Похоже, однако, что вторая половина десятилетия окажется куда менее благоприятной для страны и её правителя, как бы его ни звали. Несмотря на сохраняющиеся позитивные экономические показатели, тревожные симптомы нарастают в социальной сфере. Причём, каким ни удивительно это на первый взгляд, источником нестабильности становится сама власть.
Конец 2006 года, возможно, останется у нас в памяти как некий рубеж, за которым начинается совершенно новый этап в нашей социальной и политической жизни. Хотя, с другой стороны, таким же рубежом может считаться и январь 2005 года: федеральный закон № 122 и массовые протесты против него.
С одной стороны, власть восприняла период 2000–2005 года просто как необходимую передышку, время закрепления итогов приватизации и реформ 1990-х годов. После того, как передышка закончилась, можно начинать новый этап реформирования. Иными словами — новую приватизацию, новые преобразования в интересах капитала.
Так называемые неолиберальные реформы 1990-х годов поставили значительную часть населения на грань голодной смерти: часть жителей страны в буквальном, а не в переносном смысле боролась за выживание. Это, в конечном счёте, не соответствует даже интересам правящей верхушки. Даже если наша элита не отличается чрезвычайной гуманностью, она отдаёт себе отчёт в том, что людей можно эксплуатировать только пока они живы. Для того, чтобы люди могли трудиться на новых собственников, они должны воспроизводить свою рабочую силу. В начале 1990-х это было не слишком важно, поскольку эксплуатировался не столько труд, сколько материальные ресурсы, захваченные в процессе приватизации. Разворовывание приватизированного предприятия давало гораздо больше выгод, нежели даже успешная работа этого предприятия. Однако к началу 2000-х годов ситуация изменилась. Ресурсы, которые можно было просто захватить и использовать, не организовывая производство, были в значительной мере исчерпаны. А дефолт 1998 года был рубежом, после которого неизбежной стала смена модели.
В 2000-е годы российский капитализм переходит от разграбления страны к её эксплуатации. Это значит, что надо радикально изменить политическую, экономическую и даже социальную модель. Со стороны правящего класса требуется некоторая ответственность, дисциплина, хотя бы начатки эффективного управления. На политическом уровне смена подхода отражается переходом от режима Ельцина к режиму Путина. На уровне бизнеса группа Ходорковского предлагает своё видение стабилизации — под эгидой олигархических корпораций, а группа Путина — своё, под эгидой национальной бюрократии и транснационального капитала (и главными победителями в борьбе между Путиным и его олигархическими оппонентами становятся транснациональные компании, резко укрепившие свои позиции в России). Уцелевшие олигархические группы сами пытаются стать транснациональными.
Надо сказать, что транснационалы принесли в Россию более высокую культуру производства, некоторые новые (не обязательно, впрочем, передовые) технологии. И, как ни парадоксально, создали предпосылки для развития классовой борьбы в соответствии с привычными европейскими условиями: конфликт труда и капитала по вопросам заработной платы, условий труда, права на организацию профсоюзов и т. д. Пресловутый «вирус классовой борьбы» распространился на старые предприятия и на компании, принадлежащие олигархическому капиталу, где раньше была своя специфика трудовых отношений.
С другой стороны, к середине 2000-х годов бюрократия вместе со своими олигархическими и транснациональными партнёрами приходит к выводу, что население поднакопило жирок, пауза в проведении реформ окончена, надо начинать новое наступление. Причём захватить нужно отрасли и сферы, которые в начале 1990-х не представляли ценности, по крайней мере, в плане немедленного разграбления — жилищно-коммунальное хозяйство, образование, здравоохранение, транспорт. Все эти отрасли могут быть успешно освоены частным капиталом, если им накоплена хоть минимальная способность не только грабить, но и управлять. Разумеется, вопреки пропаганде, управлять они собираются не в интересах общества и не в интересах клиентов, а исключительно в своих собственных. Не ради удовлетворения общественных потребностей, а ради получения прибыли. С удовлетворением общественных потребностей станет только хуже. Но в том-то и дело, что для людей, принимающих решения, речь идёт о совершенно иных вопросах. До недавнего времени состояние российского бизнеса было таково, что он не мог эффективно управлять даже в собственных интересах. Сейчас приходят транснациональные инвесторы, сложились более или менее успешные компании. Можно быть уверенными, что существование населения в условиях приватизированного жилищного хозяйства осложнится. Но по крайней мере есть надежда, что большая часть домов не рухнет в течение нескольких первых месяцев после приватизации ЖКХ. Лет десять назад можно было быть уверенным в обратном: просто растащили бы несущие металлические конструкции, разобрали бы по кирпичам стены на нижних этажах и этим успешно завершили бы процесс рыночной реформы. Впрочем, подобное не исключено и теперь. Посмотрите, как дают трещину — в буквальном смысле — лужковские новостройки в Москве.
