Внешние атрибуты державы, и вообще независимой страны, — сильная государственность и наличие национального проекта, понятого и поддержанного большинством общества. Но за ними стоит главное — существование народа. В народе, в отличие от населения, люди, семьи, общности связаны так, что «целое больше суммы частей». Здесь возникает мнение народное, народная сила, которых нет даже в сотнях миллионов «свободных индивидов», они — как куча песка.
Народ и государство — две ипостаси страны, два лица ее держателя. Они и болеют вместе, хотя и по-разному. Народ рассыпается, детей не рожают, к горю ближних равнодушны. Государство утрачивает авторитет (легитимность), чиновники распродают страну по частицам. Обязанность и народа, и государства — беречь друг друга.
Одним из губительных дефектов нашего общественного сознания стала убежденность, будто народ, когда-то возникнув (по воле Бога или под влиянием космических сил, пассионарного толчка и др.), не может пропасть. Считается, что для его исчезновения требуются по меньшей мере подобные по силе проявления божественных или природных воздействий — такого масштаба, что мысли и дела самих людей повлиять на это не могут.
Это представление принципиально ложно. Народ, в отличие от биологических популяций, живых существ, возник не в ходе естественной эволюции. Это творение культуры, причем недавнее, требующее для своего существования уже сложной общественной организации. Например, русский народ возник совсем недавно — за XIV-XVI века. А ведь уже до этого у восточных славян была своя государственность, общая религия и развитая культура. Но чтобы собрать их в народ, требовалось создать еще множество особых связей между людьми — так, чтобы большая общность, расселенная на обширной территории, почувствовала себя огромной семьей. Мы — русские. Но эти связи можно и порвать!
Разве когда-нибудь мы задумывались о том, что народ надо сохранять? Разве говорилось нам в школе, вузе, в СМИ, что для этого необходимы такие-то и такие-то усилия и средства? Нет, мы как будто получили народ от предков как данность и даже не думали, что он нуждается в охране, уходе, «ремонте». С 1991 года народ России стал таять количественно. Объявили о демографической катастрофе, но при этом речь шла не о народе как системной целостности, а о «населении». Из заявлений на демографическую тему вовсе не следует признания того факта, что существование народа может быть под угрозой, даже если население, как совокупность индивидов, прирастает. А ведь это именно так — население может сохраниться и увеличиться, но при этом лишиться качества народа как субъекта истории.
На деле жизнь народа сама по себе вовсе не гарантирована, нужны непрерывные усилия по ее осмыслению и сохранению. Это — особый труд, требующий ума, памяти, навыков и упорства. Как только этот труд перестают выполнять, жизнь народа деградирует, иссякает и утрачивается. Народ жив, пока все его части — власти, воины, поэты и обыватели — непрерывно трудятся ради его сохранения. Одни охраняют границы «родной земли», другие возделывают землю, не давая ей одичать, третьи не дают разрастись опухоли преступности. Все вместе берегут и ремонтируют центральную мировоззренческую матрицу, хозяйство, тип человеческих отношений. Кто-то должен строго следить за «универсумом национальных символов» — не позволять, чтобы вредители или недалекие политики озорничали около него, меняя то праздники, то Знамя Победы.
Эту работу надо вести как непрерывное строительство, как постоянное созидание этнических и национальных связей между людьми. Но созидание и сохранение — задачи все же во многом разные. Здесь таится опасность ошибки. Возникает иллюзия, что каждодневное применение тех самых инструментов, при помощи которых был собран народ, гарантирует и его сохранение. На деле это не так, в чем мы могли не раз убедиться. И окружающий мир, и сам народ непрерывно изменяются. Значит, должны меняться и инструменты, и навыки. Это — процесс творческий и чреватый конфликтами. И попытка его «заморозить» (консерватизм), и попытка его радикально «освободить» («убрать все завалы на его пути») могут привести к катастрофическому ослаблению или разрыву связей.
