Бросалось в глаза, что Рузвельт и Черчилль неодинаково реагируют на заявления Сталина: спокойно и с пониманием — Рузвельт и со строгим выражением лица, а то и с выражением плохо скрываемого недовольства — Черчилль. Английский премьер пытался не показывать свои чувства, но его переживания выдавали… сигары. Их он выкуривал в моменты напряжения и волнения гораздо больше, чем в спокойной обстановке. Количество окурков его сигар находилось в прямой зависимости от атмосферы, создававшейся на том или ином заседании. И все это замечали. Даже подтрунивали по этому поводу над ним за глаза.
Справедливость требует отметить, что Сталин не скрывал своего расположения к Рузвельту, чего нельзя было сказать о его отношении к английскому премьеру. В какой-то степени это объяснялось сочувствием Рузвельту ввиду его болезни. Однако я и другие советские товарищи были убеждены — и имели на то основание — в том, что более важную роль в формировании такого отношения играло известное различие в политических позициях Рузвельта и Черчилля.
Не помню случая, чтобы Сталин прослушал или недостаточно точно понял какое-то существенное высказывание своих партнеров по конференции. Он на лету ловил смысл их слов. Его внимание, память, казалось, если употребить сравнение сегодняшнего дня, как электронно-вычислительная машина, ничего не пропускали. Во время заседаний в Ливадийском дворце я, возможно, яснее, чем когда-либо раньше, понял, какими незаурядными качествами обладал этот человек.
Следует также отметить, что Сталин уделял внимание тому, чтобы все, кто входил в основной состав советской делегации, были хорошо ориентированы в том, что касается наиболее важных, с его точки зрения, задач, стоявших перед конференцией. Разумеется, он знал, что во многих ведомствах, в том числе в Наркомате иностранных дел, в соответствующих посольствах, была проведена огромная работа по подготовке материалов к конференции — проектов решений, коммюнике, заявлений, бесчисленных справок и т. д. Но его заботила мысль о том, чтобы из поля зрения не ускользало главное — существо обсуждавшихся вопросов.
Сталин уверенно направлял деятельность советской делегации. Эта уверенность передавалась всем нам, кто работал на конференции, особенно кто находился с ним за столом переговоров.
Несмотря на нехватку времени, Сталин все же находил возможность для работы внутри делегации, для бесед по крайней мере с теми людьми, которые по своему положению могли высказывать суждения по рассматривавшимся проблемам и которым поручалось поддерживать контакты с членами американской и английской делегаций.
Эти «внутренние» встречи бывали по составу участников и узкими, и более широкими. Все зависело от обстоятельств. Однажды Сталин устроил нечто похожее на «коктейль-парти» — так в США называются встречи в помещениях, из которых выносятся стулья и оставляют только столики, на которых стоят напитки и закуски; можно переходить от одного к другому участнику и вести непринужденную беседу.
Во время этой встречи он подходил к отдельным советским товарищам, чтобы перекинуться несколькими словами по тому или иному вопросу. Перемещался медленно, с задумчивым видом. Временами оживлялся и даже шутил. Всех присутствующих знал в лицо. Впрочем, это составляло особенность его личности — он помнил очень многих людей, мог назвать их фамилии и часто — сказать, где и при каких обстоятельствах встречался с человеком. Это его качество импонировало собеседникам.
Подойдя ко мне, Сталин поинтересовался:
— На какие слои общества в основном опирается Рузвельт внутри страны?
Я сказал:
— Американский президент, конечно, защищает прежде всего интересы своего класса — буржуазии. Экстремисты справа выдвигают нелепое обвинение в том, будто он даже иногда сочувствует социализму. Это — пропагандистский прием тех, кто не хочет добрых отношений между СССР и США, кому не нравятся некоторые внутренние мероприятия администрации Рузвельта. Эти мероприятия в определенной мере ущемляют интересы крупных монополий.
Потом я сделал паузу и проронил такую фразу:
— Конкурента у Рузвельта как президента сейчас нет. Он себя чувствует прочно.
Сталин, насколько я мог судить, обратил внимание главным образом на эти слова.
Стояли мы в этот момент рядом с Молотовым, который, конечно, хорошо ориентировался в американских делах и изредка вступал в разговор.