Команда Путина, произнося громкие слова об укреплении роли государства в экономике и социальной защите населения, одновременно разворачивает новый виток приватизации. Распродаются государственные пакеты в банках и нефтяных компаниях, принимаются новые законы, поощряющие частную инициативу в сфере культуры и образования, переходят на рыночные основы все транспортные системы. Компании, в которых правительству принадлежит значительный пакет акций, получают право на дополнительную эмиссию, снижая тем самым долю государства. Западные аналитики восторженно повышают инвестиционный рейтинг России, несмотря на истерические протесты оппозиционных либералов, пытающихся представить Путина чуть ли не как врага рынка и противника буржуазных ценностей. Практичные люди бизнеса прекрасно понимают цену подобным заявлениям. Более либерального — с точки зрения экономики — правительства у нас, пожалуй, не было со времён злополучной администрации графа Витте, которая довела дело до революции 1905 года.
Разумеется, все эти рыночные меры не только не ослабляют монополизм, но, напротив, его резко усиливают, ибо большинство приватизированных корпораций остаётся естественными монополиями, только с них снимается государственный контроль. Но проблема здесь не в администрации Путина, а в самом капитализме, который несёт в себе неразрешимое противоречие: чем больше свобода для рынка, чем меньше государственного вмешательства и регулирования, тем сильнее произвол монополий[2].
Путинский проект российского капитализма прост и прозрачен. Это сильная централизованная власть, опирающаяся на крупные частные корпорации. Связующим звеном выступает бюрократический капитал, постоянно рождающийся в недрах государства, но так же перманентно приватизирующийся. Государство аккумулирует ресурсы и поддерживает порядок. По мере того, как формируются условия для приватизации очередного проекта, сложившегося в рамках государственного сектора, он передаётся частному капиталу, либо сам превращается в частную корпорацию. Совершенно ясно, что за свои услуги бюрократия требует достойную цену. Эта плата за услуги выражена не только в сумме взяток, не только в получении бывшими и действующими чиновниками своей доли в процветающих предприятиях, но и в форме политической лояльности крупного капитала.
Бюрократия требует от олигархического капитала соблюдения определённых правил, своеобразной дисциплины и уважения к себе. В обмен она гарантирует высокие прибыли, минимизацию социальных издержек и поддержку местных компаний в их экспансии за рубежом (всё — в точности по образцу царской России начала ХХ века). Некоторые секторы экономики остаются в качестве специального заповедника для «своих» — если иностранный капитал туда и пускают, то только в качестве младших партнёров и миноритарных акционеров отечественных корпораций. Зато секторы, не представляющих большого интереса для отечественного сырьевого бизнеса и финансовых групп, отдаются иностранцам почти безраздельно и без особых условий. Парадоксально, но закономерно: пока российские корпорации пытаются укрепиться на глобальном сырьевом рынке, внутренний рынок и сферу потребления осваивают иностранные фирмы — не только экспортируя товары, но и делая инвестиции в производство. За счёт транснациональных компаний в России бурно растёт сборка автомобилей, производство бытовой техники.
Возникает практически идеальный симбиоз корпоративного капитала и государственного аппарата. Если у власти и есть какая-то идеология, то нельзя назвать её иначе, чем корпоративной утопией.
