Исследования межкультурных коммуникаций показывают, что люди больше склонны устанавливать межгрупповые взаимоотношения (например, «Я нападаю на врага», «Я встретил негра»), чем межличностные, в тех случаях, когда: 1) в прошлом были конфликтные отношения между группами; 2) существуют представления о несовместимости целей (т. е. когда одна группа чего-то достигает, а другая что-то важное при этом теряет); 3) члены ин-группы испытывают сильную привязанность к ней; 4) существует анонимность группового членства (например, группы настолько отделены друг от друга, что не могут «визуально» наблюдать лиц друг друга, или люди носят маски, как в ку-клукс-клане); 5) переход из одной группы в другую затруднен или практически невозможен. Как правило, человек располагает обширной информацией в отношении своих ин-групп и имеет адекватное представление как об отрицательных (социально не одобряемых), так и положительных (социально одобряемых) характеристиках членов собственных групп. В случае с аут-группами люди располагают более скудной информацией и, возможно, только в отношении отрицательных характеристик. Эта разница приводит к тому, что при оценке собственной группы люди главным образом характеризуются как положительные, а аут-группы получают нейтральные или негативные характеристики. Это можно проследить на результатах анализа взглядов представителей тридцати африканских групп на себя и на другие группы. Было обнаружено, что только два племени из тридцати оценили другое племя более позитивно, чем собственное[116]. Сходные результаты можно получить не только в африканских племенах, но и в крупных индустриальных городах. Так, проведенное в 2007 году исследование в городе Екатеринбурге[117] показало неподдельный энтузиазм студентов в оценке характеристик своей группы, только в одном случае аут-группа получила позитивные оценки. Рассматриваемые результаты коренятся не только в приверженности интересам, ценностям, целям ин-группы, но и в уровне коммуникативной компетентности субъектов взаимодействия. Процессуальный подход к ее формированию отражен в позиции Г. Триандиса, который определяет четыре стадии компетенции в межгрупповом взаимодействии: 1) неосознаваемое отсутствие компетентности, когда люди интерпретируют поведение других ошибочно, но не осознают этого; 2) осознаваемое отсутствие компетентности, когда люди понимают, что неправильно интерпретируемое поведение, но не знают, что с этим делать; 3) осознаваемая компетентность, когда люди изменяют поведение, принимая во внимание факт взаимодействия с представителем другой культуры; 4) неосознаваемая компетентность, когда правильная модель стала частью привычной структуры общения[118]. Очевидно, что начиная с третьей стадии человек обретает возможность регулирования взаимодействий в интересах социальной стабильности.
Межгрупповое взаимодействие в системе социальной стабильности определяется во многом готовностью к сотрудничеству и «разделению» интересов с членами ин-группы, а также противостоянием внешним группам (аут-группам), с которыми они себя не идентифицируют. Когда человек ощущает «общую судьбу» с какой-то совокупностью других людей, они часто воспринимаются как принадлежащие к ин-группе. При этом понимание ин-групп в разных культурах различно. В некоторых оно очень узкое, это, например, семья (как в Южной Италии 1950-х годов), в других существует несколько типов значимых коллективов, и некоторые достаточно многочисленные (например, в Японии вся страна – один из таких коллективов). В зависимости от культурной принадлежности существуют различия в трактовке социального поведения и взаимодействия. Так, в разных культурах существуют устойчивые отличия в понимании и значимости социального поведения и разные способы идентификации этих отличий. Каждая культура имеет собственные стандарты социального поведения[119]. Например, считается, что приглашение на ужин – во Франции более «интимный» тип поведения, чем в США. Понимание значимых различий в социальном поведении может способствовать оптимизации межгруппового взаимодействия и повышению уровня компетенции в межгрупповом, как и межличностном взаимодействии, которое можно обозначить как интерактивную компетентность в целях социальной стабильности.
