Фаза экономического роста в Великобритании, начавшаяся в 1783 г. и достигшая пика в 1792 г., была по сути первым современным деловым циклом[161]. В 1790 г. Великобритания, население которой составляло 1 % мирового, давала 10 % мирового производства железа[162]. Резко росло число патентов на технические изобретения: 1769 г. — 36, 1783 г. — 64, 1792 г. — 87, 1802 г. — 107[163].
И все же превосходство Великобритании над Францией не стоит преувеличивать. Во Франции тоже развивалась промышленность. Так, накануне революции чугуна французы выплавляли 130 тыс. т, а британцы только 63 тыс. т[164]; после войны за испанское наследство французская торговля развивалась быстрее, чем торговля любой другой страны, включая Великобританию[165]; если в 1720 г. объем внешней торговли Франции составлял 20 % британской, то к 1780 г. они сравнялись[166]. У Франции был весьма неплохой флот и — благодаря Ж.Б.В. де Грибовалю — великолепная артиллерия[167]. Таким образом, в целом в конце XVIII в. технико-экономически соперники еще «играли в одной лиге». Преимущество Великобритании — и серьезное — заключалось в другом. Во-первых, в том, что землевладельческая элита была открытым слоем и, в отличие от французских petite noblesse, испанских hidalgos, немецких Junkers и т. д., не была бедной, а следовательно, имела немало резонов поддерживать существующий общественный порядок[168] (французское мелкое дворянство характеризовалось совсем другим настроением).
Во-вторых, британцы обладали преимуществом в финансовой сфере, причем речь идет не только о национальных финансах, но и международных: например, британцы в своей игре против Франции могли мобилизовать на помощь себе швейцарских банкиров. Это не говоря о том, что французская монархия, в отличие от британской, была в большей степени системой мобилизации людей, чем денег[169].
В-третьих, британцы были сильнее в информационной войне. Всего один пример: в конце XVIII в. было создано London Corresponding Society. По форме это было объединение лиц свободных профессий, журналистов и т. п. По сути же оно выполняло функцию информоружия, ведя пропаганду и пугая английского обывателя сначала Францией и католицизмом, а затем — якобинизмом и Наполеоном[170].
В-четвертых, у британцев было преимущество в организации разведки, спецслужб, с которыми активно сотрудничали интеллектуалы как в самой Великобритании, так и во Франции, где британцам удалось создать «пятую колонну». Создание «пятых колонн» — излюбленная тактика англосаксов, которую они постоянно применяли, в частности, по отношению к России. Франция после провала в 1745 г. поддерживаемого ею якобитского вторжения в Великобританию была мало активна в ведении тайной войны против Англии, особенно по сравнению с британскими усилиями и их масштабом. Кстати, если бы высадка якобитов в 1745 г. увенчалась успехом или, как минимум, спровоцировала бы гражданскую войну, британцы столкнулись бы с серьезными проблемами в борьбе с французским конкурентом[171]; более того, у них едва ли хватило бы сил на Семилетнюю войну и не было бы ни войны, ни перелома 1759 г. в ней, ни победы[172].
Наконец, в-пятых, и, возможно, это самое главное, у Великобритании было мощное оргоружие, которого не было у Франции, — континентальные, в том числе французские масонские ложи, ориентировавшиеся на Великобританию и часто управлявшиеся «с Острова». Они сыграли большую роль в подготовке Французской революции, точнее, в превращении структурного кризиса и недовольства в системный и революцию.
С учетом мировой и европейской ситуации Великобритания должна была торопиться опрокинуть Францию. Положение Альбиона после отделения североамериканских колоний (которым, кстати, Людовик XVI подарил 12 млн ливров и еще 6 млн одолжил[173], что вызвало ярость у британского истеблишмента) и поражения в войне с европейскими державами (в результате чего пришлось вернуть Испании Флориду) пошатнулось и было сложным. Казалось, что с американской независимостью и потерей 3 млн подданных грядет распад Британской империи[174]. Эрцгерцог Леопольд уверял своего брата австрийского императора Иосифа II, что после 1783 г. на европейской шкале Великобритания занимает место не выше Дании или Швеции[175]. Франция, как в целом справедливо опасались в Лондоне, могла воспользоваться обстоятельствами, сделать рывок и оставить главного противника в геоисторическом офсайде, несмотря на британскую экономическую мощь. Поэтому по сути единственным выходом для британского правящего класса было подсечь Францию, т. е., использовав ее внутренние проблемы, дестабилизировать государство, а по возможности свергнуть поддержавшего североамериканцев короля. Именно над этим активно начали работать британские КС — разведка и масонские ложи по всей Европе и, разумеется, в самой Франции, активно используя «пятую колонну». Предстояла схватка элит, и британская оказалась сильнее.
