Встречу в Тегеране все ее участники признали очень нужной и полезной. Самым важным было то, что на этой встрече удалось установить срок открытия союзниками второго фронта во Франции. Тем самым оказалась отвергнутой английская «балканская стратегия», которая вела к затягиванию войны и увеличению числа ее жертв. «Взаимопонимание, достигнутое нами здесь, — говорилось в Декларации, подписанной Рузвельтом, Сталиным и Черчиллем, — гарантирует нам победу».
На Тегеранской конференции Черчилль сделал эффектный символический жест. По поручению английского короля Георга VI он вручил Сталину почетный меч для передачи гражданам города Сталинграда в знак уважения к ним английского народа.
С одобрением восприняли итоги Тегеранской конференции политические и общественные круги США. В один из декабрьских дней 1943 года мне довелось беседовать с министром почт Франком Волкером, который входил в ближайшее окружение Рузвельта. Он сказал:
— Эти итоги весьма высоко оцениваются американским правительством. В официальных кругах существует единодушное мнение о том, что встреча в Тегеране открывает этап дальнейшего укрепления дружественных связей между Соединенными Штатами и Советским Союзом.
Он излагал весьма важные и ценные мысли.
— Конференция, — заявил Волкер, — показала, что существуют реальные возможности сотрудничества между двумя странами не только в период войны, но и в послевоенный период.
Рузвельт после возвращения из Тегерана собрал членов кабинета и в своем сообщении им с большой теплотой отзывался о том сотрудничестве, которое было характерно для Тегеранской конференции в целом, а также о вкладе, который внесла в ее работу советская делегация.
Важное значение конференции единодушно подчеркивало и большинство членов конгресса США. Что касается основных американских газет, то в них на самом видном месте в декабрьские дни помещались заголовки: «Союзники клянутся предпринять трехстороннюю атаку». Или: «Большая тройка» достигла в Иране полного согласия».
Если и попадались голоса недовольных сближением США и СССР, то они тонули в общем хоре одобрения американцами результатов Тегеранской встречи.
В такой обстановке (декабрь 1943 г.) мне довелось впервые побывать на Кубе. Дело в том, что после установления дипломатических отношений между нашей страной и Кубой меня, уже посла СССР в США, назначили посланником по совместительству на Кубе. Пришлось вылететь на этот остров для того, чтобы вручить свои верительные грамоты.
От Вашингтона до Кубы недалеко, тем не менее тогда прямого беспосадочного рейса не существовало. Посадка была в Джэксонвилле — главном городе штата Флорида.
Летал я в Гавану вместе с женой и помощником. Пробыв там два дня, я выполнил свою дипломатическую обязанность: вручил грамоты. Там было учреждено посольство и оставлен в качестве поверенного в делах советский дипломат Д. И. Заикин.
На обратном пути из-за непогоды пришлось ночевать в Джэксонвилле. Запомнилась эта ночевка потому, что пришлась она точно на новогоднюю ночь. Хозяин отеля и ресторанчика в Джэксонвилле, узнав, что у него эту ночь будут проводить советский посол с супругой, пожелал лично выразить свое восхищение победами советских войск на фронте и решил угодить гостям:
— Я устроил вам сюрприз — это ужин из русских блюд.
То, что нам предложили, «русским» назвать можно было, конечно, только условно. Но тем не менее даже в этом нашло выражение дружеское отношение американцев к советскому народу. Нас тронуло это искреннее внимание.
Рузвельт после Тегерана некоторое время болел. Поэтому моя
беседа с ним по итогам встречи «большой тройки» состоялась в начале февраля. Разговор повел президент:
— У меня установились хорошие отношения со Сталиным.
А потом рассказал, хотя и в общих чертах, как проходила конференция. Многое из того, что он говорил, я уже знал, потому что о работе в Тегеране меня информировала Москва. Но, конечно, хотелось узнать мнение самого президента о конференции. Он заявил:
— Для достижения согласия на конференции приходилось нажимать на Черчилля, который поворачивался в Тегеране довольно медленно, но все-таки повернулся в сторону поиска договоренностей. И мы их нашли.
Упоминая о Черчилле, президент одаривал меня своей приятной «рузвельтовской» улыбкой и давал ясно понять, что английский премьер — трудный партнер, доставляющий немало хлопот и ему самому.
