свое влияние, пока не поздно: как рациональный политик, Путин далек от того, чтобы становиться воинственным деспотом. Однако не исключено, что после возможной смены власти в Москве верх возьмут сторонники жесткой линии, которых не испугаешь эскалацией напряженности. Русский «диссидент» XIX в. Александр Герцен опасался прихода к власти в будущем «Чингисхана с телеграфом» — традиционного деспота, у которого в распоряжении будет огромная мощь современного крупного государства.
Опасения Герцена пока еще не сбылись, но уже наблюдаются многие предпосылки их осуществления. Государственная власть на данный момент в России монополизирована, принцип разделения властей фактически отменен, в парламенте, судопроизводстве и СМИ все больше доминирует унификация. Оппозицию зажимают, гражданские права ущемляют, вместо правового государства — безраздельная власть бюрократии. Таким образом, Россия удовлетворяет всем существенным признакам сформированной авторитарной (не тоталитарной) диктатуры, даже если и наряжается в современные одежды, как демократура: она зиждется в большей степени на подкупе, чем на преследовании противников, искусно использует страхи и раболепие пережитков советского общества, напоминая нечто среднее между мирами Оруэлла и Гексли, где действует «Большой брат» и «прекрасное новое потребительство», а личность подавлена — в одних случаях при помощи манипуляции и контроля, в других — при помощи подкупа. Это приводит к тому, что нет нужды запрещать критические книги — благодаря манипуляции сознанием через СМИ большинство народа просто не видит необходимости их читать. Путинократия гораздо точнее имитирует демократию, чем ее имитировал советский строй. Известно, что в ней применяются те же приемы, что и в западных СМИ, в которых представление реальных взаимосвязей часто приносится в жертву коротким, врезающимся в память слоганам — как в случае с освещением планов Путина по борьбе с экстремизмом почти в то же время, когда самого главного экстремиста награждали орденом в Кремле.
«Мой народ преследуют, и никто на Западе об этом не пишет», — жаловался Гарри Каспаров, когда спецслужбы совместно с милицией перед приездом Ангелы Меркель в Томск в апреле 2006 г. преследовали и запугивали его сторонников во избежание акций протеста. Российская оппозиция и западные СМИ живут в разных мирах: Каспаров с гордостью поведал, что вопреки значительному давлению он вывел на улицу пятьдесят демонстрантов. В то время как западные СМИ молчали, он говорил о цензуре.
В путинократии есть примечательный парадокс: с одной стороны, ее основным механизмом является то, что элита по своему природному свойству и месту размещения счетов стремится на Запад, но, с другой стороны, осуждение и отмежевание от Запада служит ей путеводной звездой и жизненным эликсиром. Все равно, пострадал ли кто-нибудь от милицейских побоев, возмутился ли вездесущей коррупцией или цензурой в СМИ, — любой, кто в путинской России пытается критиковать, не будет услышан, да и на Западе дела обстоят точно так же — лишь на языке пропаганды все хорошо. Такая «аргументация» является частью доктрины и разумна настолько, насколько разумен отказ врача в помощи больному на том основании, что и другие больные страдают не менее серьезными заболеваниями. Постоянное сравнение с другими странами, нелепая уверенность в том, что повсюду в мире царят произвол, коррупция и угнетение божественным наместником — на сегодня это важнейшие идеологические столпы системы.
«Куда исчезает весь пафос уважения к демократии и правам человека, когда речь заходит о защите собственных интересов?» — вопросил Путин в мае 2006 г. в своем обращении к нации, бросая камень в огород США, которые, с их двойными стандартами, часто ставят его в затруднение. На это европейские политики должны доходчиво объяснить, что такие вещи, как злоупотребление властью, нарушение прав человека и дефицит демократии, к сожалению, случаются и на Западе, но не как правило, а как исключение, подлежащее устранению. Однако фатальным в этом случае со стороны западных сторонников Кремля будет утверждать, что в странах Европы народ «связан по рукам и ногам путами демократии», и предъявлять к России такие «идеальные требования», которые они сами в своих странах едва ли в состоянии выполнить [485]. Как-то директор российского отделения Фонда Фридриха Эберта в Москве в целях успокоения сравнил «управляемую демократию» с обстановкой в Германии времен Людвига Эрхарда — имея в виду, что и там происходило тогда формирование общества.
Как обычный русский с улицы не может себе представить, что в Германии не принято подкупать полицейских, так и у российской властной элиты в голове не укладывается, что некоторые иностранные журналисты ведут из России беспристрастные репортажи. На одном из заседаний в Москве летом 2004 года Путин пенял иностранным послам, что за критикой в адрес Москвы в западных СМИ просматривается целенаправленная кампания. Такая ошибочная оценка имела убийственные последствия: вместо того чтобы искать диалог с журналистами и общественностью, Кремль ощетинился иглами и устроил пресс-конференцию, больше похожую на рекламную акцию. Так же абсурдно настраивать политиков и обычных граждан против работающих в России корреспондентов, которым якобы лучше было бы рассказывать о проблемах в других странах.
Пока в Кремле и российских коридорах власти, по образу всех авторитарных систем, критика будет восприниматься как враждебная пропаганда, а вместо причин плохих новостей власть будет бороться с теми, кто об этих новостях сообщает, перемены к лучшему быстро не произойдут. Прежде чем анализировать, а не глорифицировать [486] ошибки тоталитарного прошлого, российскому обществу следует отряхнуться от деспотии и во главу угла государственных интересов поставить человека как личность, а не абстрактное понятие Родины, которым прикрываются аппаратчики.
Украина показывает один из возможных выходов — хотя и после революции отчетливо видно, что старые раковые опухоли, такие как кумовство и чиновничий произвол, будут еще долго характерны для всего бывшего СССР. Хотя теперь они воспринимаются не как стандарт, а именно как болезнь общества, в чем состоит определенный прогресс.
Отличие Украины от России можно объяснить на примере двух легочных больных. Первый из них утверждает, что совершенно здоров и врачи поставили ему неверный диагноз, а вредная привычка — курение — на самом деле только полезна, ведь никакого вредного для организма воздействия от нее не чувствуется. Этот пациент будет и далее все так же курить, выпроваживая из своей палаты медсестер, чтобы в спокойствии и с наслаждением зажечь свою сигарету. Второй больной тоже не отказывается от курения и тоже не считает табак по-настоящему вредным, однако никому не запрещает об этом говорить и прислушивается к чужому мнению. А поскольку медсестры строги и настойчивы, он курит тайно и только в те моменты, когда ему удается, то есть значительно реже. И чем меньше он курит, тем чаще ему приходит в голову мысль, что табак не особенно-то для него и
