Показательно, что «доверительный комментарий» был сделан не для французской или британской, ни для, скажем, европейской прессы в целом, а единственно и только — германской. Т. е. Варшава если и хотела подать сигнал, так только Гитлеру. С одной стороны, мол, имейте в виду нашу нормализацию отношений с СССР, но с другой — Польша готова продолжать в прежнем антисоветском духе.
Не имея на руках сколь-нибудь весомых козырей, Бек будет пытаться устроить торжище с Гитлером. Литвинов 31 декабря 1938-го писал советскому полпреду в Париже Сурицу: «Мы свою часть соглашения с Польшей лояльно выполняем. Разрешена большая часть конфликтных вопросов. Со стороны Польши, кроме некоторого изменения тона прессы, никаких других признаков сближения мы не замечаем. В своих беседах с немцами, итальянцами и японцами поляки стараются умалять значение согласованного коммюнике, говоря об устранении лишь того недоразумения, которое возникло между нами и Польшей в период чехословацкого кризиса, когда мы объявили о возможности денонсации советско-польского пакта».
«Беку, конечно, трудно переключиться на другую политику, — продолжал Литвинов, — ибо это означало бы признание ошибочности всей его прежней внешнеполитической концепции. Он, вероятно, надеется новым отказом от сближения с нами купить кое-какие уступки у Гитлера. Логически рассуждая, трудно допустить возможность серьезного германо-польского соглашения, ибо Польше нечем заплатить за отказ Германии от притязаний на Данциг, на „коридор“, на Силезию и на Литву… Логика событий как будто должна поэтому гнать Польшу довольно далеко по пути сотрудничества с нами, но события не всегда следуют логике»[588].
Логика событий действительно должна была гнать Польшу в направлении самого широкого сотрудничества и тесного взаимодействия с СССР. Но какая может быть логика у не отдающих отчета происходящему? Весь межвоенный период поляки накручивали себя русофобией и антисоветчиной, развивали теории о Польше как «бастионе западной цивилизации», вынашивали планы отторжения части советских территорий. Если уж в августе 1939-го — перед непосредственной угрозой гитлеровского нападения логика не погнала поляков по пути сотрудничества с СССР, то в конце 1938-го и подавно ничего подобного не могло произойти.
Литвинов прав, что Беку было трудно переключиться на другую политику, ибо это означало признание ошибочности всей его прежней линии. Но ему было трудно вообще отказаться от прежней линии, ведь именно она, и так полагал не один Бек, а практически все тогдашнее польское руководство, сулила Польше «величие», открывала перспективы территориальных захватов. Именно этим был ценен союз с агрессором Гитлером. А что давала Польше политика обуздания гитлеровской агрессии? Ничего. Ничего из того, о чем тогда мечтали в Варшаве. Самосохранение? Но авантюристы редко руководствуются чувством самосохранения. К сожалению, международная арена — это конструкция из элементов домино, и авантюры одних дорого обходятся очень многим.
«Адольф Гитлер вместе с Рыдз-Смиглы принимали бы парад победоносных польско-германских войск…»
В конце 1938-го — начале 1939-го Польша оказалась перед трудным выбором: продолжать ли политику союза с Гитлером, условия которого становились все тяжелее, либо попытаться вернуться к тому положению, что было до января 1934 г. (до заключения польско-германского пакта о ненападении), т. е. к ориентации на альянс с западными державами.
Варшаву, безусловно, не отталкивала ни фигура Гитлера, не нацистская идеология, не порядки третьего рейха, не агрессивный характер германской внешней политики. Польша оказалась не готова к урегулированию на тех началах, которые были предложены Берлином. Полякам было сложно пойти на уступку Данцига в пользу рейха как по экономическим причинам (через Данциг шло две трети внешней торговли), так и по соображениям престижа. Не мог не принимать во внимание Бек и польское общественное мнение, которое ни за что не восприняло бы подобный шаг (тем паче после двух десятков лет его массированной обработки в шовинистическом духе!). Так же, как и Гитлер, сделавший воссоединение немецкого народа в рамках одного государства одним из столпов своей внешнеполитической доктрины, не мог не поднимать эту проблему, в т. ч. и по причине авторитета его власти внутри Германии. По вопросу о Данциге общественное мнение обеих государств — Германии и Польши — находилось в антагонистическом противоречии.
Не актуализируй Гитлер проблему Данцига и «польского коридора» в конце 1938-го, отложи он решение этого вопроса на более поздний период, и Польша, скорее всего, продолжала бы оставаться союзником Германии. Варшава демонстрировала такую готовность.
