудом узнал его — это был Геннадий Свечкин. Ответственный за организацию встречи Вадим Маслов сообщил, что больше никого не будет.
— Неужели больше никого? — растерянно спросил Косогоров.
Вадим Маслов достал список, переписанный с оборота групповой фотографии, и передал его Косогорову. В списке перед фамилиями стояло одиннадцать пометок «умер», «убит», восемь пометок «судьба неизвестна» и только четыре пометки «есть». Четыре из двадцати трех, включая самого Косогорова.
— Знаешь что, Коля, — задумчиво почесывая нос, проговорил Геннадий Свечкин. — Выпить бы надо было по этому случаю.
— Товарищ звеньевой, я голосую «за»! — шумно поддержала Виноградова.
Николай Артемьевич посмотрел на хмурые лица своих бывших учеников, на ужас, застывший в больших и влажных глазах Жанны Бочаровой, на полубрезгливую улыбку красавицы Верочки Тинской, и понял, что надо или сразу все кончить, или что-то предпринять. И в этот же момент его осенила идея.
— Товарищи, — сказал он твердо. — А сейчас мы пойдем на склон к реке, сядем на травку и вы услышите от нас, старшего поколения, как мы сейчас живем и чего мы достигли за тридцать три года.
Когда они пришли на склон у реки, рыжая Виноградова, выкрикнула: «Товарищ звеньевой!», но Косогоров не дал ей закончить:
— Садись! — скомандовал он. — Все, друзья, рассаживайтесь! — добавил он мягче.
Геннадий Свечкин потоптался на месте, а потом сказал:
— Знаешь, Коля, друг, мне на сырой земле сидеть невозможно, у меня геморрой.
— Ну, в таком случае, стой, — спокойно сказал Косогоров.
— А может быть я пока схожу за бутылочками? — лицо Свечкина расплылось в хитроватую улыбку. — Товарищи, скинемся по несколько рублей? Не выпить по такому случаю, — это будет преступление.
— Потом, Геня, потом, — перебил Косогоров и, заторопившись, начал что-то вроде речи.
И как во всякой речи, Николай Артемьевич начал бросать давно заученные, ставшие почти шаблонными, фразы: «Только благодаря родимой советской власти!..», «В то время, когда в других странах происходит разложение!..», «Наше здоровое прогрессивное общество!..», «Широкие двери!..», «Перед вами величественные перспективы!..» и прочее, прочее.
Речь получилась бодряческая, но никто этого не заметил, потому что все привыкли именно к таким речам. О себе он говорил не много: «Вы знаете, что я педагог, и я горд моей благородной профессией!»
Потом слово было предоставлено Анне Морщанцевой. Она не стала произносить речь, а говорила тихо, спокойно:
— Вот, молодью люди, перед вами жизнь. Ну что я могу о себе рассказать такого, чтобы вам пошло на пользу? Я родила и воспитала троих детей, у меня два замечательных внука, и поэтому я счастлива. Знаете, девочки, — она мягко улыбалась. — Для вас будущее — материнство, а все остальное, это проходящее.
— А я хочу быть инженером, — задумчиво сказала Жанна Бочарова.
— У меня, миленькая, тоже диплом дома лежит, но он мне не надолго пригодился, ничего он в моей жизни не переменил.
В это время внук Морщанцевой заныл, стал проситься на землю, засучил ножками, и ей стало трудно продолжать беседу. Тогда выступил Геннадий Свечкин:
— Вот что, братцы, — заговорил он, собрав складки на лбу и почему-то немного раздраженно. — Я, по правде сказать, живу неплохо. Работаю шофером на трехтонке, кое-как кручусь. Где подкалымлю сотню, где отхвачу другую, и больше мне ничего не надо. Люблю я, правда, немного залить за воротник, но кто этого не любит? Такая у нас жизнь! И в общем, распространяться долго я не намерен, и лучше бы нам закруглиться и перейти к художественной части, — он щелкнул себя под скулу и подмигнул.
— А я, между прочим, девочки, специально для вас скажу, — неожиданно, без всякого приглашения заговорила Виноградова и поправила свою рыжую копну, — самое главное — это следить за собой. Будете красивые, будете хорошо одеты, и не пропадете. Для мужчин — другое дело, а для нас, женщин, главное — красота. Надо уметь завлечь, надо знать, когда потребовать свое, законное. Вот у меня было пять мужей, среди них один генерал…
Николай Артемьевич Косогоров смотрел, покусывая губы, на тот берег реки, на далекие синие пятна лесов и рощ, на горизонт, подернутый голубоватой дымкой. Он уже больше ничего не слышал и только думал о том, что, возможно, через три десятка лет его бывшие ученики, и тщедушный, но деловой, Вадим Маслов, и здоровяк Конев, и задумчивая, наивная Жанна Бочарова, и уж, конечно, красавица Верочка Тинская, — вое они, может быть, станут вот такими, как Виноградова, или как пьянчужка Свечкин, или, в лучшем случае как Анна Морщанцева, или такими несчастливцами, как он сам. Всех их перемелет жизнь, необходимость, думая одно, говорить другое, склока коммунальных квартир, погоня за куском хлеба, неприглядный и беспросветный быт. Как можно сохранить то золотое, что было сейчас в сердцах и умах этой молодежи? Косогоров мучительно старался найти ответ и не мог. А они, свежие, прелестные юноши и девушки, сидели пришибленные увиденным и услышанным, и было в их лицах, позах что-то протестующее, испуганное. Для них началась взрослая жизнь, и никто не мог знать, куда и кого она заведет.
