Последняя часть подпункта определяла тактический ход Сталина: не заключать в Берлине каких-либо соглашений, а иметь в виду продолжение переговоров в Москве, возможный приезд куда Риббентропа был обусловлен в предыдущем обмене документами между Берлином и Москвой. Этот ход значительно облегчал задачу Молотова, поскольку любые предварительные договоренности можно было бы уточнить (или отменить) на следующем этапе, участником и хозяином которого, естественно, должен был стать сам Сталин. В своих воспоминаниях дипломат В. М. Бережков, который как переводчик присутствовал в Берлине под фамилией Богданов, счел нужным обратить особое внимание на то, что Сталин хотел увенчать своим присутствием заключительный этап оформления новой стадии советско-германских отношений. К чему было терять уникальную возможность путем вступления в пакт — так Бережков объясняет позицию Сталина — добиться учета новых потребностей СССР, особенно изменения режима проливов? Это предложение должно было быть обсуждено между Сталиным и Гитлером с глазу на глаз. В своих шифровках в Берлин Молотову Сталин еще раз подтвердил намерение принимать «окончательное решение» в Москве.
Список советских пожеланий, касающихся раздела сфер влияния, в директивах изложен в своих основных положениях, хотя какие-то подробности, видимо, обсуждались отдельно, как об этом свидетельствуют дополнительные указания, посланные «вдогонку» Молотову. Центральным моментом, на наш взгляд, является «южный вариант» советской экспансии, который изложен во 2-м пункте, а также в пунктах 4, 7, 10, 14. Этот «южный вариант» был далеко не случайным в программе Сталина. Решив в своем духе «западный вариант» (Западная Украина и Белоруссия, Прибалтика), Сталин не мог забыть и о южных границах СССР. Косвенным свидетельством этого являются воспоминания Молотова, согласно которым, рассматривая в 1945 г. послевоенную карту СССР и выражая общее удовлетворение укреплением советских позиций, Сталин заметил: «Вот здесь мне наша граница не нравится» — и показал южнее Кавказа.
В 1940 г. у Сталина было еще больше оснований быть недовольным южными границами. Отношения с Турцией оставляли желать лучшего; вопрос о проливах (конвенция Монтрё) не переставал создавать трудности для СССР, флот которого не мог выйти из Черного моря; Афганистан и Индия оставались оплотами британского влияния; в Иране оперировали немецкие агенты. В Юго-Восточной Европе и на Балканах Германия быстро укрепляла свои экономические и военные позиции (ввод войск в Румынию, влияние в Болгарии и Венгрии). Оставались уязвимыми бакинские нефтепромыслы, хотя с момента краха Франции угроза англо-французских бомбежек отпала.
План, основные черты которого отражены в директивах, предусматривал как бы «охватывающую» дипломатическую операцию. Главную ее часть представлял договор о взаимной помощи с Болгарией с последующим вводом советских войск. Первое предложение болгарам о заключении пакта о взаимной помощи было сделано еще в сентябре 1939 г. и подтверждено в ноябре того же года. Предложение было встречено скептически и не принято Софией. Тем не менее шло развитие торговых отношений (договор 5 ноября 1940 г.). Нельзя исключить, что на основе давних русско-болгарских традиций сталинское руководство могло рассчитывать на полное влияние в Болгарии. Что же касается Красной Армии, то ее функция на Балканах в основном должна была стать антитурецкой, особенно после удовлетворения болгарских притязаний на Восточную Фракию. Как разъяснял в телеграмме Молотову Сталин, ввод советских войск был задуман «для защиты входов в Черное море». Сталин разъяснял, что «этот вопрос особенно актуален теперь и не терпит отлагательства не только потому, что Турция связана с Англией, но и потому, что Англия своим флотом заняла острова и порты Греции, откуда она всегда может угрожать берегам СССР, используя свое соглашение с Турцией» (шифровка от 13 ноября). У этой аргументации, явно приспособленной для Гитлера, было «двойное дно» — в равной мере она, согласно логике Сталина, могла бы быть применена и к укреплению германских позиций в Турции и Болгарии.
Второй «заход» на Дарданеллы предполагался через саму Турцию. Карсское соглашение 1921 г. оставалось для Сталина головной болью. Директивы, правда, ограничивались формулой озабоченности «вопросом о Турции и ее судьбах»; в пункте четвертом подчеркивался напряженный характер советско-турецких отношений и отсутствие договорных отношений. Этот пункт имел в виду записку, которая была вручена 4 ноября 1940 г. послу Турции в Москве А. Актаю. В ней, отвечая на запрос Турции по поводу обострения ситуации на Балканах, СССР выразил «недоумение» по поводу запроса Турции, сможет ли СССР оказать ей помощь. Между СССР и Турцией, напоминали в Москве, «не существует пакта о взаимопомощи».
