полезен, а даже наоборот. А западные сторонники Кремля постоянно навещают первого больного и каждый раз поощряют его: «Так держать!» — ведь совершенно нормально, что он до сих пор не бросил курить, другого-то от него ожидать не приходится. Вот здесь уместен вопрос: не имеют ли подобные посетители какой-нибудь задней мысли, например, получить выгоду от смерти больного, тем более что сами они торгуют сигаретами?
На данном примере видно, насколько опасна политика «дружеского похлопывания по спине» и «закрывания глаз» на проблемы и к чему она приводит, когда западные специалисты по России заявляют, что «спор между Западом и Россией» якобы «не нужен, как и надуманная дискуссия о понятиях, воспринимаемая Россией как попытки Запада поучать» [487]. Фактически сегодня восхваляют Кремль громче всего те, кто имеет бизнес с Россией. По всей вероятности, имея дела с авторитарным государством, в котором подряды распределяются не по результатам открытого конкурса, а среди нужных людей посредством рукопожатия и передачи чемоданчика с деньгами, за короткое время можно заработать больше, чем в демократическом обществе. Но в продолжительной перспективе работа с обществом без обязательных правил может обойтись дороже сиюминутной выгоды.
Украина представляет собой реально существующее опровержение тезиса о том, что авторитарному курсу России нет альтернативы. В Киеве после демократического переворота не возникло никакого хаоса, несмотря на все трудности, государство не развалилось, и экономика не рухнула. Пока Москва быстрыми темпами реанимирует методы прошлого, а Грузия неожиданно быстро отошла от провозглашенных демократических идеалов, Украина модернизируется, пусть даже жутко медленно и непоследовательно. К сожалению, большего ждать не приходится. И никто с чистой совестью не сможет подать надежд на большее ни Кремлю, ни российской оппозиции.
И если Украина выбрала для себя целью модель западной демократии, то в какое будущее собирается вести Россию Путин, совершенно непонятно. На месте стратегии у него тактика, на месте содержания — идеологические штампы из серии «любовь к Родине», «повышение рождаемости» и «благосостояние прежде всего». Новые властители находятся в таком же положении, как в свое время большевики, для которых захват власти был самоцелью. Мысли и поступки политэлиты крутятся вокруг удержания власти, а также того, как бы позавчерашними средствами и под постоянным давлением каждый раз демагогически легитимизироваться по-новому. За кулисами идет ожесточенная борьба за влияние между отдельными кремлевскими кланами — прежде всего, петербургскими спецслужбами в лице главы «Роснефти» Сечина, дачным кооперативом Путина, представляемым Тимченко и Ковальчуком, остатками семьи Ельцина и четвертой, в широких кругах почти не известной силой — группой офицеров службы безопасности, — за «старую гвардию» КГБ и ФСБ. И все участники должны бояться за свое имущество и состояние, свободу и — в худшем случае — даже жизнь, когда подключаются конкуренты и гарантии безопасности больше не действительны.
Как и в любой авторитарной системе, главным элементом системы российской служит борьба за трон либо влияние на властителя. Но какой бы массивной ни выглядела система снаружи, борьба за власть может способствовать накоплению критической массы мелких разрывов, из-за чего ее прочность будет нарушена. В качестве контр-меры Кремль путем поиска внешних врагов или сценариев угрозы, которые бы отвлекли внимание от внутренних конфликтов, вынужден сдерживать дестабилизацию в национальном масштабе. Еще в 1999 г. взрывы жилых домов, в результате которых погибло более 300 человек, кардинально упрочили внутриполитическое положение премьер-министра Путина.
После украинской революции идеологи Путина придумали термин «суверенная демократия», что в переводе с официального на общепонятный означает «российский народ должен сам решать вопрос власти» [488]. Но на западном уровне это скорее понимается как отказ от демократии: недопущение чужих мыслей о народовластии. «У нас демократия не американского, а российского образца. Вот этим пусть Америка и довольствуется», — требует Юлий Воронцов, бывший посол в Вашингтоне. Столь же трагикомически выглядят попытки правнука Ленина подтверждать старую теорию Карла Маркса: как писал основатель коммунистического учения вслед за Гегелем (в «Восемнадцатом брюмера Луи Бонапарта», сочинении о Второй империи во Франции), все значительные события происходят впервые как трагедия и затем повторяются в виде фарса. По Марксу, захват власти и правление Наполеона III было карикатурой на французскую революцию. Самопровозглашенный император хитростью и обманом покончил с демократией, превратил политическую активность в фарс и с помощью внешнеполитических авантюр отгородился от внутренних проблем. Именно в моменты переворотов народ призывал «со страхом духи прошлого к себе на службу, заимствовал их имена, боевые кличи, одежды, чтобы в таком стародавнем образе и таким же заимствованным языком исполнять новые сцены истории», — писал Маркс. Приложив эти слова к современности, можно считать сегодняшнюю Россию карикатурой на СССР.
Многие западные политики принимают такой маскарад за чистую монету. Путин, дескать, «принес стабильность саморазрушающимся остаткам государственности» и реконструировал Россию как национальное государство, — утверждают приверженцы кремлевского курса [489]. Они путают политическое кладбище со стабильностью. Здесь существует опасность затишья перед бурей — особенно при отсутствии действительно функционирующих, а не бутафорских политических институтов и механизмов. Если на корабле никто из матросов не может ничего сделать, не спросив капитана, при спокойном море на борту будет идеальный порядок, но в бурю такой подход приведет к беспорядку и гибели. Если Ельцин после августовского кризиса 1998-го еще мог спасти мир и единство, заключив договор с оппозицией, то Путину сегодня просто не с кем по-настоящему разговаривать: протесты в стране не находят выражения, поэтому стали опаснее. Основой стабильности служит динамическое равновесие между противоречием и совпадением интересов, при котором различные силы борются между собой по строго установленным правилам. Если заткнуть этим силам рот и затянуть их в тесный корсет, рано или поздно, как учит нас пример Советского Союза, они вырвутся на свободу. Вопрос не в том, вырвутся ли, а в том, как именно и когда! Чем скорее российское общество снимет с себя тесный корсет, тем выше вероятность, что взрыв пойдет в правильном направлении и единство России не пострадает. Многое говорит о том, что здесь речь может идти скорее о нескольких годах, нежели о десятилетиях. Подобный переворот вряд ли закончится установлением демократических отношений. В лучшем случае это может стать началом продолжительного пути в правильном направлении, а в худшем — Россия окончательно отойдет от Запада, превратившись в агрессивное многонациональное государство-изгой, которое со временем взорвется от внутренних напряжений.
Как и мнимая стабильность внутри страны, быстрый экономический подъем России, вызывающий восхищение на Западе, покоится на зыбком фундаменте — высоких ценах на нефть, что уже повлекло серьезные структурные изменения далеко не в лучшую сторону. Все более ощутимое вмешательство государства в экономику идет во вред делу. Даже когда
