Помимо безработицы, которая сразу обрывает множество связей человека с профессиональной общностью, важным фактором ослабления этих связей стала перегрузка. Для общения, в том числе с товарищами по профессии, требуются время и силы. Измотанный на работе человек имеет меньше ресурсов для коммуникаций. У промышленных рабочих в 2008 году фактическая продолжительность рабочего времени составила в среднем 184 часа в месяц — вопреки установленной КЗоТ допустимой норме рабочего времени 168 часов в месяц. Вот вывод из материалов Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения (массив данных 2000 года, опрошено 9009 человек):
«Для большинства людей дополнительная работа — жизненная необходимость… Остальные стороны жизни — здоровье, семья, дети, образование, взаимопонимание, общение “меркнут” на фоне основной доминанты жизнедеятельности, выживания — работы и заработка… Анализ материалов исследования показывает, что в настоящее время наблюдается тенденция роста трудовой нагрузки на основной работе. Увеличение продолжительности рабочего времени носит, с одной стороны, добровольный характер, продиктованный стремлением работника за сверхурочные часы получить прибавку к основной оплате; с другой — является вынужденным, поскольку на многих предприятиях, фирмах (особенно находящихся в частном владении) удлиненный рабочий день/неделя, несоблюдение выходных дней и отпусков становится по существу нормой, обязательным требованием, за несоблюдение которого работнику грозит увольнение» [49].
Крайняя степень маргинализации рабочих, длительное время не имеющих работы или измотанных жизнью — втягивание их в «социальное дно» или в преступную деятельность и осуждение к лишению свободы. Н.М. Римашевская пишет (2004):
«Угроза обнищания нависла над определенными социально-профессиональными слоями населения. “Социальное дно” поглощает крестьян, низкоквалифицированных рабочих, инженерно-технических работников, учителей, творческую интеллигенцию, ученых. В обществе действует эффективный механизм «всасывания” людей на “дно”, главными составляющими которого являются методы проведения нынешних экономических реформ, безудержная деятельность криминальных структур и неспособность государства защитить своих граждан.
Эксперты считают, что угроза обнищания — глобальная социальная опасность. По их мнению, она захватывает: крестьян (29%), низкоквалифицированных рабочих (44%); инженерно-технических работников (26%), учителей (25%), творческую интеллигенцию (22%)… Для мироощущения [бедных] характерен пессимизм и отчаяние. Этим психоэмоциональным напряжением беднейших социально-профессиональных слоев определяется положение “придонья”: они еще в обществе, но с отчаянием видят, что им не удержаться в нем. Постоянно испытывают чувство тревоги 83% неимущих россиян и 80% бедных.
“Придонье” — это зона доминирования социальной депрессии, область социальных катастроф, в которых люди окончательно ломаются и выбрасываются из общества» [119].
Личной катастрофой становится бездомность, чаще всего после возвращения из мест заключения или из-за распада семьи:
«Основная масса бездомных — лица 35-54 лет… По социальному положению большинство бездомных — рабочие. Но каждый следующий год дает заметное приращение бывших служащих. Более половины из них имеют среднее образование, до 22% — среднее специальное, около 9% — высшее» [4].
В целом, первый этап реформ (1990-е годы) погрузил унаследованную от советского порядка общность рабочих в состояние социального бедствия, которое в кооперативном взаимодействии с информационно-психологическими ударами оказало разрушительный эффект на связность этой общности.24 Итог этого десятилетия социологи формулируют так:
«Только у незначительного числа индивидов и социальных групп изменения произошли к лучшему, в то время как у большинства населения (82% опрошенных в декабре 1998 г.) ситуация катастрофически ухудшилась… К этому следует добавить такие негативные явления, как рост безработицы и депрофессионализация занятых. Исследования подтверждают, что существует тесная связь между расцветом высшего слоя, “новых русских” с их социокультурной маргинальностью, и репродукцией социальной нищеты, криминала, слабости правового государства» [37].
Процессы, запущенные в 90-е годы XX века, обладают большой инерцией, и улучшение экономической ситуации после 2000 года само по себе их не останавливает: пережившим социальную травму людям требуется программа реабилитации. «Ремонт» структуры общества и конкретных общностей требует средств и времени, но такая задача еще и не ставилась. Вот вывод 2003 года:
«События последних 10 лет привели к интенсивному социально-экономическому расслоению населения России… Последствия этих процессов видны уже сейчас — формирование взаимоисключающих интересов “верхов” и “низов”, “геттоизация” больших групп населения на низших уровнях социальной иерархии без перспектив улучшения их положения.
