10 декабря 2010 года Председатель Конституционного суда Валерий Зорькин выступил с таким заявлением: «Свой анализ я хочу посвятить нарастающей криминализации российского общества. Увы, с каждым днем становится все очевиднее, что сращивание власти и криминала по модели, которую сейчас называют «кущевской», — не уникально. Что то же самое (или нечто сходное) происходило и в других местах — в Новосибирске, Энгельсе, Гусь-Хрустальном, Березовске и т. д.
Всем — и профессиональным экспертам, и рядовым гражданам — очевидно, что в этом случае наше государство превратится из криминализованного в криминальное. Ибо граждане наши тогда поделятся на хищников, вольготно чувствующих себя в криминальных джунглях, и «недочеловеков», понимающих, что они просто пища для этих хищников. Хищники будут составлять меньшинство, «ходячие бифштексы» — большинство. Пропасть между большинством и меньшинством будет постоянно нарастать.
По одну сторону будет накапливаться агрессия и презрение к «лузерам», которых «должно резать или стричь». По другую сторону — ужас и гнев несчастных, которые, отчаявшись, станут мечтать вовсе не о демократии, а о железной диктатуре, способной предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям» [143].
Это крик отчаяния! Председатель Конституционного суда констатирует, что организованная преступность становится сильнее нынешнего государства, поскольку выработала эффективную модель сращивания с властью и с бизнесом, что создает качественно новую антисоциальную хищную силу. Тенденции негативны, так как государство не помогло возникнуть гражданскому обществу, и опереться ему не на кого. Фактически, лишь «железная диктатура способна предложить хоть какую-то альтернативу криминальным джунглям».
Надо искать выход из этого тупика — и он будет непростым.
Глава 11. Подростковая и молодежная преступность
Здесь рассмотрим специфические формы аномии в молодежной среде — подростковую и молодежную преступность и делинквентность. Это явление выделяют из общей преступности вследствие ряда особенностей и важных для общества «отложенных» последствий. Поднятая в раннем возрасте волна преступности проходит, угасая, через всю жизнь поколения.
Термин «делинквентность» (от лат. delinquo — совершить поступок, провиниться, погрешить) означает понятие гораздо более широкое, чем преступность. Это нарушения правовых и социальных норм — от озорства до преступных действий, таких как кражи. Согласно словарю, «в криминологии обычно используют термин “подростковая делинквентность”, обозначающий высокий уровень правонарушений, влекущих за собой предъявление обвинения, которые совершаются подростками мужского пола в возрасте от 12 до 20 лет. Типичными преступлениями для подростков более юного возраста в указанных пределах являются воровство и кражи с взломом, тогда как насильственные преступления более характерны для тех, кто старше семнадцати» [149]. В ходе реформы этот фактор стал системообразующим в жизни подростков многих регионов.
В США подростковая делинквентность с начала XX века стала предметом интенсивных исследований. Преобразование общественного порядка в России по шаблонам США принесло нам «в одном пакете» и эту инновацию. У нас вместо слова «шайка» («gang») употребляют более нейтральный термин «группировка» или, академически, «подростково-молодежное делинквентное сообщество» [150].
Факт становления этого явления как социального в литературе констатируют так (выделяя вывод курсивом): «Сформировалось поколение людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой стороны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится» [16].
В обзоре 2009 года обстановка излагается так: «Дефекты правового сознания и явления массового девиантного (в том числе делинквентного) поведения детей, подростков, юношей и девушек приобретают все большие масштабы… Отражением этого стал факт, что количество несовершеннолетних, доставляемых в правоохранительные органы, превысило миллион человек, из которых половина доставляется с расплывчатой, но в общем-то не оставляющей сомнения в девиантном характере поведения подростков формулировкой “за совершение правонарушений, влекущих меры административного и общественного порядка”.