Взаимодействие между группами как субъектами «выбора целей, ценностей, решения проблем, принятия решений и т. д.»[120] в целях и параметрах социальной стабильности предусматривает учет возможных разногласий, разницы статусов и позиций, установок и решений, на что обратил внимание В. Байон в своей динамической теории группового функционирования[121]. По мнению Байона, группа представляет собой макровариант индивида, и, следовательно, она характеризуется теми же параметрами, что и отдельная личность, т. е. потребностями, мотивами, целями и т. п. Группа всегда представлена как бы в двух планах: с одной стороны, она обычно выполняет какую-то задачу и в ее решении члены группы вполне рационально, осознанно принимают участие; с другой стороны, Байон вычленяет аспекты групповой культуры, продуцируемые неосознаваемыми вкладами членов группы. Одним словом, Байон пытается перенести понятия и механизмы, вычлененные и обоснованные Фрейдом при изучении индивидуальной психики, на тот случай, когда их субъектом оказывается не отдельная личность, а целая группа, хотя в большей своей части высказанные Байоном положения остались неверифицированны[122].
Психоаналитическая ориентация концепции У. Шутца обращает внимание на детерминацию поведения и взаимодействия межличностными потребностями индивидов. В контексте социальной стабильности интересно учесть исследование Шутца в отношении межличностной потребности в контроле, выделение им трех типов поведения в сфере контроля – «отказывающееся», «автократическое», «демократическое»[123], что с учетом позиции В. Байона позволяет трактовать симметричные типы взаимодействия групп. Реализация властных отношений для обеспечения социальной стабильности позволяет увидеть различные типы поведенческих моделей группового взаимодействия. Конформизм и покорность в одном случае могут вступать во взаимодействие с доминирующим типом, уверенно и динамично принимающим решения. Наиболее адекватным типом взаимодействия можно считать сбалансированный тип, или, в терминологии Шутца, «демократический». Такой вариант взаимодействия учитывает ситуационный подход и обладает достаточным потенциалом для многостороннего его регулирования и конструктивного взаимодействия[124]. Фактором дестабилизации здесь может наиболее явственно выступать тенденция к девиантным коммуникативным формам, которая отличается отказом следовать социальным нормам и уважать права других.
В качестве специфической социальной группы многие российские этнологи и психологи рассматривают этнос, определяя его как устойчивую в своем существовании группу людей, осознающих себя ее членами на основе любых признаков, воспринимаемых как этнодифференцирующие. Этническая идентичность как осознание человеком своей принадлежности к определенной этнической общности оказывает серьезное влияние на межгрупповые отношения. В ее структуре обычно выделяют два основных компонента – когнитивный и аффективный, хотя некоторые авторы выделяют и поведенческий компонент идентичности, понимая его как реальный механизм не только осознания, но и проявления себя членом определенной группы, «построения системы отношений и действий в различных этноконтактных ситуациях»[125]. Единый процесс дифференциации/идентификации приводит к формированию этнической идентичности, которая в самом общем смысле есть результат процесса сравнения «своей» группы с другими социальными объектами. Именно в поисках позитивной социальной идентичности индивид или группа стремится самоопределиться, обособиться от других, утвердить свою автономность. Этническая идентичность как механизм, определяющий основы межгруппового взаимодействия в системе социальной стабильности, основывается на процессах категоризации (на «мы» и «они»). А. Тэшфел и Дж. Тернер выдвинули общий психологический принцип, согласно которому оценочное сравнение категоризуемых групп неразрывно связано с другим когнитивным процессом – групповой идентификацией. Или, по выражению русского ученого Б. Ф. Поршнева, «всякое противопоставление объединяет, всякое объединение противопоставляет, мера противопоставления есть мера объединения»[126].
Широкое развитие общества потребления дает новое направление мучительного поиска современным человеком оснований собственной идентичности, независимо от этнодифференцирующих признаков. Эти процессы находят свое выражение в стремлении к покупкам, которые становятся борьбой против неопределенности и чувства отсутствия безопасности и стабильности. При этом идентичность проявляет себя как текучее и неустойчивое образование. «…Именно способность делать покупки в супермаркете идентичностей, степень истинной или предполагаемой потребительской свободы выбирать свою идентичность и удерживать ее сколь угодно долго становится самым легким путем к исполнению фантазий об идентичности»[127]. При этом вещи становятся символическими обозначениями идентичности и средствами идентификации.
