В 60-70-е годы XX века появилось много философских работ, посвященных самым разным сторонам жизни общества — таких, где для лучшего понимания сути Запада проводилось сравнение с обществом традиционным. Это работы о языке и цензуре, о власти, о тюрьмах и больницах, о школе, о скуке и многом другом. Создавались два портрета в стиле импрессионизма, и они становились все отчетливее.
Большой материал дали прагматические исследования японского стиля управления промышленными фирмами. Эти работы были вызваны «японским чудом» и велись в 60-е годы совместно американскими и японскими учеными. Сначала в США было много иллюзий: казалось, стоит только разгадать секрет, обучиться трем-четырем приемам, и можно внедрить японский стиль на американских предприятиях с тем же успехом. Но все оказалось сложнее — речь шла о глубоких различиях культур. «Приемы» управления, эффективные в Японии, на американских служащих часто оказывали совершенно противоположное действие. Поскольку эта проблема изучалась «с обеих сторон» (причем «западная сторона» стремилась чему-то научиться и отбросила гонор), в этих исследованиях реализовался антропологический подход, давший ценное знание и о современном, и о традиционном обществе.
С необычной стороны освещает нашу проблему исследование рабского труда в США, удостоенное Нобелевской премии.39 Экономика, основанная на труде рабов-африканцев, стала большим экспериментом по взаимодействию традиционного (даже «примитивного») и современного капиталистического общества. Этот эксперимент, связанный с острыми конфликтами, был мифологизирован. Современное исследование вскрыло много неожиданного и даже вызвало в США скандал. Дело в том, что негры-рабы в США сами создавали сложно организованное предприятие плантации. Оно было настолько эффективным, что рабовладельцы-плантаторы благоразумно не вмешивались в организацию труда и быта рабов — управляющими были тоже рабы. Организовавшись по-своему, африканцы были поразительно эффективнее белых фермеров.
Во время уборки хлопка рабов не хватало, и обычно в дополнение к ним нанимали белых сезонных рабочих. У них в среднем выработка была вдвое ниже, чем у рабов (и, что покажется странным для наших обществоведов и новых собственников, у таких белых наемных рабочих и зарплата была вдвое меньше, чем у рабов). Как пишут авторы исследования, белые протестанты с их индивидуализмом были неспособны освоить сложную организацию коллективного труда, которая была у негров. В целом же по хозяйству душевая выработка негра-раба была на 40% выше, чем у фермера. Иногда плантаторы отпускали негров-рабов «на оброк» — работать в промышленности (но такое происходило довольно редко, т. к. раб был огромной ценностью). Интересно, что и на заводах труд таких артелей оказывался эффективнее труда белых рабочих. Такая вот история. Это не значит, что в нашей реформе надо двигаться к рабовладельческому строю (хотя такие признаки есть).
Об исследованиях хозяйства русского общинного крестьянства в сравнении с фермерским укладом, который пытался внедрить Столыпин, будем говорить особо.
Помимо науки, над осмыслением нашей проблемы трудилось искусство. Оно создало другой, еще более обширный запас знания, «записанного» в художественных образах. Некоторые художники приближались к осознанному сопоставлению двух типов общества (особенно когда отражали эпизоды столкновения цивилизаций — как, например, в «Войне и мир» Льва Толстого или повестях Лескова, а в японской литературе — в повестях Акутагавы о японских христианах).
Освоение художественного знания — задача, пожалуй, более сложная, поскольку проникновение в чужую культуру намного труднее, чем в научные тексты, следующие, насколько возможно, общим стандартам. Но уж русскую-то литературу мы можем читать и понимать. Поразительное дело: когда перечитываешь Пушкина, Толстого или Шолохова после освоения самых основных понятий о традиционном обществе, Россия открывается перед тобой совсем с иной стороны. Начинаешь у этих художников видеть и понимать новые грани и краски, которых раньше и не замечал.
В целом, два массива знания — научное и художественное — не противоречат друг другу, а гармонически дополняют. Это само по себе — важный аргумент, подтверждающий верность главных положений научной концепции традиционного общества.
