Так вот: две нации могут ничем не отличаться друг от друга, кроме факта наличия границы между ними. Эта граница может быть обозначена минимальным набором маркеров – достаточно пары столбов и кое-как проведенной межи. То есть – нескольких общеизвестных шиболетов, позволяющих отличить «своего» от «чужого» в ряде общезначимых ситуаций. При этом шиболет может не иметь никакой «культурной ценности»: достаточно того, что он позволяет различить «свое» и «чужое» [73] .
Поэтому пресловутые «этнические различия» (на описание и изучение которых потрачено столько сил и времени) в самых важных, критических ситуациях значат не больше, чем униформа солдат сражающихся армий. Разумеется, мундиры должны чем-то различаться – чтобы в случае чего не подстрелить «своего». Однако это и все: никакой «сущности» (например, «уникального народного духа») за ними, как правило, не стоит.
В конце концов, можно очень высоко оценивать себя как нацию и быть не в восторге от своих «отличительных особенностей» – например, скептически оценивать собственную национальную культуру, не считая ее значительным достижением. Как показывает практика, по-настоящему успешная нация вообще не нуждается в «охране национальных различий». Например, современным американцам их национальный успех заменяет «национальные отличия». В некотором смысле он и является их единственным отличительным признаком: нация осознает себя как «народ-победитель-всего» (America Is One). Можно сказать, что во всяком лидерстве сейчас есть «что-то американское» – этого довольно. Что касается «национальных особенностей», то американец-патриот вполне способен иронизировать над таковыми in toto – что отнюдь не мешает ему регулярно поднимать американский флаг над собственными домом.
Напротив, тщательное поддержание «национальной самобытности» зачастую свидетельствует об угасании национального духа – например, в том случае, когда «самобытность» превращается в товар. Достаточно вспомнить некоторые народцы и племена, для которых пресловутая «самобытность» является просто-напросто единственным пользующимся спросом товаром: глиняные кувшины, поделки из перьев, деревянные божки, превращенные в сувениры и выставленные на туземном базаре за пару долларов, – все это, очевидно, отнюдь не является проявлениями «могучей силы национального духа», а, напротив, свидетельство его капитуляции перед обстоятельствами [74] .
Теперь, наконец, обратимся к проблеме «национального мифа». Разумеется, всем хорошо известно, что большая часть любой национальной истории – как в отношении Золотого века, так и по поводу вражьих происков – просто-напросто выдумана самими же националистами. Однако проблемой это не является: в момент подъема национальных чувств такие мелочи, как соответствие или несоответствие мифа каким-то там «фактам». Настоящие проблемы возникают потом, после «национального освобождения» – особенно если это было настоящее освобождение от власти другого народа. Очень часто выясняется, что самой желанной культурой для освободившейся нации является как раз культура тех супостатов, от владычества которых он так стремился освободиться. Те же индусы поступили довольно честно, оставив в качестве государственного языка многонациональной и многоязычной страны английский – а не попытавшись, например, возродить санскрит. У ирландцев возрождение гэльского превратилось в унылый фарс, продолжать который расхотелось ровно тогда, когда всем стало окончательно ясно, что независимость Ирландии гарантирована. То же самое происходит и с культурой в целом: она начинает строиться как раз по образцам культуры «угнетателей». Особенно интересны в этом смысле «особые случаи», типа израильского, где общий фон «национального строительства» (например, успех иврита) был фундирован немаловажным обстоятельством: люди, бежавшие «из Европы», приехали на Святую Землю для того, чтобы построить там не что иное, как Европу же, но только «маленькую Европу для евреев». Однако ведь и независимая Индия проектировалась как «Англия для индусов» (разумеется, в том понимании «Англии», которое было у индийских интеллектуалов), Ирландия – как «Англия для ирландцев», и так далее. Модель национального успеха обычно берется не из «глубин народной души» (где ее, впрочем, и не ищут), а как раз из преодолеваемой (а по сути принимаемой в качестве образца) культуры. «Победители дракона» в глубине души мечтают сами стать драконами.
