Обсуждая в штаб-квартире ЦРУ и госдепартаменте в Вашингтоне этот анализ берлинской ситуации, Мерфи обнаружил, что все согласны с пессимистической оценкой БОБ последствий введения ГДР новой системы контроля за передвижением, но предложения БОБ по политическому курсу энтузиазма не вызвали. Разделение Берлина в 1948 году сменяющие друг друга американские администрации принимали de facto. Мало кто понимал насколько уязвимы Советы или восточные немцы в этом вопросе. Соответственно, никто не верил, что возрождение четырехстороннего статуса Берлина может сбить с пути СССР и ГДР, стремившихся решить проблему стабильности в ГДР изменением status quo в Западном Берлине.
Однако Мерфи услышал о твердой поддержке присутствия союзнических войск «для предотвращения захвата Западного Берлина силой». Более всего Вашингтон опасался, как бы Советы, мечтавшие о стабильности и упразднении роли Западного Берлина как укрытия для беженцев и «витрины демократии», не позволили своим восточногерманским друзьям предпринять меры, которые могли унизить Запад, в особенности США, занятых тогда президентской предвыборной кампанией. Даже восточноевропейское Управление ЦРУ признавало, что ничего нельзя было сделать в отношении Восточного Берлина и Берлина в целом. Эти споры стали провозвестником точно таких же споров примерно через год, когда Западу надо было как-то отреагировать на возведение Берлинской стены.
ДОКЛАДЫ КГБ О КОНТРОЛЬНЫХ АКЦИЯХ СЕНТЯБРЯ 1960 ГОДА
Третьего ноября 1960 года КГБ распространил доклад, на основе памятной записки представителя правительства одной из западноевропейских стран в Западном Берлине. Прокомментировав сентябрьскую акцию ГДР, он перешел к акции восточных немцев, предпринятой 10 октября (согласно которой жители Западной Германии должны были получать «специальное разрешение» на посещение Восточного Берлина), и ответной акции союзников, отменившей внут-ризональные документы для тех восточных немцев, кто желал посетить страны, не признавшие ГДР. В докладе было сделано предположение, что Ульбрихт получил согласие Советов на свои акции то ли на бухарестской встрече, то ли в СССР, во время своей поездки в августе. Особое внимание в связи с обсуждением вопроса о четырехстороннем статусе Берлина в докладе уделено протесту, заявленному советскому коменданту, генералу Николаю Захарову, по поводу введения сентябрьского дорожного контроля. Захаров отверг протест, утверждая, что ГДР пользуется «полной независимостью на своей территории». Более того, он посетовал на то, что «западные союзники предоставляют реваншистским группам наземный и воздушный транспорт, который предназначен исключительно для оккупационных войск»[843].
Еще более интересным было описание встречи в Западном Берлине бургомистра Вилли Брандта с представителями иностранных правительств за исключением советского блока и оккупационных властей). Брандт якобы сказал, что им следует ожидать «серию мер восточногерманских властей, направленную на разделение двух частей Берлина и уничтожение связей между ФРГ и Западным Берлином». По мнению Брандта, каждая мера сама по себе будет незначительной, так что оккупационные власти даже не смогут отреагировать на нее. Зная о нежелании западных комендантов вмешиваться, когда городская администрация была расколота в 1948 году и во время июньского восстания в Восточном Берлине в 1953 году, Брандт считал, что восточные немцы могут рассчитывать на продолжение пассивности западных союзников. Восточные немцы, пояснил Брандт, могут полагать, что они пользуются «некоторой свободой в своих действиях», ибо они «направлены только против ФРГ и Западного Берлина» и «никак не задевают оккупационные власти и их коммуникации». Как еще один пример озабоченности западноберлинских властей доклад приводит рекомендацию сената увеличить численность оккупационных войск, что послужило бы «впечатляющей демонстрацией» решимости Запада защищать Западный Берлин. «В сложившейся ситуации, — заключает западноевропейский представитель, — неверная оценка этой решимости может привести к трагическим последствиям»[844]. Если КГБ получил другие донесения такого плана, они могли лишь укрепить его во мнении, что для достижения цели в Берлине надо идти постепенно, шаг за шагом, тщательно продумывая последствия каждой акции и прилагая все усилия для сдерживания Вальтера Ульбрихта в этих рамках.