Растут масштабы и последствия беспризорничества и безнадзорности детей, тяжкие и особо тяжкие преступления, совершенные подростками; об этом также свидетельствует структура сроков заключения несовершеннолетних, осужденных к лишению свободы: вопреки общей тенденции смягчения наказаний за преступления, ставшей отличительной чертой Фемиды либеральной России, наказания несовершеннолетних ужесточаются, что отражает тяжесть совершенных ими деяний… По сведениям социальных психологов, государственные органы, при всем их нежелании заводить дела, готовят сейчас в 6-7 раз больше материалов о лишении родительских прав, чем это было в начале либеральных реформ» [17].
Фундаментальной причиной этого сдвига стал слом социального порядка с возникновением массовой бедности и разрушением системы ценностей с переориентацией их на индивидуализм и эгоцентризм. Этот сдвиг и вызванный им всплеск преступности были надежно предсказаны в годы перестройки. Реформаторы не могли не знать этих прогнозов, и их выбор был вполне осознанным. Предупреждения они получали не только от советских ученых и практиков, но и от западных ученых и политиков самого высокого ранга. Идеологи реформы в России приняли в качестве ее теоретической основы неолиберальную доктрину, выраженную в ряде программных документов. Но результаты реализации этой доктрины, начатой в 1970-е годы, были уже хорошо известны.
Видный английский либеральный философ Дж. Грей писал: «Только проявив героическую волю к самообману или просто банальную нечестность, британские консерваторы могли не разглядеть связи между невиданным доселе уровнем преступности и реализуемыми с 1979 года рыночными мерами, которые явились грубым попранием интересов сложившихся общностей и привычных ценностей. И только не менее усердный самообман или нежелание знать всю правду до конца не позволили консерваторам увидеть связь между экономическими переменами, которые были усилены и ускорены их собственной политикой, и ростом многочисленных проявлений нищеты, различных групп бедности, огульно и бездушно объединенных рыночниками в броскую, но вводящую в глубокое заблуждение категорию “низшие слои населения (underclass)”» [151, с. 176-177].
Подростковая преступность растет прежде всего в той части народа, что впала в крайнюю бедность, — беженцев, безработных. Семьи распадаются, родители часто спиваются или попадают в тюрьму, дети беспризорничают, прибиваются к бандам. О том же говорит и уголовная статистика. Но непосредственно на душевное состояние всех подростков действует наличие в стране особого контингента их сверстников — беспризорных детей. Прежде всего скажем о масштабах проблемы беспризорности. Действительно ли она приняла социальный характер или, как утешают себя многие, пока что является личной бедой немногих неустроенных семей?
А.Л. Арефьев пишет: «Неотъемлемой чертой повседневной жизни и своеобразным символом новой, постсоветской России стали беспризорные дети. По данным Правительства их число на начало 2002 года в стране составляло 1 млн человек + 100-130 тыс. безнадзорных. Похожие данные приводит и Министерство труда и социального развития. В то же время по оценкам МВД и Генпрокуратуры их число достигало 2-2,5 млн, а по оценкам Совета Федерации и независимых экспертов — 3-4 млн, приближаясь к количеству беспризорных в 1921 году (4,5-6 млн человек)…
В 1999 году Министерством образования с участием специалистов Госкомстата России и других ведомств был проведен единовременный учет российских детей, не посещавших школы. Их оказалось приблизительно 100 тыс. человек, исходя из чего количество беспризорных — россиян указанного возраста не должно превышать эту цифру. Однако в начале 2002 года Минобразования России, проведя учет среди более широкой возрастной группы российских детей, подростков, молодежи (7-17 лет), определило, что 368 тыс. человек из них официально не посещают образовательные учреждения» [101].32
В докладе РАМН сказано: «Сведений о состоянии здоровья и смертности среди данной когорты детей практически нет. Мониторинг за беспризорными и безнадзорными детьми, поступившими в медицинские учреждения г. Москвы, показал, что у 58,2% из них были выявлены социально опасные и социально значимые болезни, 11% страдают различными психическими расстройствами, 6% регулярно употребляют алкоголь, наркотические и психоактивные вещества» [21].