Сталин пошел дальше, останавливаясь возле других членов нашей делегации, чтобы и им задать вопросы. Обращало на себя внимание то, что он сам говорил мало, но слушал собеседников с интересом, переходил от одного к другому и таким образом узнавал мнения. Мне показалось, что даже в такой форме он продолжал работу, готовился к очередной встрече «большой тройки».
В один из вечеров Сталин устроил обед с участием ограниченного круга лиц — своих, советских. По причинам, не вполне ясным, по крайней мере для меня, он предложил мне сесть подле него, с правой стороны. По всем правилам протокола место справа от хозяина считается самым почетным за столом, и Сталин — человек многоопытный в связях с зарубежными деятелями — это знал. Про себя я подумал: «Сейчас посыплются вопросы, и на них надо будет дать точные ответы». Внутренне я весь собрался.
Однако разговор за столом касался состояния дел на фронте и некоторых вопросов экономики нашей страны. При этом Сталин говорил, обращаясь ко всем. Если речь заходила о военных вопросах, свое слово вставляли А. И. Антонов или нарком военно-морского флота Н. Г. Кузнецов.
Видимо, с учетом предстоящих событий на Дальнем Востоке, заговорили о предполагаемом вступлении СССР в войну с Японией; был затронут вопрос о сложностях железнодорожных перевозок через Сибирь. Здесь Сталин высказал такую мысль:
— Необходимо проложить новую железную дорогу от Урала до Тихоокеанского побережья. И пройти она должна немного севернее теперешней Транссибирской магистрали, построенной в конце XIX — начале XX столетия.
Чувствовалось, что это предложение он обдумал.
Как известно, идею строительства второй железнодорожной магистрали, пересекающей Сибирь, при жизни Сталина реализовать не удалось, хотя попытка в этом направлении предпринималась еще в предвоенное время. Вступившая недавно в строй Байкало-Амурская магистраль фактически является скорректированным воплощением этого проекта в жизнь.
Во время обеда речь зашла и о развернувшихся в тот момент освободительных боях на Балканах, а также о политической обстановке в освобождаемых странах, в частности, заговорили о Румынии, откуда немецко-фашистские войска уже почти полностью были выбиты.
В словах Сталина ощущалась полная уверенность в победе.
— Очень важно, — говорил он, — очистить освобожденные территории от местных последышей фашизма.
Я спросил:
— Все ли в порядке в этом отношении в Румынии? Можно ли быть уверенным, что те деятели, которые сейчас возглавляют пат-
риотические силы этой страны, справятся с задачей, не дрогнет ли у них рука?
Сталин в ответ сказал:
— Те, кто вышел из подполья, из тюрем и стал во главе патриотических сил, — хорошие люди, надежные, на них можно положиться.
В честь Рузвельта и Черчилля Сталин в дни работы конференции устроил официальный обед, на котором присутствовал основной состав трех делегаций.
За столом собралось немало людей, и высказывания каждого могли слышать практически все. Вполне понятно, что присутствующие прислушивались прежде всего к тому, что говорили три руководителя. Сталин вел себя активно, шутил. Его застольные шутки были меткими, вызывали иногда дружный смех; такая обстановка приносила разрядку.
Во время обеда крупные проблемы глубоко не обсуждались. Однако все три руководителя бросали реплики, краткие, емкие, вели неторопливую беседу. Ее суть сводилась к тому, что надо обеспечить скорейшее завершение разгрома гитлеровской армии и постараться, чтобы Германия в будущем не встала вновь на путь агрессии.
Запомнилось такое высказывание Сталина в конце обеда:
— Истории известно множество встреч руководителей государств после войн. Эти руководители, когда смолкали пушки, заверяли друг друга, что собираются жить в мире, и казались после войны сами себе умнее. А затем по истечении некоторого времени, вопреки взаимным заверениям, часто вновь вспыхивали войны. Почему? Да потому, что к достигнутому миру менялось отношение если не всех, то по крайней мере некоторых участников подобных встреч и конференций. Надо постараться, чтобы такого не произошло после принятия наших решений здесь.
Рузвельт сказал:
— Я с вашей мыслью полностью согласен. Народы будут за это только благодарны. Все они хотят только мира.
Черчилль промолчал.
Роли определены и распределены