Мне эта ситуация напоминает 1980-е годы, когда США оказались в трудном положении, а после обвала фондового рынка 19 октября 1987 г. (индекс Доу-Джонса упал на 508 пунктов, т. е. 22,3 % за один день — рекорд) и ряда других неприятностей ситуация и вовсе стала аховой. Возникла серьезная угроза позициям США на мировом рынке, в конце 1991 г. это открыто признала М. Тэтчер, выступая в Институте нефти в Хьюстоне, США. Единственным спасением США в этой ситуации было обрушение Советского Союза и соцлагеря с последующей перекачкой активов из этой зоны в США, что и было сделано в 1990-е годы. В 1790-е годы британцы сделали все, чтобы столкнуть в пропасть Францию и на этом построить свое будущее.
Историк П. Брэндон откровенно признает этот факт. Отметив, что в 1780-е годы Великобритания оказалась в труднейшем положении, он пишет: «Однако Французская революция привела ее к подъему на новые высоты. Попытка Наполеона установить свое господство в Европе, казалось, оправдывает британские имперские амбиции»[176].
Нельзя сказать, что во Франции не было «социального костра», но он лишь тлел, и британцы сделали все, чтобы активно «раздуть» его, подбросив дров. Важнейшее событие начала второго этапа развития КС — революция во Франции; там же, во Франции, он и оканчивается в 1871 г. победой Пруссии над Второй империей. Правда, у Французской революции была экспериментальная предшественница — почти забытая «революция патриотов» в Голландской республике[177]. Это лишний раз подтверждает справедливость тезиса о том, что Голландия с XVI в. выполняет для Запада роль экспериментальной площадки. Именно там была организована первая «буржуазная революция»; в наше время именно там были впервые легализованы наркотики, эвтаназия, гомосексуализм; и если когда-нибудь будет легализован каннибализм, то можно не сомневаться, что скорее всего это произойдет в Нидерландах. Ну а о конце XVIII в. можно сказать, что «эпоха революций» (1789–1848 гг.) начала обкатываться опять же в Голландии, хотя французская эпопея полностью затмила деяния «патриотов».
14. Французская революция — опыт реализации проектно-конструкторского подхода к истории
Французская революция, конечно же, имела системные предпосылки — в обществе накопилось достаточно противоречий и социального динамита. Однако динамит кто-то должен взорвать, а взрыв направить в нужном направлении, чтобы затем утилизовать результаты. Без тщательной подготовки, финансового обеспечения и организации, т. е. субъектного фактора (не путать с субъективным; повторю, то, что сказал в предисловии: как субъектный, так и системный фактор носят объективный характер; субъективный фактор — частный и далеко не самый значительный аспект субъектного фактора) противоречия могут взорваться бунтом, мятежом, восстанием, как это бывало во Франции XIV, XVI или XVII вв., когда системная социально-экономическая ситуация, кстати, была много хуже, чем в конце XVIII в. Тем не менее революция случилась именно в конце XVIII в. Да, революции предшествовали голодные годы. Но, как пишет во втором томе («Революция») своего «Происхождения современной Франции» И. Тэн, при Людовике XIV и Людовике XV еще больше голодали, но бунты быстро усмирялись и были частным случаем обычной жизни. «Когда стена слишком высока, никто не подумает забираться на нее. Но вот по стене пошли трещины, и все ее защитники — духовенство, дворянство, третье сословие, ученые, политики вплоть до самого правительства проделывают в ней большую брешь. Впервые обездоленные видят выход; они бросаются к нему сначала небольшими группами, а затем массой; восстание становится всеобщим, каким когда-то было смирение»[178].