В настоящее же время Россия подходит к новому этапу развития своей социальной структуры, который можно обозначить как институционализация неравенства, или, в терминологии П. Штомпки, возникновение прочной иерархии привилегий и лишений в отношении доступа к желаемым благам и ценностям. Это закрепление неравных стартовых позиций для новых поколений, передача раз достигнутого высокого богатства и социального статуса детям и, напротив, лишение “проигравших” и их потомков важнейших экономических, политических и культурных ресурсов общества, блокирующее им возможности восходящей мобильности… В процессе снижения уровня жизни из сознания людей вымываются сложные социокультурные потребности, для них становится характерной жизнь одним днем, установка на выживание. Важной проблемой является межпоколенная передача депривации в беднейших семьях» [11].
Дело не только в резком расслоении населения по экономическим параметрам. Люди переживают стресс из-за несоответствия новой структуры общества их моральным установкам. Исследование 2005 года приводит к такому выводу:
«Больше половины лиц, считающих, что они могут добиться успеха в новых условиях, тем не менее отдают предпочтение не рыночной, а государственной экономике. В массовом сознании очень прочно утвердилось мнение, что предпринимательский успех сегодня связан не с трудовыми усилиями и личными достижениями, а с изворотливостью, наличием влиятельных покровителей или с деятельностью, выходящей за рамки закона» [75].
Такое состояние общества стабилизировалось. Общие выводы подтверждены социологами и в 2009 году:
«Социальная дифференциация, как показывают данные нашего исследования, связана с конфликтностью интересов, с собственностью на средства производства и распределением власти… В настоящее время формы социального неравенства структурализованы, фактически закреплены институционально, ибо касаются распределения власти, собственности, дохода, других общественных отношений…
Самыми весомыми индикаторами бедности, по мнению опрошенных, являются: “политика властей, направленная на обогащение одних и разорение других”, и непосредственно связанная с этим “невозможность получить хорошее образование и хорошую работу”. По каждой альтернативе доля отметивших эту позицию колеблется от 52 до 68%. Причем, рабочие и непрофессионалы делают больший акцент на “невозможность получить хорошее образование”, а специалисты — “получить хорошую работу”» [36].
Островками благополучия являются в России несколько мегаполисов, из которых резко выделяется Москва. Среднедушевые денежные доходы населения в Москве были больше средних по России в 4,1 раза в 2000 году и в 2,5 раза в 2009 году. Тем не менее и в Москве рабочие переживали трансформацию общества очень тяжело. Исследование 2005 года показало:
«Эффективность социальной адаптации даже московских рабочих очень низка. Большинство из них, независимо от выбранной стратегии выживания, не удовлетворены материальным положением и считают, что за последние пять лет материальное положение их домохозяйств ухудшилось в той или иной степени. В Москве в конце 1990-х годов более половины (62%) имели средства только на самое необходимое (питание, оплату квартиры, коммунальных услуг, недорогую одежду), а каждому пятому (21 %) денег даже на эти цели, порой даже на питание, не хватало.
Работа на частном предприятии, как выяснилось, не является для рабочих эффективным фактором приспособления к радикально меняющимся условиям труда и жизни. Большинство рабочих на частном предприятии (63%) в Москве в конце 1990-х гг. также имело средства только на необходимое, а каждому четвертому (27%) — средств на это (иногда даже на питание) не хватало» [17].
Показательно воздействие реформы на особый отряд промышленных рабочих и ИТР — работников оборонной промышленности, которая в 1991-1993 годах была подвергнута разрушительной «конверсии». Было резко (в 4 раза в 1992 году) сокращено производство военной продукции, уволены 300 тыс. работников, резко сократилась зарплата. Особенность в том, что большинство работающих на оборонных предприятиях — женщины, причем с очень высоким уровнем образования и квалификации, элита общности промышленных рабочих. В Приложении приведены данные исследования оценок, которые давали работницы тем изменениям, которым были подвергнуты предприятия ВПК [124].