Другую точку зрения на берлинскую проблему представил Шелепин Громыко 10 декабря 1960 года. В основе ее был доклад посла западноевропейской страны в Москве своему правительству, датированный 11 октября. Судя по задержке, можно предположить, что доклад попал к источнику КГБ в столице страны, представляемой послом, и по каналам КГБ переправлен в Москву, где его передали в информационный отдел для перевода и рассылки. Отметив, что берлинский вопрос занимает центральное место в советской политике, посол пишет об опасениях Москвы, связанных с решением Бонна порвать торговые связи с ГДР, возможно, в предвидении «аналогичных мер против СССР». Западногерманское аннулирование Межзонального торгового соглашения с ГДР (30 сентября 1960 года) как будто удивило Хрущева. Он понял, что Советский Союз не сможет легко возместить экономические потери ГДР из-за разрыва торговых отношений с ФРГ. Несмотря на жизненную важность этой информации для Хрущева и Ульбрихта, КГБ, очевидно, не мог заранее предупредить Москву об ответных намерениях Западной Германии. В сущности, только в этом одном из доступных нам докладов, не представленных Шелепиным руководству страны вплоть до декабря, есть замечание об аннулировании Межзонального торгового соглашения. А ведь кризис как будто закончился к середине декабря, то есть тогда, когда доклад был прочитан получателями (10 декабря) и когда ФРГ заключила новое Межзональное торговое соглашение с ГДР и новый торговый договор с СССР[845].
Западноевропейский дипломат заключил свой доклад утверждением, что получивший широкое освещение обмен нотами между СССР и США по поводу германского перевооружения так же, как заявления Хрущева на сессии Генеральной ассамблеи ООН в Нью-Йорке, имели целью «привлечь внимание к берлинскому вопросу». Он настоятельно указывал, что «никакой другой вопрос не вызывает большей озабоченности у СССР и его сателлитов, когда они с тревогой наблюдают за быстрым возрождением экономической и военной мощи ФРГ. Что касается Хрущева, то решение этой проблемы является для него вопросом личного престижа. Он тешит себя иллюзией, что может выиграть там, где проиграли его предшественники — то есть он в состоянии заставить западные страны отказаться от Берлина и отодвинуть границу советского блока к Эльбе». Малое число докладов от источников КГБ в этот критический период, таких докладов, которые могли бы убедить советское руководство в том, что Запад не собирается отказываться от Берлина, отражает нежелание КГБ в Москве знакомить советское руководство с нежелательными донесениями»[846].
На декабрьском брифинге (1960 год) только что избранного президента Кеннеди с президентом Эйзенхауэром и его кабинетом государственный секретарь Кристиан Хертер сказал о Берлине: «Это [положение] очень опасное, и мистер Хрущев испытывает сильное давление в решении берлинского вопроса и остановке потока беженцев на Запад со своей стороны железного занавеса». Для такого прагматичного политика, как Джон Кеннеди, эта формулировка прозвучала как вступление к предложению помочь Хрущеву найти выход из создавшегося положения. Тем не менее год в Берлине закончился спокойно, и дискуссии о берлинском вопросе повсюду носили как бы дружеский и спокойный характер, будь то беседы между американским послом Уолтером Даулингом и советским послом Первухиным в Восточном Берлине или обмен мнениями между участниками последнего короткого и расслабленного совещания министров стран-участниц НАТО в 1960 году.
Что касается БОБ, то возросший темп развития берлинского кризиса побудил Аллена Даллеса перечеркнуть планы Мерфи по поводу возвращения в Вашингтон в 1960 году, Уильям Худ покинул Берлин, получив другое назначение, и на его место заместителем был назначен Джон Диммер. И хотя Даллес ни разу не посетил Западный Берлин после того, как стал директором ЦРУ, Мерфи встречался с ним в Западной Европе и информировал его о берлинской ситуации.
Такие обсуждения проходили всегда экспромтом. Одна началась в самолете, когда Даллес летел из Франкфурта в Гаагу, и продолжалась в резиденции посла. Делегация Даллеса прибыла как раз к середине приема, который посол давал в честь адмирала Арлея Берка, руководителя военноморских операций. Завидев Даллеса, гости нарушили протокольный порядок и обступили его, надеясь, по-видимому, услышать какие-то секретные перлы мудрости о берлинском кризисе. Никогда не терявший чувства юмора Даллес сумел вырваться от поклонников и скрылся в своих апартаментах, чтобы подготовиться к предстоявшему брифингу по Берлину. На этот раз Даллесу доложили, что офицеры, работающие с агентами, ускоренно готовят своих людей к тому неизбежному моменту, когда восточногерманские службы безопасности ожесточаться, будет введен еще более тщательный контроль за передвижением через секторальную границу и тем самым будут сильно ограничены, если не прекращены вовсе, возможности добывать разведывательную информацию, которую США постоянно получали в Берлине с 1945 года. В конце концов постоянная готовность к неизбежному и составляла суть работы БОБ.