Таковы основные источники хорошо систематизированного, обработанного согласно научным нормам знания о традиционном обществе. Можно назвать это знание материалистическим, ибо оно не включает в себя никаких неуловимых, мистических понятий, не нуждается в обращении к мифам и тайнам загадочной души — русской, китайской и т. д. Все утверждения можно проверить наблюдением и логикой, что и является признаком научного знания.
Разумеется, понятия «современное» и «традиционное» общество есть абстракции. В действительности эти модели нигде в чистом виде не встречаются. Любое известное нам самое примитивное общество уже в какой-то мере модернизировано, оно перенимает западные технологии, понятия, общественные институты — прямо или через иные модернизированные культуры. А любое самое лишенное традиций общество Запада (скажем, США) несет в себе какие-то традиционалистские или архаические черты. И не только несет их в себе как пережитки, но и порождает их, культивирует в своем развитии — воспроизводит традиционализм в новых формах.
Например, длительное использование рабского труда африканцев в южных штатах США превратило потомков радикальных протестантов в традиционалистов с аристократическими замашками, так что гражданская война с Севером обладала чертами цивилизационной войны. Городское общество Южной Америки, населенное иммигрантами из Западной Европы, сосуществуя с сельскими индейскими общинами, также обрело многие черты традиционного сословного общества. Парадоксально, но и фундаментализм неолиберальной волны привел к возрождению сословных отношений в лоне буржуазного общества — непримиримого врага традиционализма. Эти явления должны служить нам предостережением против эссенциализма. Постараемся не впадать в гипостазирование понятий «современное общество» и «традиционное общество», и будем считать присущие им свойства неизменной сущностью. Эти понятия — инструмент мышления, пользоваться им надо осмотрительно, учитывая, что объект меняется.
Рассмотрим те главные признаки традиционного и современного обществ, которые составляют ядро, выдающиеся черты двух «портретов». Сравнение двух типов общества по каждому признаку — это отдельная, почти неисчерпаемая тема.
Все эти признаки можно детализировать, множить, доводить до тонких нюансов. Знания о традиционном обществе России (СССР), изучению которого была посвящена советология, позволили найти уязвимые точки в этой сложной и хрупкой конструкции. Потому-то перестройка превратилась в потрясающую по своей эффективности операцию по слому советского общества. А для восстановления России мы сами должны лучше знать ее.
Картина мира. В любом обществе картина мироздания служит для человека той базой, на которой строятся представления об идеальном или допустимом устройстве общества. Самые первые, фундаментальные различия двух типов общества проявляются уже в том, как человек воспринимает пространство и время. В самом фундаменте современного общества лежит идея свободы в ее новых, внеэтических измерениях. Снятие пространственных ограничений изменило мироощущение людей, породило убежденность в возможности неограниченной экспансии, столь важную для идеологии либерализма.
Наука разрушила Космос, представив человеку мир как бесконечный, познаваемый и описываемый на простом математическом языке механизм. Вот красноречивый штрих: более полувека в мире осуществляются две технически сходные исследовательские программы, в которых главный объект называется совершенно разными терминами. В СССР (теперь России) — космос, в США — space (пространство). У нас космонавты, там — астронавты.
Создавая свой искусственный мир, человек традиционного общества «встраивает» его в данное природой пространство, не ищет прямых линий и прямых углов и плоскостей. Сакля лепится к скале, улочки старого города извилисты (сравните с планом Нью-Йорка!). Поражают аэроснимки старинных городов, где столкновение с новым пространственным мышлением произошло очень быстро, в период короткого строительного бума конца прошлого века. На конгрессе по истории науки и техники в Испании докладчик показал план Гранады. Средневековый город разрублен, как саблей, наискось, прямым проспектом Gran Via, а в конце его начинаются квадраты кварталов современного города. Хайдеггер описывает два сооружения на Рейне, неподалеку одно от другого. Вот средневековый мост. Он так прилажен к берегам и реке, что кажется частью целого. А вот электростанция. Здесь сама река встроена в нее.