Собственно, даже не Гитлер, а Бек первым поставил на повестку дня вопрос о необходимости широкого польско-германского урегулирования, которое бы стало залогом польско-германской дружбы на будущее. Так, в момент судетского кризиса, т. с. на пике польско-германской дружбы, 19 сентября 1938-го, глава МИД Польши в директивах польскому послу в Берлине Липскому для переговоров с Гитлером сформулировал следующие предложения:
«Дальнейший ход событий, что касается польской стороны, зависит прежде всего от решения правительства, но также и от общественного мнения. В дальнейшем в этой области будет особенно важна стабилизация польско-германских отношений. Здесь заслуживают внимания следующие проблемы:
а) Гданьский вопрос играет в настроениях главную роль. В связи с этим и в связи с банкротством Лиги Наций представляется необходимым простой договор, стабилизирующий положение вольного города.
б) Ясная формула, подобная германо-итальянской, в вопросе о границах может способствовать парализованию интриг между Польшей и Германией на международной арене. (Очевидно, имелось в виду германо-итальянское соглашение от 25 октября 1936-го, содержавшее разграничение сфер влияния на Балканах и в Дунайском бассейне. — С. Л.)
в) Продление пакта от 1934 г. может явиться дополнительным фактором стабилизации»[589].
Т. е. Риббентроп в конце октября 1938-го излагал Липскому по сути контрпредложения Германии. И основное расхождение в позициях, как видим — по вопросу о судьбе Данцига.
Выражала готовность Польша к союзу с Германией на антисоветской платформе. 1938 год, по понятным причинам, особенно сблизил Берлин и Варшаву на этой почве. В ходе судетского кризиса Германия обещала военную помощь Польше в случае выступления СССР на защиту Чехословакии. Поляки со своей стороны были готовы воевать плечом к плечу с немцами.
25 сентября 1938-го посол Польши в Париже Лукасевич заявлял американскому послу во Франции Буллиту, что «начинается религиозная война между фашизмом и большевизмом», а советское вмешательство в чехословацкие события будет означать войну Польши и Германии против СССР. Лукасевич выражал уверенность польского правительства в том, что «в течение трех месяцев русские войска будут полностью разгромлены и Россия не будет более представлять собой даже подобия государства»[590].
Совместный германо-польский поход на восток был неизменной темой переговоров между представителями Польши и Германии в конце 1938 года.
18 ноября 1938-го вице-директор политического департамента МИД Польши, доверенное лицо Бека Кобыляньский заявит советнику германского посольства в Варшаве фон Шелии: «Министр (Юзеф Бек. — С. Л.) не может говорить так открыто, как могу говорить я. Вопрос о Карпатской Руси имеет для нас решающее значение. Вы видите, какое беспокойство вызывает этот вопрос в наших украинских областях. Мы подавляли и будем подавлять это беспокойство. Не делайте для нас невозможным проведение нашей политики. Если Карпатская Русь отойдет к Венгрии, то Польша будет согласна впоследствии выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину. Если же Карпатская Русь остается очагом беспокойства, то такое выступление вы сделаете для нас невозможным. Поймите, о чем идет речь!»[591].
Заметим, что советник германского посольства в Варшаве Рудольф фон Шелия, являясь противником нацистов, «сливал» информацию из посольства Германии в Варшаве немецкому коммерсанту, которого он считал представителем одной из спецслужб стран Запада. В реальности информация попадала советской военной разведке[592].
Москва протягивала Варшаве руку, на которую бы та могла опереться перед лицом германских требований, а в Польше тем временем строили планы расчленения СССР. Так, в датированном декабрем 1938 г. докладе 2-го (разведывательного) отдела главного штаба Войска польского без обиняков указывалось: «Расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке… Поэтому наша возможная позиция будет сводиться к следующей формуле: кто будет принимать участие в разделе. Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент. Задача состоит в том, чтобы заблаговременно хорошо подготовиться физически и духовно… Главная цель — ослабление и разгром России»[593]. Естественно, в союзе с Германией. Как писал замминистра иностранных дел Польши граф Шембек 10 декабря 1938-го в инструкции Гжибовскому, «Нам чрезвычайно трудно сохранять равновесие между Россией и Германией. Наши отношения с последней полностью основываются на концепции наиболее ответственных лиц третьего рейха, которые утверждают, что в будущем конфликте между Германией и Россией Польша явится естественным союзником Германии»[594].