Гурт: пролегомены к аналитике национального
Одним из источников проблем в изучении наций и национализма является характер ее отношений со своими обычными спутниками – такими, как свой язык, территория, культура и проч. Если «наивное» понимание нации попросту полагает все вышеперечисленное «признаками», естественными атрибутами нации, то современный этнономинализм de facto полагает их побочными продуктами «национального активизма», нужными для достижения каких-то третьих целей (типа построения капитализма в одной, отдельно взятой стране). Мы намерены рассматривать «национальные атрибуты» не как «неотъемлемые признаки», но и не как случайные следствия безличных процессов, но как национальные достижения, или трофеи.
Расселиться и занять собой территорию, создать национальный язык (отличающийся от других языков и единый в себе), построить национальную культуру – все это относится не к «неотъемлемым атрибутам», а именно к списку успехов. Разумеется, совсем неуспешные народы просто не выживают – поэтому народы, не имевшие никаких успехов, не оставляют следов в истории. Однако некоторые могут настолько преуспеть в каком-то одном отношении, что позволяют себе не обращать внимания на другие. Так, всем нам хорошо известно, что некоторые народы не обладают своим особым языком, четко очерченной территорией, самобытной культурой, видимыми антропологическими различиями и так далее – и, тем не менее, являются именно нациями. С другой стороны, люди, принадлежащие одной нации, могут отличаться внешне, разговаривать на разных языках и так далее.
Все перечисленные выше призы и трофеи имеют лишь одну общую черту: они не могут быть приобретены быстро. Как правило, на то, чтобы расселиться по новой территории, создать национальный язык, собственную культуру и так далее, уходит жизнь нескольких поколений. Более того: живущие здесь и сейчас представители народа могут даже не осознавать, что именно с ними происходит и куда идет дело. С их точки зрения, они «просто живут», т. е. решают практические задачи по обустройству своего быта – ну или, в лучшем случае, своих детей. Ситуация, в которой они находятся, воспринимается ими как данность: «так уж получилось, что мы здесь живем», «вроде бы дела пошли на лад», «что-то идет не так», etc. Разумеется, люди влияют на глобальную ситуацию – но далеко не всегда осознают это.
Эти «длинные периоды времени», превышающие человеческую жизнь – и уж, тем более, человеческие представления о прошлом и будущем, – мы будем называть Большим временем [75] .
В дальнейшем мы будем рассматривать «народ» как совокупность людей, конкурирующую с другими народами (другими совокупностями людей) в Большом времени – т. е. как субъект конфликта, протекающего в Большом времени.
Сами по себе сферы межнациональной конкуренции известны: это, прежде всего, демография, а также геополитика и геоэкономика: каждая нация стремится быть многочисленнее и богаче других наций, занимать большее (и более удобное для жизни) пространство, и т. п. Важно понять, что имеется в виду, когда мы говорим о Большом времени. Имеется в виду «историческое» время, исчисляемое сроками жизни поколений. Очевидно, что на таких исторических промежутках бессмысленно говорить о конкуренции между конкретными индивидами. Однако конкурентные процессы в больших временных масштабах наблюдаемы. Соответственно, «народы» можно определить в качестве субъектов этих процессов, т. е. как макроконкурентные группы. Слово «макро» здесь обозначает не столько численность нации (бывают и очень малые народы), сколько масштаб процессов, в которые они вовлечены. Небольшая группа людей, принимающая самостоятельное участие в глобальных процессах, есть полноценный народ.
Далее, следует отличать самостоятельное участие в длительных («больших», «медленных») процессах и самостоятельность (или даже задействованность) в текущей политике, т. е. в процессах «быстрых». Из первого автоматически не следует второго. Народ, «просто живущий» на какой-то территории – и, может быть, весьма успешный по меркам Большого времени – может никак не проявлять себя во времени «малом». Например, земледельцы, живущие в какой-то местности, могут столетиями страдать от набегов кочевников, которые нападают на их селения, грабят, жгут, насилуют, уничтожают урожай и т. д. При этом земледельцы могут относиться к кочевникам как к стихийному бедствию, с которым «ничего не поделаешь». Может показаться, что земледельцы смирились с ситуацией. Однако в Большом времени они активно теснят кочевников: рождаемость среди земледельцев выше, пастбища постепенно распахиваются под пашни и т. д.