Этот ответ не был лишен цинизма. Переговоры о пакте тянулись еще с сентября 1939 г., когда вспыхнула Вторая мировая война. 8 сентября 1939 г. Турция предложила свой проект договора. Вместо нового договора Москве предлагалось подтвердить старый договор о дружбе и нейтралитете 1925 г. Затем в Москве состоялись переговоры, которые закончились безрезультатно. Советская сторона сделала условием заключения договора о взаимопомощи подписание протокола о проливах, в котором Турция должна была дать гарантии неиспользования проливов «агрессивными державами», под которыми тогда подразумевались Англия и Франция. Советская дипломатия утверждала, что если Англия и Франция начнут агрессию против проливов, то тем самым СССР окажется втянутым в войну против Германии и Италии. Конечно, это было нежелательным для Москвы.
Вокруг Турции в 1940 г. шла сложная дипломатическая игра, в которой участвовали и державы «оси», и Англия, и, разумеется, СССР. Отправляясь в Берлин, Молотов делал серьезную заявку на удовлетворение своих интересов в Турции со стороны Германии: они касались в первую очередь проливов, но не только их. Как явствует из дополнительных указаний Сталина, Молотову давались полномочия на обсуждение вопроса о разделе Турции. Возможно, сыграли роль и донесения советской разведки на этот счет. Нетрудно догадаться, что могла обсуждаться перспектива раздела Турции между Болгарией (восточная часть, советские базы на проливе) и Советским Союзом. Об умонастроениях Сталина того времени достаточно ясно говорят его слова, сказанные Димитрову 25 ноября 1940 г.: «Мы турок выгоним в Азию. Какая это Турция? Там два миллиона грузин, полтора миллиона армян, один миллион курдов и т. д. Турок только 6-7 миллионов».
Другое дело, что Сталин ошибался в подобных расчетах. Во-первых, против советских баз в Дарданеллах категорически протестовала Италия. Во-вторых, сам Гитлер считал необходимым «отвлечь» СССР от проливов в сторону Индии (в беседе с Муссолини 28 октября 1940 г.). Впоследствии Гитлер говорил туркам, что во время бесед с Молотовым он «воспрепятствовал ликвидации Россией Болгарии и Турции». Но это было не единственное заблуждение Сталина перед берлинской поездкой Молотова!
О том, как значительны были аппетиты Сталина (или о том, чем он собирался привлечь Гитлера к продолжению советско-германского сотрудничества), красноречиво говорит третий пункт: «Транзит Германия — Япония — наша могучая позиция». Для Японии у Сталина был приготовлен «подарок» — согласие на включение Индонезии в японскую сферу влияния, оставление за Японией Маньчжоу-Го.
Чтобы заинтересовать Гитлера будущим четырехсторонним соглашением, была предложена «открытая декларация» о совместной гарантии Британской империи. Как явствует из текста, этот пункт — в отличие от других — был конкретизирован и предусматривал гарантии, видимо четырехсторонние, на следующих условиях:
— невмешательство в европейские дела;
— уход из Гибралтара и Египта;
— возвращение бывших немецких колоний;
— отказ от подмандатных территорий.
Очевидно, эта программа не была окончательной, так как в тексте сначала предусматривалось «немедленное предоставление» Индии статута доминиона, но затем эта фраза по дополнительному указанию была вычеркнута. Откуда могли черпать Сталин и Молотов свое «вдохновение», цинизм которого прекрасно оттенял недавние (до визита) заверения Майского и Вышинского о том, что СССР стремится к улучшению отношений с Англией, а она сего не желает?
Все это заставляет считать запись Молотова не его личными соображениями по поводу визита, а отражением целой программы переговоров, в ходе которых должен был быть сделан серьезный шаг, направленный на продолжение курса на «умиротворение», сулившего большие политические дивиденды. Сталин и Молотов считали себя диктующими правила игры, какими они были в августа — сентябре 1939 г. И это был их решающий просчет.
Попытаюсь проследить ход выполнения Молотовым директив от 9 ноября. Речь идет, конечно, не о том, чтобы выставлять ему баллы-оценки за ведение переговоров. Важно лишь видеть, как эти директивы преломлялись в ходе бесед. Тем более что ход бесед не зависел уже только от Молотова. Не говоря о чисто протокольном отличии Гитлера как более высокой персоны, положение его и Риббентропа как хозяев давало им преимущество. Известны и особенности ведения переговоров как Гитлером, так и Риббентропом. Оба были склонны к произнесению долгих монологов, не любили давать слово другой стороне и часто раздражались, когда их собеседники пытались подробно аргументировать и отстаивать свое мнение. Известны случаи, когда Гитлер просто не давал сказать ни слова гостям. Следовательно, Молотову приходилось мириться с несколько подчиненным положением. Последнее его в известной степени устраивало, так как он собирался больше слушать, чем высказывать свою позицию.
