французские и английские десанты, казацкие и кулацкие восстания, партизанщина, деникинские войска, бандиты и атаманы самых различных мастей, дезертиры, зеленые – все перемешалось, все кричало, пропагандировало, требовало, стреляло, дралось, изменяло, перебегало из одной группы в другую, наступало, отступало».
В жизни нередко случалось так, что такой (сегодня) неисполнительный командир через короткое время показывал пример безупречного выполнения оперативного приказа, высокой организованности и инициативы, за что удостаивался наград и почестей. В полной мере это относится и к Щорсу.
Исходя из посыла о несложившихся отношениях между Щорсом и членом РВС 12-й армии Араловым, можно предположить, что последнему не составляло большого труда настоять на понижении Щорса в должности при слиянии двух дивизий в одну в августе 1919 г. То есть он мог сделать так, чтобы начдивом объединенной дивизии стал Дубовой, как бывший командарм, а Щорс переместился бы на роль его заместителя, что по логике вещей было бы вполне объяснимо.
Однако этого не произошло. И не потому, что Аралов не использовал свои возможности и связи (а они, учитывая его личное знакомство с В.И. Лениным и Л.Д. Троцким, а также предыдущую должность члена Реввоенсовета Республики, были огромные). Очевидно, что тогда, в августе 1919 г., в той сложившейся обстановке, Аралов и командарм Семенов посчитали самым рациональным именно такое сочетание кадров в руководстве 44-й стрелковой дивизии, а не какое-либо другое. И Дубовой, верный партийной дисциплине, принял новое назначение. К тому же ему, видимо, было обещано, что при первой освободившейся вакансии начальника дивизии он займет ее.
По версии еще одного исследователя темы – С.И. Петриковского (Петренко) – в качестве исполнителя воли руководства 12-й армии выступал политинспектор этой армии П.С. Танхилевич. Ради уточнения отметим, что Казимир Квятек, бывший командир Богунского полка, в расположении которого и произошла трагедия 30 августа 1919 г., в своих воспоминаниях почему-то данного человека назвал по-другому – уполномоченным РВС армии. Надо сказать, что общее для них (политинспектора и уполномоченного) заключалось в том, что представитель любого штаба или политоргана, выезжая в подведомственные части, всегда получал необходимые полномочия (отсюда и слово «уполномоченный»), подтвержденные соответствующим мандатом или предписанием. Однако при этом все же скажем о различиях, связанных с наименованием упомянутых должностей.
Итак, Квятек именует Танхилевича «уполномоченным Реввоенсовета 12-й армии», а Петриковский – «политинспектором из 12-й армии». Что не одно и то же: в качестве уполномоченного РВС армии в дивизию мог прибыть сотрудник штаба, политработник либо строевой командир. Сфера его интересов могла быть весьма широкой – от качества и точности выполнения того или иного оперативного приказа до состояния снабжения подразделений всем необходимым для жизни и боя. Что же касается «политинспектора из 12-й армии», то уже само наименование его должности сразу очерчивает круг полномочий – проверить состояние политической работы в частях дивизии, деятельность политсостава и партийных ячеек, уровень политико-морального состояния личного состава. И таковым лицом мог быть только политработник, административные (дисциплинарные) права которого были в те годы невелики. Его обязанности были где-то сродни современному армейскому пропагандисту, отчасти лектору. А посему совершенно напрасно Сафонов и Терещенко так высоко поднимают Танхилевича, попрекая Дубового в том, что тот забыл упомянуть в своих воспоминаниях этого человека.
Сафонов и Терещенко, анализируя фрагменты из воспоминаний Дубового о гибели Щорса, в каждой их строчке ищут некий скрытый смысл, подозревая автора во всех тяжких: а почему он здесь написал так, а не этак? Почему вот этого человека упомянул, а о другом не сказал ни слова? Видимо, намеренно что-то скрывает!.. Не зря все это!.. Вероятно, к тому у него были веские причины!.. И так далее и тому подобное… Как это случилось в отношении злосчастного уполномоченного (или политинспектора) Танхилевича. Так почему Дубовой не упомянул в своей книжечке, что среди других лиц, находившихся 30 августа рядом с ним и Щорсом, был и этот политработник? Авторы прекрасно понимают, что на сей вопрос ответ им мог дать только сам Иван Дубовой. А что изменилось бы, если бы автор назвал это имя? Ровным счетом ничего.
Ну не назвал политинспектора Дубовой – назвал его Казимир Квятек в том же году. Что изменилось? Если исходить из посыла Сафонова и Терещенко, что Дубовой сознательно умалчивал имя Танхилевича, как бы отводя беду от него, то тогда слова Квятека надо понимать как демарш, вызов своему патрону (Казимир Францевич Квятек тогда командовал корпусом, И.Н. Дубовой был его начальником – заместителем командующего войсками Украинского военного округа), как желание приоткрыть завесу над тайной гибели Н.А. Щорса. На самом же деле ничего подобного не было и не могло быть. Квятек – такой же свидетель последних минут жизни Щорса и его смерти, как и Дубовой. Если допустить, что Дубовой сознательно скрывал от общественности имя политинспектора, то уж, поверьте, Квятек даже в 1935 г. на эту тему и рта бы не раскрыл, не желая навредить Дубовому – они состояли в большой личной дружбе. Очевидно, что и предварительного сговора по этому вопросу между ними не было. Только посему в воспоминаниях Квятека Танхилевич упоминается наравне с другими действующими лицами в событиях под названием «30 августа 1919 года», притом без выпячивания его роли и значения.
В данном эпизоде поведение и личность К.Ф. Квятека вызвали сильное недовольство со стороны Николая Зеньковича. И вообще этот бывший работник отдного из отделов ЦК КПСС подозревает всех и вся, а персонажи (Дубовой, Квятек) у него в главе-расследовании постоянно темнят, всячески ловчат и совсем не внушают доверия. Например, почему Квятек в воспоминаниях не называет Дубового? Неспроста все это, говорит автор, что-то здесь Казимир Францевич скрывает, притом с определенной целью. Логика Зеньковича до примитивности проста – раз не сказал, значит скрывает. А раз скрывает, то, очевидно, есть что скрывать. Вот так!.. Ну совсем как у следователей НКВД образца 1937 г. – «не признаёшься, гад, значит есть, что скрывать!» Не правда ли – очень похоже!..
Перейдем еще к одной группе обвинений. Сафонов и Терещенко с большой охотой цитируют страницы воспоминаний генерал-майора в отставке С.И. Петриковского (Петренко). Сразу чувствуется, что они полностью разделяют его точку зрения. В том числе обвинительный уклон в отношении Дубового. Напомним, что Петриковский непосредственным свидетелем гибели Щорса не был, однако он версию «его убили свои» поддерживал и способствовал ее активному распространению. Читая его записки (они датированы июлем 1962 г.), убеждаешься, что ему к этому времени было известно содержание акта судебно-медицинской экспертизы 1949 г. Возможно, что почерпнул он эти сведения у сестры Н.А. Щорса – Ольги Александровны, присутствовавшей при перезахоронении праха брата в г. Куйбышеве. А может быть, и