Советское посольство внимательно следило за реакцией в Соединенных Штатах на итоги Тегеранской конференции, проводило посильную работу по разъяснению ее решений. Меня и всех советских людей, находившихся в то время в США, успешное завершение конференции очень радовало. Положительный исход встречи руководителей трех держав в Тегеране приближал день победы над фашистской Германией.
Через год с небольшим после Тегеранской конференции состоялась встреча руководителей трех союзных держав в Крыму.
Февраль победного сорок пятого… Ялта. Ливадийский дворец — в свое время именно здесь любил отдыхать последний русский венценосец из династии Романовых.
Все выглядело торжественно, величаво. В зал заседаний конференции вошел Сталин. За ним — советская делегация. Стояла полная тишина. Почтительно, кивком головы его приветствовали Рузвельт и Черчилль, которые уже находились на своих местах. До этого они втроем на несколько минут уже встречались. Сталин подошел к столу и поздоровался с шагнувшим ему навстречу Черчиллем и сидящим Рузвельтом — американский президент из-за своего физического недуга не мог быстро вставать без помощи адъютантов.
Первое заседание началось с рассмотрения военных вопросов, и это было логично.
В состав нашей делегации входил заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов, который возглавлял группу советских военных экспертов на конференции. Он же в соответствии с пожеланиями глав делегаций ежедневно встречался на совещаниях с представителями военных штабов США и Великобритании для обмена военной информацией и согласования совместных ударов по врагу.
На первом заседании Антонов сделал информацию о положении на советско-германском фронте.
Союзники к тому времени, после высадки в Нормандии, создали наконец второй фронт. Он стал называться западным фронтом. В январе на нем в связи с прорывом немецко-фашистских войск в Арденнах сложилось тревожное положение. Черчилль обратился за помощью к Сталину. В ответ на эту просьбу советское Верховное Главнокомандование решило ускорить ход событий. 12 января, несмотря на то что советские войска еще не полностью подготовились к переходу в наступление (план есть план), тем не менее оно началось.
Антонов рассказывал:
— За три дня до открытия конференции советские войска на центральном стратегическом берлинском направлении вышли на реку Одер в районе Кюстрина, заняли Силезский промышленный район. За восемнадцать дней они прошли с боями свыше пятисот километров. Разгромлено сорок пять немецко-фашистских дивизий. Перерезаны пути, связывавшие группировку противника в Восточной Пруссии с центральными районами Германии.
Информация впечатляла. Помощь союзникам советские войска оказали немалую. И Рузвельт и Черчилль слушали с большим вниманием. Далее советский генерал сообщил, что гитлеровцы уже начали перебрасывать свои дивизии с западного фронта на восточный. Советская сторона предлагала ускорить наступление союзных войск на западном фронте, бомбить те колонны и транспорты, которые шли с западного фронта на восточный, не позволять врагу выводить свои силы из Италии.
Внимательно и со все большим интересом слушал информацию Рузвельт. Попыхивал сигарой Черчилль и не сводил глаз с выступавшего. И хотя перевод делался последовательно — сначала говорил выступавший, а потом переводчик, тогда еще не существовало наушников и кабин для синхронного перевода, — Черчилль смотрел все время на советского генерала, а не на переводчика.
Когда в ходе заседания говорил Сталин — выступал он, как правило, с непродолжительными заявлениями, — все присутствующие в зале ловили каждое его слово. Он нередко говорил так, что его слова резали слух обоих лидеров западных держав, хотя сами высказывания по своей форме вовсе не были резкими, тем более грубыми — такт соблюдался. То, что заявлял Сталин, плотно укладывалось в сознании тех, к кому он обращался.
Бросалось в глаза, что Рузвельт и Черчилль неодинаково реагируют на заявления Сталина: спокойно и с пониманием — Рузвельт и со строгим выражением лица, а то и с выражением плохо скрываемого недовольства — Черчилль. Английский премьер пытался не показывать свои чувства, но его переживания выдавали… сигары. Их он выкуривал в моменты напряжения и волнения гораздо больше, чем в спокойной обстановке. Количество окурков его сигар находилось в прямой зависимости от атмосферы, создававшейся на том или ином заседании. И все это замечали. Даже подтрунивали по этому поводу над ним за глаза.