В этом смысле схожи судьбы складывавшейся нации Российской империи и вполне уже сложившегося советского народа. Обе эти общности обладали большой энергией и переживали период быстрого развития. Но социальные и культурные условия стали тормозить это развитие — и начался распад связей, который был использован заинтересованными политическими силами (антиимперскими в прошлом и антисоветскими в наше время) для активного демонтажа народа. Ослабление связности народа — средство любой холодной войны, что прямо отражено даже в наставлениях и руководствах (например, США).
В начале XX века кризис был взорван «снизу», и в России оказалось достаточно организованных сил, чтобы произвести пересборку народа и подгонку условий, отвечающих его чаяниям. При назревании очередного кризиса в конце XX века инициатива была перехвачена альянсом «верхов» (части номенклатуры), «низов» (преступного мира) и внешних сил (геополитических противников СССР на Западе). Разрушение страны (СССР как «империи зла») с необходимостью означало и разрушение ее народа. «Рассыпание» народа как раз и стало главной причиной глубокого затяжного кризиса.
Доктрина демоса и охлоса
К 1991 году этот демонтаж был проведен на глубину, достаточную для ликвидации СССР при полной недееспособности всех защитных систем государства и народа. После 1991 года эта программа демонтажа была продолжена с некоторой потерей темпа вследствие нарастания стихийного, неорганизованного сопротивления «контуженного» перестройкой народа.
Прочтение, уже «после битвы», основных текстов доктрины перестройки показывает, что ликвидация советского народа как особой полиэтнической общности была целью фундаментальной. Эта операция велась в двух планах: как ослабление и разрушение ядра советской гражданской нации, русского народа, и как разрушение системы межэтнического общежития в СССР и Российской Федерации. Интенсивно разрабатывался тезис, что никакого советского народа (нации) не существует и что обитающие в СССР народы системной общностью не являются.
Но исподволь стала культивироваться еще более фундаментальная мысль, что население СССР (а затем РФ) вообще не является народом, а народом является лишь скрытое до поры до времени в этом населении особое меньшинство. В середине 80-х годов XX века эти рассуждения поражали какой-то абсурдной элитарностью, но большинство просто не понимало их смысла. Точно так же не поняло оно и смысла созданного в конце 1980-х годов понятия «новые русские». Оно было воспринято как обозначение обогатившегося меньшинства, хотя изначально разрабатывалось как обозначение нового народа — тех, кто отверг «дух Отечества». При введении самого термина «новые русские» было сказано, что к ним принадлежат те, кто отверг «русский Космос, который пострашнее Хаоса» (выражение кинокритика Плахова).
Политики, которые конструировали этничность «новых русских», определенно считали их нацией. В газете «Утро России» (февраль 1991 года) — органе партии Демократический союз (В. Новодворской), ее главный редактор В. Кушнир писал в статье «Война объявлена, претензий больше нет»:
«Рано или поздно, осыпаемые оплеухами, мы перейдем наш Рубикон и тогда все изменится. Вот почему я за войну… После взрыва, ведя войну всех со всеми, мы сумеем стать людьми… Сражаться будут две нации: новые русские и старые русские. Те, кто смогут прижиться к новой эпохе и те, кому это не дано. И хотя говорим мы на одном языке, фактически мы две нации».
Ненависть возникающего в революции-перестройке «нового народа» к прежнему народу была вполне осознанной. В элитарном журнале «Век XX и мир» была статья-манифест «Я — русофоб». Там говорилось: «Не было у нас никакого коммунизма — была Россия. Коммунизм — только следующий псевдоним для России. Я — русофоб. Не нравится мне русский народ. Не нравится мне само понятие «народ» в том виде, в котором оно у нас утвердилось».
Собирание в новый народ всех таких русофобов предполагало подрыв этнических и гражданских связей большинства населения и изъятие у него прерогатив, прав и обязанностей народа. К 1991 году самосознание «новых русских» как народа, рожденного революцией, вполне созрело. Их лозунги, которые большинству казались антидемократическими, на деле были именно демократическими — но в понимании западного гражданского общества. Потому что только причастные к этому меньшинству были демосом (то есть народом), а остальные остались «совками».
